Русской мысли, и пытался свести к минимуму свою причастность к журналу, утверждая, что мог лишь «до некоторой степени влиять на художественную часть» этого издания[51]. Даже в период полноценного сотрудничества с Русской мыслью он в частной переписке называл его «странным прибежищем»[52]. И в то же время со Струве он говорил совершенно по-иному. В 1911 году, принимая в подарок экземпляр книги «Patriotica» — собрания политических статей Струве за 1907–1910 годы, пронизанного националистическими и империалистическими мотивами, — он благодарил автора в записке, содержавшей следующий пассаж: «Вы знаете, что я (хотя и не вникаю особенно тщательно в вопросы государственные и политические) стою приблизительно на тех же позициях, какие защищаете Вы. Поэтому меня очень интересует, что будут говорить Ваши критики (“слева”, конечно) и как будут опровергать то, что мне кажется явным и неопровержимым»»[53].
Впрочем, какой бы ни была гражданская порядочность Брюсова, он оставался блестящим литературным редактором. Он привлек в журнал не только известных авторов, но и молодые таланты нового поколения. Среди последних была, в частности, Анна Ахматова. Число подписчиков начало расти. Струве, весьма довольный работой Брюсова, поднял ему жалованье и расширял его полномочия по управлению московской редакцией до тех пор, пока тот фактически не занял пост ответственного секретаря журнала.
Единственное серьезное расхождение между Струве и Брюсовым имело место в 1912 году. Поводом для него оказался новый роман Андрея Белого «Петербург», который Струве принял, но, найдя слишком вызывающим, отказался печатать, вопреки рекомендациям Брюсова.
Белый задумывал «Петербург» в качестве продолжения «Серебряного голубя», впервые опубликованного в Весах и составлявшего вторую часть трилогии «Восток или Запад». В начале 1911 года писатель получил от Струве аванс в тысячу рублей, в котором остро нуждался, но за роман вплоть до осени не садился и завершил его лишь за пару месяцев лихорадочной работы. В январе 1912 года рукопись была передана в Русскую мысль.
В этом романе Белый попытался проделать с прозой то же самое, что символисты делали с поэзией: образы- вспышки и звуки-взрывы были обращены не к интеллекту, но к чувствам читателя, и должны были породить отклик, для классического произведения совсем нетипичный. «Петербург» оказался неоспоримо новаторской работой, в связи с чем его часто сравнивают с «Улиссом» Джойса, появившимся десятью годами позже. Содержание, однако, было весьма эклектичным. Здесь всего понемножку: видения бюрократического Петербурга — от Гоголя, тема отцеубийства — от Достоевского, приближающиеся орды монголов — от Соловьева; время от времени появляется даже Христос, а вслед за ним, как в пушкинском «Медном всаднике», и статуя Петра работы Фальконе. Действие романа приходится на революционный 1905 год. В главную интригу вовлечены видный сенатор, персонифицирующий бездушную бюрократию, и его сын, представляющий революционеров-нигилистов. Агент полиции, скрывающийся под маской революционера, приказывает молодому человеку убить отца бомбой, запаянной в жестянку из-под сардин. Бомба взрывается в пустой комнате, никому не причинив вреда, но породив острый конфликт между отцом и сыном. Мораль повествования выявить довольно сложно. Белый, вероятно, пытался отождествить силы реакции и революции, представив их в равной степени деструктивными и нигилистическими: «Холодом смерти веет и от старого, гибнущего мира и от нового, несущего с собой гибель»[54]. Он стремился создать атмосферу отчаяния и мрачных предчувствий, но это не слишком удалось из-за излишней увлеченности техникой слова и литературными эффектами.
Оценивая негативную реакцию Струве на то, что впоследствии было признано выдающимся литературным произведением, необходимо помнить, что текст, публикуемый сегодня на русском и переведенный на иностранные языки, значительно отличается от того, который Белый вручил редакции Русской мысли в 1912 году. В 20-е годы Белый, неудовлетворенный своим романом, радикально переработал его, в результате чего рукопись сократилась на треть, а повествование стало более «плотным». Внешне не приемля реакцию Струве, писатель вынужден был согласиться с его критикой. В издании 1928 года Белый писал, что сокращенная работа фактически представляет собой новое произведение: «Первое издание — черновик, который судьба (спешность срочной работы) не позволила доработать до чистовика; сухость, краткость, концентрированность изложения (так виделся автору «Петербург» в замысле) черновик превратили в туманную витиеватость»[55].
