Статья, обличавшая русских либералов, вызвала бурную реакцию. Она побудила Центральный комитет кадетской партии провести 5 октября 1914 года специальное заседание, посвященное национальному вопросу3[3]. Члены ЦК были практически единодушны в том, что для партии пришло время более внятно высказаться по данной теме, особенно в отношении Украины. Милюков полагал, что перед тем как сформулировать партийную позицию, неплохо было бы посоветоваться с украинскими кадетами. Петрункевич поднял вопрос о том, должна ли партия и до какой степени брать на себя ответственность за мнения, публично высказываемые отдельными членами ЦК; касаясь нашумевших статей Струве, он выразился в том духе, что Центральному комитету в подобных случаях не стоит принимать на себя роль цензора. Тыркова-Вильямс, называвшая Струве «вольным стрелком» (Freischütz), поддержала Петрункевича: партия не должна нести ответственность за «безусловно вредные» статьи Струве.
Струве, присутствовавший на заседании, затронул оба пункта. Прежде всего он дал понять, что намерен и впредь высказываться по украинскому вопросу как считает нужным. Кроме того, он не видел ничего плохого в том, чтобы неформально консультироваться со сторонниками партии на Украине, но решительно возражал против привлечения «кадетоподобных» украинцев к выработке решений ЦК.
Поскольку Центральный комитет последовал совету Петрункевича и не стал занимать какой-либо формальной позиции по статьям Струве, его члены чувствовали себя обязанными отмежеваться от Струве в индивидуальном порядке. В ноябре — декабре 1914 года Речь опубликовала на своих страницах несколько статей (среди них были и передовицы без подписи), в которых такие партийные знаменитости, как Милюков, Кокошкин и Гродескул полемизировали с воззрениями Струве по украинскому вопросу, причем иной раз довольно резко[34]. Дебаты разгорелись еще жарче, когда Струве в своем ответном слове заявил, что, вопреки всем заявленным протестам, большинство образованных русских — к которым он, несомненно, относил и своих товарищей-кадетов, — абсолютно презирает украинское национальное движение[35]. Это обвинение привело к открытой словесной войне между газетой Биржевые ведомости, в которой Струве регулярно печатался с сентября 1914 года, и Речью, чьи атаки подкреплялись со страниц более радикального Дня. Любое заявление Струве, касавшееся Украины, немедленно получало отповедь, зачастую личного свойства.
Струве считал, что главная причина его разногласий с оппонентами заключалась в нежелании либералов воспринять русский национализм: «Русский либерализм будет всегда осужден на слабость до тех пор, пока он не осознает себя именно русским и национальным»[36]. Он решительно не соглашался с утверждением Кокошкина, отражавшим, вероятно, мнение кадетского руководства, что либерализм несовместим с национализмом[37]. Совсем на против, возражал Струве, повсеместно, включая Западную Европу, либерализм (как и его социалистическая разновидность) был смешан с национализмом. В России национализм также перестал быть исключительной собственностью, или «монополией», правых[38].
Таким образом, к кануну рождества 1914 года, когда Струве в компании товарища по партии С.А. Котляревского отбыл в Галицию для изучения ситуации на территориях, отбитых русской армией у австрийцев, линии размежевания в данном вопросе были проведены предельно четко, а страсти — накалены до предела. В течение трехнедельного пребывания во Львове в качестве представителя Всероссийского земского союза Струве общался с местными политиками, которых расспрашивал об отношении здешнего населения к России и русской культуре. Учитывая его настрой, мы не должны удивляться: он без труда нашел то, что искал. Полученные впечатления были обобщены в трех газетных публикациях[39], а также в устном отчете, представленном Центральному комитету кадетской партии 31 января 1915 года. Оценки Струве оказались вполне однозначными. Явление, известное в качестве «украинской культуры», заключал он, в Галиции представляло собой не что иное как «суррогатную культуру», первоначально рожденную православным населением данной местности для противодействия польскому давлению. То было секуляризованное дополнение униатства, сопротивлявшегося натиску католицизма. Без этой суррогатной украинской культуры местные жители уже давно подверглись бы полонизации. Главный вывод предпринятого Струве анализа состоял в следующем: поскольку Россия завоевала Галицию, а польское господство подошло к концу, выполнившая свою роль «украинская культура» более не нужна; постепенно она будет низведена до сугубо регионального феномена. «Необходимо и неизбежно глубокое и широкое обрусение Галиции»[40]. На галицийских землях он обнаружил явные симпатии к объединению с Россией как среди униатского духовенства, так и в рядах пророссийски настроенных местных политиков. Со временем, предсказывал Струве, украинская культура в Галиции обратится в «региональную», соседствующую с преобладающей русской культурой. Аннексия Галиции Россией казалась ему предрешенной.
