Национализм против интернационализма. Поскольку эта черта разительно проведена в сердцах, — остальные черты блекнут и пропадают»[26].
Таким образом, главной задачей выступало объединение, а не размежевание: взаимные обвинения в прошлых ошибках необходимо оставить, старые партийные разногласия забыть, ибо без этого невозможно будет сформировать программу на будущее.
Однако в 20-е годы создание объединенного фронта оказалось неизмеримо сложнее, нежели в начале века, в дни Освобождения. Советское правительство возглавлялось ветеранами борьбы с самодержавием, которые знали все тонкости подпольной работы. В то же время, в отличие от своего имперского предшественника, в борьбе за власть этот режим не признавал никаких моральных или правовых ограничений. В феврале 1918 года ЧК получила право по собственному усмотрению расстреливать подозреваемых в антигосударственной деятельности; подобную власть можно было использовать не только для ликвидации тысяч людей, но и для принуждения многих в обмен на жизнь стать тайными агентами и провокаторами. Политические настроения ныне также были иными. Союз освобождения сложился после двух десятилетий «малых дел», в эпоху, когда образованное русское общество рвалось в бой с самодержавной системой. В 20-е годы, после долгого кровопролития, русские отчаянно нуждались в мире и спокойствии. Между 1901 и 1921 имелись и другие отличия, причем все они были не в пользу последней даты.
Тем не менее, несмотря на то, что старые революционеры привыкли называть «неблагоприятными объективными условиями», серьезные усилия реанимировать «освобожденческую» борьбу — на сей раз с коммунистической автократией — действительно имели место. С завершения гражданской войны и вплоть до 1927 года предпринимались неоднократные попытки преобразовать широкий альянс русской диаспоры в организованную силу, которая позволила бы изгнанникам вести активную борьбу с коммунистическим режимом. Эти инициативы, в которых Струве суждено было сыграть ведущую организационную и теоретическую роль, не достигли поставленных целей, а подчас напоминали даже комическое представление. Но при этом нельзя забывать, что советские власти не только относились к подобным устремлениям крайне серьезно, пытаясь расстроить их с помощью органов контрразведки, но под давлением этого вызова даже корректировали собственную внутреннюю политику, все более терпимо относясь к русскому национализму.
Первая попытка организовать русскую эмиграцию была предпринята в 1919–1920 годы. Ее вдохновителем выступал Владимир Бурцев, чья активная деятельность в рядах социалистов-революционеров до 1917 года и сотрудничество с «белыми» впоследствии делали его идеальным посредником между радикальным и консервативным лагерем эмигрантов. В июне 1920 года Бурцев попытался созвать в Париже конференцию с участием всех ведущих эмигрантских политиков за исключением крайних монархистов — последователей великого князя Кирилла. Идея не увенчалась успехом, но Бурцев не сдался и зимой 1920–1921, сразу после крымской эвакуации, попробовал еще раз. Теперь он оказался более удачлив: форум, проведенный под эгидой газеты Общее дело, учредил организационный комитет по подготовке представительного общенационального съезда русской диаспоры. Этот комитет, в котором участвовал и Струве, в феврале и марте 1921 года провел несколько заседаний. Сам съезд был назначен на июнь. По словам А. В. Карташева, который активно помогал Бурцеву в подготовке этого мероприятия, организаторы съезда сторонились как левых (поскольку не ждали от советского режима никакой спонтанной эволюции), так и правых (ибо не желали предвосхищать форму правления, которая должна будет утвердиться после краха коммунизма)[27]. Их философия представляла собой сочетание «непримиренчества» и «непредрешенства».
Весной 1921 года оргкомитет разослал широкому кругу политических, профессиональных и общественных объединений, а также видным политикам приглашения принять участие в предстоящем съезде. Две группы были исключены из списка: первой оказалась черновская фракция эсеров, которую, вероятно, посчитали слишком скомпрометированной прежним сотрудничеством с большевистским режимом, а второй — ориентировавшиеся на Кирилла монархисты. (Великий князь Кирилл учредил в начале 1921 года в Берлине Временный русский монархический союз, который в мае того же года провел в баварском городке Рейхенхалле свой собственный съезд[28].) Однако многие из приглашенных инициативу не поддержали. Социалистические партии и их леволиберальные союзники, то есть весь Демократический альянс, возглавляемый Милюковым, решили бойкотировать мероприятие: по их мнению, Национальный союз, который спонсировал съезд, являлся фашистской организацией[29]. Русское деловое сообщество в лице парижского отделения Торгово-промышленного союза тоже отказалось прислать своих делегатов. В то время его лидеры (среди которых был и П.П. Рябушинский) занимали по отношению к советскому режиму весьма двойственную позицию. На собрании предпринимателей, состоявшемся в Париже накануне общенационального съезда, Рябушинский выступил с «покаянной» речью, фактически призвав к примирению с Москвой[30]. Очевидно, во введении в марте 1921 года «новой экономической политики» бизнесмены-эмигранты усмотрели предвестие лучших дней и в связи с этим решили воздерживаться от каких-либо шагов, способных подорвать их шансы на репатриацию и возвращение утраченной собственности. В съезде по разным причинам не участвовали и другие организации.
