. Сегодня такое заявление кажется до банальности очевидным, но в предвоенной России это было далеко не так. Влиятельное течение военной мысли придерживалось противоположной доктрины: экономически развитые страны, по мнению его сторонников, внутренне настолько зависят от импорта, что военные неурядицы, которые легко смогут преодолеть относительно отсталые и экономически самодостаточные страны типа России, для них окажутся непосильными[34]. Струве новаторски отверг эту распространенную позицию. По его мнению, война влияла на экономику куда меньше, чем экономика на войну, а российская экономическая немощь была источником военного упадка.
«Следует сказать прямо: слабость России при сопоставлении ее с нашими реально возможными противниками, с Германией и Австрией, заключается в недостаточной экономической мощи России, ее хозяйственной неразвитости и вытекающей отсюда финансовой зависимости от других стран. В современных условиях военного столкновения все мнимые преимущества русского натурального или полунатурального хозяйства обратятся в источники нашей милитарной слабости…С точки зрения военной готовности России нет более настоятельной общей задачи, чем укрепление ее экономического состояния или иначе, чем политика, направленная на накопление капиталов в стране…Нет теоретически более превратной и практически более опасной мысли, что в экономической отсталости России могут заключаться какие-либо преимущества в военном отношении»[35].
Практический вывод из данной предпосылки заключался в том, что России необходимо всерьез взяться за экономику, а это, в свою очередь, требовало от правительства гораздо большего, чем прежде, внимания к запросам и нуждам делового сообщества: проблемы, которые выдвигала угроза мировой войны, можно было разрешить только «параллельным и дружным действием частной инициативы и государственной политики»[36].
Вскоре после блистательного старта у Русской мысли начались проблемы. Номера 1907 года дышали свежестью и были переполнены новыми именами. Но потом журнал стал портиться, в основном из-за того, что ни один из соредакторов почти не уделял ему времени. В 1908 году оба приступили к работе над диссертациями. Струве с головой погрузился в исследования, итоги которых пятью годами позже превратились в первый том «Хозяйства и цены», а Кизеветтер вносил последние штрихи в свою докторскую, посвященную Жалованной грамоте городам, изданной Екатериной II. После завершения работы над диссертацией весной 1909 года Кизеветтер по рекомендации Ключевского возглавил кафедру русской истории Московского университета; кроме того, он преподавал в других учебных заведениях, включая Народный университет[37]. По несчастливому стечению обстоятельств (о причинах этого речь пойдет ниже) зимой 1908–1909 годов оставил пост литературный редактор Русской мысли Дмитрий Мережковский. Сразу после его ухода уровень поэзии и беллетристики в журнале немного повысился, но затем вновь упал; постепенно первую часть журнала заполнили переводные работы, подбор которых был не слишком затруднителен и которые, в среднем, стоили на треть дороже, чем отечественные авторские произведения. К осени 1909 года Русская мысль выродилась в мрачное академическое издание. Сентябрьский номер, к примеру, украшали теоретическая статья по химии, высокопарное эссе Бердяева о «философском оправдании христианства» и несколько переводов. Следующий номер был не лучше: тут была статья по статистике, а также материал, в котором рассматривался домашний бюджет простонародья; литературная часть состояла в основном из переводов с польского, немецкого и датского.
Читательская аудитория, с самого начала не слишком обширная, начала сокращаться. К январю 1909 года у журнала осталось всего 2522 подписчика. Струве, мучивший Кизеветтера упреками и критикой, не мог сказать, что конкретно должно быть сделано. Журнал пребывал в постоянном бюджетном кризисе: в 1908 году дефицит составлял 11 тысяч рублей, в 1909 сократился до 4 тысяч, но в 1910 вновь возрос до 10 тысяч[38]. Кизеветтер полагал, что причины упадка издания лежали в «эзотеричности» его содержания: Русская мысль не может и не должна быть журналом для всех, писал он Струве, «но не издается ли она для слишком немногих7»[39]. Он считал также, что Струве уделяет недостаточное внимание выполнению своих редакторских обязанностей, и просил последнего сделать их приоритетными. Он постоянно звал Струве на редакционные совещания в Москву, и особенно настойчиво — в начале 1910 года, когда стало очевидно, что журнал не только не привлекает новых подписчиков, но и теряет прежних.