Эти идеи, обнародованные в январе 1915 года на страницах газеты Биржевые ведомости, настолько противоречили либеральным и либерально-демократическим установкам ее читателей, что издатели посчитали необходимым снять с себя какую бы то ни было ответственность за высказывания Струве. Речь, со своей стороны, разразилась целой серией статей, направленных против его эссе о Галиции: эта акция была призвана продемонстрировать, что кадетская партия окончательно изгнала их автора из своих рядов[41].
Расхождения Струве с собственной партией по украинскому вопросу вышли наружу в ходе заседания ЦК 31 января 1915 года, на котором он докладывал о результатах своей поездки. Струве прибыл на встречу с опозданием, после чего выступил с сумбурной речью, в которой в очередной раз воспроизвел свою позицию. После того как оратор закончил, председатель цожурил его за уклонение от предмета обсуждения и попросил других выступающих не следовать подобному примеру. Затем Кизеветтер заявил, что из сообщения Струве он не узнал ничего нового. Ему вторил Милюков. Винавер полагал, что Струве полностью исказил отношение русской публики к украинско- галицийскому вопросу. Неназванный в протоколе украинский депутат Государственной Думы, присутствовавший в качестве гостя, попросил ЦК не придавать отчету Струве особенного значения, поскольку столь эксцентричные оценки были якобы «схвачены на лету». Столкнувшись с единодушным осуждением, Струве попытался расставить акценты более четко, но его второе выступление оказалось еще резче первого.
Изоляция, в которую он попал в связи с украинской проблемой, теперь оказалась полной: никто из видных кадетов, включая его друзей и единомышленников по консервативному крылу, не сказал в его поддержку ни слова. А поэтому решение Струве о том, что в партии, которую он основывал, для него больше нет места, оставалось лишь вопросом времени. Поводом для ухода стало постановление, принятое состоявшейся в Петербурге 6–8 июня 1915 года конференцией Конституционно-демократической партии, которая формально осудила воззрения Струве по украинской проблеме[42]. Буквально на другой день, 8 июня, он направил князю Павлу Долгорукову следующее письмо о выходе из партийных рядов:
«Многоуважаемый князь Павел Дмитриевич! Я давно собирался сложить с себя звание члена Центр. Комитета, так как разногласия между большинством Комитета и большинством партии, с одной стороны, и мною, с другой, настолько глубоки, что дальнейшее мое пребывание в ЦК может лишь стеснять и связывать как Комитет, так и меня, не принося делу никакой пользы. Доводя о своем решении до сведения Центр. Ком., я прошу товарищей моих по Ком[итету] верить неизменности моих добрых чувств к ним. С моим пребыванием в составе ЦК для меня связано много драгоценных воспоминаний. Искренно преданный Вам П. Струве».
Получив заявление Струве, Долгоруков набросал ответ, который с незначительными стилистическими изменениями был одобрен Центральным комитетом:
«Вполне понимая мотивы П.Б. Струве, передаю его письмо в ЦК, который, не сомневаюсь, весь без исключения разделяет со мной чувство глубочайшего уважения и самое хорошее теплое отношение к дорогому нашему товарищу по Союзу Освобождения и по к.-д. партии П.Б. Струве. Какое бы то ни было наше партийное взаимоотношение с П.Б., уверен и надеюсь, что даже в ближайшем будущем нам неизбежно придется вместе с ним работать на общественно-политическом поприще. П. Долгоруков»[43].
Однако в лаконичном извещении о выходе Струве из состава ЦК, опубликованном в Речи три дня спустя, никакой теплоты не чувствовалось. Газета лишь уведомляла читателей, что отставка Струве положила конец «недоразумениям»[44]. Струве, в свою очередь, полагал, что его выход из Центрального комитета равносилен разрыву с партией в целом[45].
В годы войны Струве был вовлечен в важную консультационную работу, касавшуюся экономической разведки и продовольственного снабжения. Спустя несколько месяцев после начала боевых действий, зимой 1914–1915 годов, когда союзникам стало ясно, что война будет затяжной и потребует систематических усилий по подрыву экономической мощи противника, британское правительство учредило министерство военной торговли, которое располагало собственным разведывательным департаментом. В задачи последнего входили сбор данных о вражеских операциях по блокированию Англии, а также отслеживание грузопотоков, осуществляемых между союзными державами. В феврале 1915 года новое ведомство было переименовано в министерство по делам блокады, которое возглавил сэр Роберт Сесил.