Но в то время он явно не был готов признать промахи, на которые указывал ему Струве. Последнего роман возмутил; он немедленно информировал автора, что «Петербург» напечатан не будет. В то время он писал Брюсову: «Спешу Вас уведомить, что относительно романа Андрея Белого я пришел к совершенно категорическому отрицательному решению. Вещь эта абсолютно неприемлема, написана претенциозно и небрежно до последней степени. Я уже уведомил Белого о своем решении (телеграммой и письмом)… Мне лично жаль огорчать Белого, но я считаю, что из расположения к нему следует отговорить его от печатания подобной вещи, в которой проблески крупного таланта утоплены в море настоящей белиберды, невообразимо плохо написанной»[56]. Брюсов неуверенно возражал, но Струве стоял на своем: «роман плох до чудовищности», публиковать это «незрелое и прямо уродливое произведение» нельзя[57]. Белый, между тем, направил отвергнутую рукопись в литературный журнал Сирин, где она и была напечатана в 1913–1914 годах.
В воспоминаниях, написанных в 20-е годы, Белый объясняет негативную реакцию Струве личными мотивами. Он полагал, что Струве был задет одним из второстепенных персонажей романа, в котором узнал карикатуру на самого себя: «У меня в романе изображен рассеянный либеральный деятель, на последнем митинге сказавший радикальную речь и тут же переметнувшийся вправо»[58]. Действительно, в переработанной версии книги мельком появляется некий профессор статистики, который участвует в светской вечеринке: «воистину допотопного вида мужчина, с рассеянным ликом, со вздернутой складочкой сюртука, отчего между фалдами — просунулся хлястик», с подбородка которого «висела клочкастая борода, а на плечи, как войлок, свалилися космы». Этот персонаж определяется как завсегдатай собраний, проводимых патриотами и сторонниками умеренных реформ. На приеме он завязывает беседу с земским деятелем; из этого разговора приводится лишь одна фраза: «По статистическим сведениям… Годовое потребление соли нормальным голландцем…»[59] Весьма вероятно, что выписывая эту фигуру, Белый действительно имел в виду Струве, но в то же время в высшей степени сомнительно, чтобы столь незначительный пассаж мог побудить последнего воспрепятствовать публикации. Для Струве было вовсе не характерно переводить личные взаимоотношения в плоскость цензуры.
Белый напал на Кизеветтера и Брюсова, обвиняя последнего в предательстве, а самого Струве — в нарушении ранее подписанного контракта. Его отношения с Брюсовым прервались на многие годы. Этот эпизод, утверждал Белый, «надолго разбил его»[60].
Струве издавал журнал с помощью Брюсова вплоть до августа 1912 года, когда редакция переехала в Санкт- Петербург. Брюсов, отказавшийся переезжать, оставил свой пост в ноябре 1912 года, сохранив дружеские отношения со Струве и продолжая печатать почти все свои новые стихи исключительно в Русской мысли[61]. Позже Струве поручил ведение литературного отдела Л.Я. Гуревич — писательнице, переводчице и критику, которая занимала этот пост вплоть до начала первой мировой войны, когда Струве решил, что более не может себе позволить содержать литературного редактора[62]. Впоследствии он редактировал журнал самостоятельно.
Часть II. ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН
Глава 5. Мировая война
Весной 1914 года Струве принял участие в конкурсе на замещение вакантной должности приват-доцента Санкт-Петербургского университета по специальности «Русская история. Декан исторического факультета Сергей Платонов поддерживал его кандидатуру, и перспективы казались вполне благоприятными[1]. Летом, возможно, в связи с предстоящим назначением, Струве решил отказаться от традиционного отпуска в Германии и вместо этого отправился в поездку по России, позже названную им «научно-исследовательским путешествием». Он вернулся в Санкт-Петербург в середине июля, во время сараевского покушения, и в последующие дни все свое внимание посвятил разгоравшемуся международному кризису[2]. Университетский конкурс был отменен в связи с началом войны.
В своих основных чертах международная обстановка, сложившаяся в результате убийства эрцгерцога Фердинанда, напоминала кризис 1908–1909 годов вокруг Боснии и Герцеговины. Австрия вновь предъявляла Сербии заведомо неприемлемые требования, а Россия, главный союзник и защитник сербов, опять оказывалась перед нелегким выбором. Вопрос, мучивший Струве в июле, заключался в том, не поступит ли Россия так же, как в 1909 году, то есть не бросит ли она сербов на произвол судьбы. Частные контакты с высокопоставленными правительственными чиновниками, организованные с помощью его друга Григория Трубецкого, в то время возглавлявшего ближневосточный департамент министерства иностранных дел, вселяли в него уверенность в том, что на сей раз повторения «национального позора» не будет