и The Yellow Book. Помимо публикаций работ русских авторов, он также информировал читателей о новинках современной западноевропейской литературы. Вместе со своим предшественником, журналом Мир искусства, Весы осуществили в России настоящий эстетический переворот. Его итогом стало завершение длительного господства гражданской, утилитарной, националистической эстетики — по крайней мере, среди образованной публики Санкт-Петербурга и Москвы — и утверждение эстетики новой, космополитичной, пропагандировавшей искусство для искусства.
Политические позиции русских символистов были неоднозначны и даже противоречивы. С равным основанием их можно считать литературным авангардом большевистской революции (которую кое-кто из них позже приветствовал) и выразителями интересов «реакционной», «антидемократической», «контрреволюционной» буржуазной интеллигенции (в чем их потом обвиняли критики эпохи Сталина[42]).
Общий настрой, а также эстетические теории символистов заставляли их провозглашать собственную аполитичность. Воспринимая искусство в качестве высшей и самодостаточной цели, они не видели ни малейшей необходимости во вмешательстве художника в низменные материи повседневной жизни. Сама их литературная техника, с ее постоянными обращениями к «символам», коренящимся в личном опыте и представлявшим на деле персональные, а не социальные коды коммуникации, подталкивала к крайностям индивидуализма. По природе своей они являлись элитаристами; многие из них считали общественную жизнь до того отталкивающей, что предпочитали ей полную изоляцию. Они презирали массы за озабоченность материальными проблемами и подозрительное отношение к гению. Дух, запечатленный в характерном высказывании Брюсова — «символист должен больше всего бояться банальности»[43], — делал их естественными противниками социализма и демократии.
В то же время они отнюдь не тяготели к антисоциалистическим, «буржуазным» политическим движениям. В буржуазии они презирали ту же самую ориентированность на материальные блага, которая столь не нравилась им в социализме, а ее стремление к законности и порядку казалось им еще более ненавистным: ведь социалисты, по крайней мере, хотя бы желали перемен. Таким образом, недолюбливая социализм, символисты находили его призывы к революционному насилию весьма привлекательными: последние были интерпретированы ими по-своему — как протест против бессмысленных правил и условностей и утверждение абсолютной духовной свободы. Хаос революции вполне соотносился с их пониманием вселенной как начала беспрерывно текучего и подвижного. Когда Брюсов писал о своей преданности «великому демону перемен», он делал не только философское, но и политическое заявление, неявно поощрявшее революцию.
Так и получилось, что символисты, проповедуя аполитичное мировоззрение и отвергая политическую вовлеченность, в своих социальных установках постоянно колебались: в периоды стабильности они уходили в свой внутренний мир, но при первых признаках революционной смуты немедленно ввязывались в драку и скрывались, разочарованные, как только волнение вновь утихало. Данная особенность помогает понять, каким образом виднейшие писатели большевистской революции — такие, как Блок, Брюсов и Белый — одновременно могли печататься в Русской мысли и выказывать симпатии политическим взглядам ее редактора.
Естественный альянс между символистами и Струве, идеологом национал-либерализма, обеспечивался двумя факторами. Первым выступал их космополитизм. Символисты хорошо знали литературу Западной Европы, которую неустанно пропагандировали в собственных публикациях. Культура в их глазах была явлением интернациональным, и в современной Европе они чувствовали себя как дома. В этом смысле их убеждения вполне соответствовали редакционной программе Русской мысли, которая несла в Россию западную культуру. Вторым фактором стал присущий им дух культурного миссионерства. Замечание историка символистского движения о том, что «недостаток культуры являлся одним из наиболее тяжелых обвинений, на которое только было способно модернистское поколение русских»[44], вполне понятно биографу Струве. Определенные основания имели под собой и те утверждения, согласно которым символистские обличения узости русской культуры и свойственной ей тирании гражданственности, распространявшиеся в начале XX столетия, проложили дорогу сборнику «Вехи»[45].