Первый общенациональный съезд русской эмиграции открылся 5 июня 1921 года в отеле «Majestic» на авеню Клебер[31]. Наиболее широко представленной оказалась кадетская партия. Владимир Набоков, возглавивший кадетов после ухода сторонников милюковской «новой тактики», обеспечивал политическое руководство, в то время как Струве выступал в роли идейного лидера. Открывая съезд, председательствующий Карташев заявил, что его целью является сплочение всех антибольшевистских организаций и партий и создание органа, который сможет выступать от имени подлинной России, отстаивать ее интересы и честь, а также координировать борьбу с коммунистическим режимом[32]. В ходе недельных заседаний зачитывались документы, затрагивающие различные аспекты жизни в Советском Союзе и проблемы, с которыми страна может столкнуться в будущем. В выступлениях преобладал конституционный и демократический настрой, не мешавший, впрочем, некоторым ораторам высказывать более консервативные или более радикальные взгляды. Струве зачитал доклад об экономической ситуации в советской России, в котором доказывал, что в экономическом смысле коммунистический режим является настолько отсталым, что его выживание проблематично[33]. Он также не удержался от резких выпадов в адрес Милюкова и социалистов в связи с их решением бойкотировать съезд. На пятый день Струве выступил вновь, на сей раз обрушившись на левую интеллигенцию за ее нетерпимость; дело дошло до того, говорил он с негодованием, что несколько месяцев назад, когда потребовалось организовать гуманитарную помощь для десятков тысяч беженцев из Крыма, социалисты отказались участвовать в этой акции. Нежелание социалистов пересмотреть прежние позиции или возвысить интересы России над узкими партийными или личными чувствами казалось ему непостижимым. Струве заявил, что может прямо на съезде признаться в том, насколько далеко он сам готов идти ради блага родины: «Если бы я верил и поверил, что большевизм, хотя бы самым уродливым образом, осуществляет какое-то национальное призвание, как-то подымает и блюдет национальное лицо России, я вот таков, каков я есть, индивидуалист, человек религиозный и фанатически любящий подлинный исторический образ России Петра Великого и Пушкина, этих мужественных выразителей русского национального духа, я бы ни одну минуту не призывал бы к гражданской войне»[34]. Так почему же Милюкову и социалистам не хватает великодушия и патриотизма для того, чтобы взяться за руки с теми русскими, с которыми они расходятся лишь в стратегии и тактике, но не в конечной цели?
В принятых резолюциях съезд высказывался в пользу конституционной монархии, гарантирующей равные права всем гражданам. Резолюция по национальному вопросу оказалась, как считал Струве, недостаточно радикальной: в то время как он призывал к безоговорочному признанию суверенного статуса всех государств, образовавшихся на месте Российской империи, съезд не решился пойти столь далеко. Касаясь экономических и социальных проблем, съезд поддерживал восстановление частной собственности и свободного предпринимательства, но одновременно признавал, что земля, захваченная крестьянами в 1917 году, отныне принадлежит им по праву и не может быть возвращена бывшим владельцам[35]. По мнению русской эмигрантской печати, документы съезда в основном отражали влияние Струве.
Важнейшим практическим достижением эмигрантского съезда 1921 года стало образование Национального комитета, который позже выполнял функции главного исполнительного органа несоциалистической и немонархической части эмиграции. Избранный в составе 74 человек, данный орган получил право кооптировать в свои ряды новых членов, общим числом до 111. У нас нет уверенности в том, что декларации и заявления, впоследствии принимаемые Национальным комитетом по таким вопросам, как голод в Поволжье или выделение советской России западных кредитов, имели сколько-нибудь заметное влияние. Вместе с тем комитет мог записать в свой актив одно совершенно бесспорное достижение. Один из его подкомитетов, возглавляемый М.М. Федоровым, без лишнего шума развернул широкую программу филантропической и образовательной помощи эмигрантам. В межвоенный период около 8 тысяч молодых русских с помощью федоровского подкомитета получили университетское образование за границей