[7] Он столь разгорячился, что председательствующий, опасаясь за его здоровье, прервал дискуссию. Впрочем, подобная интеллектуальная и моральная целостность не умиротворяла его оппонентов справа, но, напротив, побуждала жалить еще больнее, поскольку казалась им лишь проявлением лукавства или глупости.
Кроме того, сложности Струве усугублялись и неуклонным падением жизненного уровня. Его первоначальная заработная плата в 6000 динаров (200 долларов) в три раза превышала ту, что он получал у Гукасова, и выглядела более чем прилично в стране, где комната с полным пансионом в первоклассном отеле стоила 100 динаров в день (3 доллар»), а чашечка его любимого послеобеденного эспрессо — всего лишь 1 динар (3 цента). Но Нина, как всегда, была абсолютно беспомощна в домашних делах, и денег, которые при минимальной экономии позволили бы семейству Струве вести вполне комфортное буржуазное существование, едва хватало на жизнь. Она почти никогда не готовила сама, ограничивая кухонную деятельность приготовлением чая и какой-нибудь выпечкой. Они постоянно питались на стороне, с друзьями, в ресторанах или кафе. До тех пор пока жалование Струве оставалось неизменным, даже при подобном расточительстве семья вполне могла сводить концы с концами. Но с середины 30-х годов пособия, выплачиваемые правительством Югославии русским эмигрантам, стали сокращаться, и доходы Струве резко понизились. В результате этот человек, никогда не обсуждавший с другими свои личные проблемы, зимой 1936–1937 вынужден был жаловаться другу на то, что его материальное положение «просто плачевно»[8]. К тому времени у Струве действительно не было денег на что-либо, кроме самых насущных надобностей. Каждые несколько лет они меняли квартиру, переезжая во все более дешевое и плохое жилье; это продолжалось до тех пор, пока перед самой войной они не оказались в почти нищенских условиях. Комнаты, обычно плохо отапливаемые, а иногда и вообще без отопления, переполненные книгами, часть из которых размещалась на простых деревянных стеллажах, а часть была разбросана по кроватям и стульям, производили самое удручающее впечатление на посетителей. Струве часто болел; иногда это была подагра, иногда — грипп, но чаще всего желудочные колики, мучившие его с юности.
И все же, несмотря на откровенно враждебное окружение и ухудшающиеся жизненные условия, Струве по- прежнему активно занимался научной и общественной деятельностью.
С 1928 по 1941 годы он постоянно читал лекции в Русском научном институте в Белграде. Первоначально его учебный курс назывался «Экономическая история России в связи с образованием государства и общим культурным развитием страны»; с 1933 года его сменил другой — «История общественных и политических движений в России XIX и XX веков». Лекции никогда не повторялись, поскольку хронологическая последовательность повествования разворачивалась крайне неспешно: в 1940–1941 учебном году, последнем в его преподавании, Струве дошел до царствования Николая II. Он также неоднократно выступал на институтских мероприятиях, посвященных знаменательным датам или важным современным событиям; многие из этих докладов впоследствии были опубликованы. Первоначально его лекции пользовались популярностью, собирая толпы слушателей. Но эффект новизны довольно быстро пропал, а аудитория резко сократилась: одни утратили интерес, другие жалели свое время, а третьи, в основном студенты, не переносили «старомодного» подхода Струве к российским проблемам, предпочитая таким занятиям членство в военизированных и политических организациях. К середине 30-х годов у него осталось не более трех десятков верных слушателей, в основном ученых, отставных генералов и вдов[9]. Не смущаясь этим обстоятельством, Струве самозабвенно готовился к каждой лекции, испещряя записями сотни и сотни тетрадей. Каждый вторник в 7 вечера он появлялся в институте со своими конспектами, представляя практически пустой аудитории двухчасовое историческое изыскание. После лекции он обычно отправлялся в гости или вел компанию к себе домой для дружеского чаепития. Кроме того, начиная с 1934 года, по причинам, которые разъясняются ниже, он раз в месяц отправлялся в Суботицу для чтения лекции в местном отделении Белградского университета.
Другим регулярным занятием Струве была публицистика. Обещания Белича поддержать новую ежедневную газету так и не воплотились в дела; то же самое произошло и с Русской мыслью. Но Струве все-таки удалось с помощью своего друга Карела Крамаржа получить от чешского правительства деньги, позволившие объединить достоинства упомянутых изданий в газете, посвященной в основном культурной проблематике. Первый номер нового печатного органа, названного Россия и славянство, вышел в свет 1 декабря 1928 года. Газета заменила еженедельник Россия, из-за недостатка средств прекративший существование в мае того же года. Ее редактировали и печатали в Париже те же люди, которые во главе с Зайцевым помогали Струве издавать Возрождение и Россию. Особенно сильным оказался литературный раздел: среди его авторов можно упомянуть Бунина, Ремизова, Владимира Набокова. Качество исторических рубрик также было выше среднего. Как следовало из заголовка и подзаголовка — «Орган национально-освободительной борьбы и славянской взаимности», — новая газета придерживалась панславянской ориентации. На практике, однако, панславизм ограничивался культурными и экономическими вопросами и отражался в публикациях типа юбилейной статьи о болгарском поэте, литературных переводах с польского, репродукциях работ чешского художника и сообщениях об экономической ситуации в славянских странах. Во всем остальном то была чисто русская газета[10].