Между тем Струве медлил. Он был занят другими делами, включая «Вехи», дебаты вокруг которых поглощали большую часть его времени в 1909 году. Наконец, летом 1910-го, во время отпуска, проводимого неподалеку от Твери, он тщательно обдумал ситуацию и решил, что серьезные перемены неизбежны. Редакционное соглашение с Кизеветтером не работало; только единоличное редактирование вновь могло поставить журнал на ноги. Струве полагал также, что в дальнейшем журнал должен более широко освещать текущие события, а его литературный раздел следует решительно обновить.
В августе 1910 года Струве предложил Кизеветтеру полностью передать ему редакционное руководство Русской мыслью. Тот с радостью согласился, и Струве сделался «редактором-издателем», обладающим правом решающего голоса в отношении любого материала, который появлялся на страницах журнала. Он даже подумывал о переезде в Москву[40], чтобы быть поближе к редакции, но, в конце концов, оставил эту идею, поскольку такое перемещение вынудило бы отказаться от преподавания в Санкт- Петербургском политехническом институте. Из-за такого решения в течение последующих двух лет редакционный совет оставался расколотым: шеф-редактор жил в столице, а сама редакция размещалась в Москве. Пока подобное положение вещей сохранялось, Кизеветтер продолжал быть активным членом редакционного совета, но в 1912 году вышел из его состава, полностью посвятив свой журналистский талант либеральной газете Русские ведомости. Финансовые дела журнала, ранее находившиеся в ведении Лурье, теперь, по-видимому, перешли к Нине Струве. Пытаясь одолеть дефицит, Струве решил сократить объем каждого номера до двадцати пяти печатных листов[41] с января 1910 года, но выполнить это решение, вероятно, не смог, ибо уже следующий, февральский номер превышал тридцать листов. Наконец, новый редактор повысил цену годовой подписки с двенадцати до пятнадцати рублей.
Серьезные изменения произошли в содержании Русской мысли. Появился новый раздел «В России и за границей», в котором давались подробные обзоры внутрии внешнеполитических проблем, статьи по экономике, социальной политике, религиозным и церковным вопросам, литературе и искусству. За подготовку этой рубрики отвечали несколько постоянных авторов. К ней также прилагалась колонка некрологов, посвященная видным людям, почившим как в России, так и за рубежом. Еще одной новинкой стала рубрика «Материалы по истории русской литературы и культуры», совместно редактируемая Кизеветтером, Гершензоном и Валерием Брюсовым и публиковавшая многочисленные документальные материалы.
Но самые глубокие перемены коснулись литературной секции. Они достойны упоминания не только в контексте биографии Струве, но и в связи с общей историей русской литературы того времени.
В первые десятилетия XX века наиболее интересные художественные произведения в России создавались поэтами, а самые выдающиеся поэтические таланты принадлежали к символистам. Роман, царивший в русской литературе в предшествующие полвека, переживал упадок, и русские символисты, вдохновляемые примером своих французских собратьев, пытались пробудить в читателе то или иное эмоциональное состояние, искусно манипулируя словесными и звуковыми сочетаниями и создавая тем самым всевозможные ассоциации, в основном бессознательные по своей природе. Как и в искусстве импрессионистов, главной заботой творца оказывалось не само произведение (картина или стихотворение), но отклик, им порождаемый; а это означало, среди прочего, что художник свободен от каких бы то ни было регламентаций и правил. Новая эстетика заметно расширила диапазон творческой свободы. В своем отрицании конвенций и стандартов «модернизм» значительно превзошел романтизм: по мнению его адептов, для получения желаемой реакции зрителя, слушателя или читателя можно было использовать любые средства. Преследуя эту цель, русские символисты, как и их французские наставники, значительно расширили границы поэтического выражения, введя в оборот vers libre (свободный стих), до того русской поэзии совершенно неизвестный. Это подтолкнуло их к более свободному обращению со словом и либо к полному отказу от рифмы, либо к экспериментам с несовершенными рифмами и замене традиционного слогового стиха акцентным. Все эти новации сделали русскую поэзию гораздо более гибким и интимным средством самовыражения, чем прежде. Впервые появившись в России в 1890-е годы, несмотря на ожесточенное сопротивление как консервативных, так и радикальных критиков, новая поэзия завоевывала признание и к 1905 году вышла на первый план; можно сказать, что 1905 год был отмечен не только политической революцией, но и революцией в русской литературе.
Важнейшей трибуной символистской поэзии и прочих модернистских течений в России начала 1900-х годов выступал журнал Весы, издаваемый Валерием Брюсовым и взявший за образцы для подражания такие зарубежные издания, как Mercure de France