В разгар кампании по выборам в I Государственную Думу к Струве попал новый сборник стихов Брюсова — «Венок». Книга (для символиста довольно нетипичная) произвела на него сильнейшее впечатление. Он незамедлительно отрецензировал ее в Полярной звезде (#321), назвав уникальным сочинением, в котором красота классического стиха идеально сочетается с современными веяниями. В отличие от прочих образчиков «декадентской» поэзии, писал Струве, это довольно серьезная работа, ибо во многих своих стихотворениях Брюсов затрагивает патриотические темы типа русско-японской войны. И при этом, подчеркивал он, речь отнюдь не шла об искусстве, находящемся на службе у политики: «тут не политика вторгается в поэзию, а поэзия расширяется на все, все захватывает и все преображает». Энтузиазм Струве был столь велик, что он даже написал Брюсову, пригласив того к сотрудничеству со Свободой и культурой, преемником Полярной звезды[46]. Этот журнал прекратил существование еще до того, как Брюсов собрался там печататься, но уже в следующем, 1907 году, поэт опубликовал несколько своих стихотворений в мартовском номере Русской мысли.
Сделавшись в августе 1910 года единоличным руководителем Русской мысли, Струве был озабочен поисками способного литературного редактора. Прежде Мережковский более или менее справлялся с этими обязанностями, но зимой 1908–1909 годов между двумя литераторами вспыхнул острый конфликт. Поводом послужило эссе Александра Блока «Россия и интеллигенция», представлявшее собой сокращенную версию лекции, с которой автор выступил в ноябре 1908 года перед Религиозно-философским обществом. Струве был недоволен этим произведением, которое считал «наивным» и которое на деле, будучи прочитанным сегодня, кажется излишне претенциозным и весьма путаным. Однако Мережковскому статья понравилась; он настаивал на ее публикации, а когда Струве использовал свое право вето, заявил об уходе из журнала[47]. После этого разрыва на посту литературного редактора Русской мысли довольно быстро сменились несколько человек, включая Лурье и Ю. Айхенвальда, но ни один из них не справлялся с обязанностями должным образом[48]. И тогда Струве вновь вспомнил о Брюсове.
К концу 1908 года Брюсов устранился от активного участия в работе редакционного совета Весов. Узнав об этом, Лурье организовал его встречу с сотрудниками Русской мысли. Впечатления от знакомства со Струве поэт кратко описал в своем дневнике: «Знакомство с П.Б. Струве. Человек оригинальный… Меткие слова. А.А. Кизеветтер, — торная, удобная, хорошая дорога. Лурье — талантлив в меру»[49].
В результате всех этих переговоров Брюсов принял приглашение присоединиться к редакции Русской мысли на правах «постоянного автора». Это означало, что его имя было внесено в платежную ведомость. С января 1909 года новые стихотворения Брюсова печатались в основном в Русской мысли.
Во многих отношениях Брюсов казался идеальным кандидатом на пост литературного редактора. Известный поэт и основатель русского символизма, он был также выдающимся литературным импресарио. Работа в Весах, ярко продемонстрировавшая его редакторские способности, позволила ему наладить контакты с ведущими российскими и зарубежными писателями. В то время он был близок к Струве и по политическим взглядам: не случайно наиболее благожелательная рецензия на сборник «Вехи» появилась именно в Весах.
В начале августа 1910 года Струве предложил Брюсову возглавить литературно-критический отдел Русской мысли[50]. Условия соглашения были урегулированы во время приезда Струве в Москву 21–22 августа 1910 года, после чего Брюсов незамедлительно и энергично приступил к работе. Он разослал приглашения выступить на страницах Русской мысли ведущим авторам Весов (в декабре предыдущего года этот журнал прекратил свое существование), а также крупным западным писателям, включая бельгийского поэта Эмиля Верхарна, весьма популярного в России. Брюсову очень хотелось привлечь к делу и Блока, который был в обиде на Струве после истории с его статьей об интеллигенции. Кроме того, Брюсов выполнял и другие редакционные обязанности: в частности, регулярно печатался в разделах «Литература и искусство», «В России и за границей» и совместно с Кизеветтером и Гершензоном помогал готовить «Материалы по истории русской литературы и культуры». Летом и осенью 1910 года он вел активную переписку со Струве, добиваясь (как правило, успешно) одобрения последним своих многочисленных инициатив. Будучи от природы несамостоятельным человеком, Брюсов советовался со Струве по любому поводу.
Сказанное касалось и политики. Позже, переметнувшись к левым (в 1918 году Брюсов стал одним из немногих известных в России писателей, вступивших в коммунистическую партию), Брюсов пытался скрыть свое политическое прошлое, заявляя, что у Струве он был чуть ли не техническим редактором и, следовательно, не нес ни малейшей ответственности за политическую ориентацию Русской мысли. Уже в 1916 году, добиваясь места в редакции Летописи — литературного журнала, издаваемого Максимом Горьким, он говорил, что не разделял «общественно-политических взглядов»