В первые четыре года, с 1928 по 1932, Россия и славянство регулярно выходила раз в неделю, но потом, подобно ее предшественницам, также столкнулась с финансовыми затруднениями. С октября 1932 года газета стала появляться раз в две недели, в январе 1933 ненадолго сделалась еженедельником, но через два месяца вновь вернулась к двухнедельному интервалу. И хотя разговор шел о временном графике, издание так и не смогло восстановить первоначальную периодичность. В июне 1934 года, после нескольких месяцев неритмичного выхода в свет, газета вообще прекратила существование. То было последнее периодическое издание, которым руководил Струве, и его закрытие стало завершающей вехой выдающейся редакторской карьеры, которая началась еще в 1896 году. Позже он непродолжительное время печатался в русской газете Меч, издающейся в Варшаве (1935–1936), но после разрыва с ней навсегда лишился какой-либо постоянной печатной трибуны. Струве искренне восхищался «левыми», которым в лице Современных записок удалось создать выдающийся журнал; в то же время, завидуя своему другу Маклакову, он не смел печататься на его страницах, поскольку считал данное издание «социалистическим органом»".
Жизнь Струве в Белграде протекала вполне рутинно. Примерно до обеда он работал в Сербской национальной библиотеке, где имелась хорошая подборка русских книг, занимаясь исследованиями по русской истории и истории экономических и общественных учений. Обед в ресторане или кафе обычно завершался чашечкой крепкого кофе. Единственным его развлечением был так называемый «винт», разновидность виста, в который он играл исключительно плохо, но очень серьезно; он обижался на всякого, кто критиковал его манеру игры. Раз в неделю он выступал с лекцией в институте, а раз в месяц предпринимал четырехчасовую поездку на поезде в Суботицу. По ночам Струве писал статьи в газеты; всякий раз, когда он занимался этим, Нина оставалась с ним, готовя ему крепкий чай и выслушивая окончательную версию материала. В первые годы белградской жизни он хотя бы раз в год выбирался за границу, но по мере нарастания денежных проблем такие путешествия пришлось оставить. С 1934 года и до начала новой мировой войны Струве дважды выезжал в Софию (в 1936 и 1939, второй раз — для получения почетной степени доктора права) и один раз — в Лондон (в 1938). Для продолжения научной работы он нуждался в длительных командировках в библиотеки Лондона и Парижа, но получить въездные визы было непросто, да и со средствами всегда были проблемы.
В этот период ему очень помогал сын Аркадий, практически непрерывно выполнявший обязанности секретаря отца до самой его кончины.
Для человека, столь страстного в политическом отношении, каким являлся Струве, он на удивление мало интересовался политическими переменами, происходившими в России после смерти Ленина. Соперничество между Сталиным и Троцким, разгоревшаяся после победы Сталина межфракционная борьба, колебания «генеральной линии партии», массовые чистки, политические процессы 30-х годов и прочие события, столь будоражившие иных наблюдателей, почти не затрагивались в работах Струве. Он уже давно решил для себя, что коммунистический режим скован неразрешимым противоречием между его политической и экономической составляющими и, следовательно, неспособен к глубокой внутренней эволюции. Коммунистическая система либо сохранится в своем нынешнем виде, либо рухнет (иногда Струве считал, что будет реализована именно последняя возможность), но изменению она не подлежит. В декабре 1929 года, когда масштабы сталинской тирании были еще неясны, он писал: «Россия под советским террором живет в состоянии хронической ошеломленности, в тягчайшем оцепенении: она подлинно заморожена»[12].
Опираясь на подобную предпосылку, он совершенно не интересовался тем, кто в конечном счете окажется победителем — Сталин или Троцкий. В 1929 году, уже после того, как вопрос был решен, Струве бесстрастно отмечал, что победитель сначала разгромил и изгнал своего оппонента, а потом без лишнего шума взял на вооружение его программу; это показывает, сколь малое значение следует приписывать личности советского вождя. В Сталине он видел не «извратителя» ленинизма, но законного наследника Ленина, верного продолжателя его дела. «Сталин, по существу, ничем не отличается от Ленина и не уступает ему.