— Фрэнк! Фрэнк!.. Твоя мать простила меня!
С трудом делает несколько шагов к большому распятию и мертвым падает у его подножия.
Филипп Данн. Как зелена была моя долина[5]
Торжественный хор мужских голосов исполняет одну из любимых народных песен Уэльса. Первые кадры идут под звуки этой песни.
Вступает диктор; пение становится тише.
В кадре: руки Хью — руки человека лет шестидесяти, бережно завертывающие рубашки, галстуки и носки в старый платок. Руки завязывают узел. Камера движется к окну; за окном видна типичная угольная равнина Уэльса: безобразная, грязная. Повсюду торчат трубы, краны и многочисленные горы породы. Недалеко от окна возвышается террикон, почти закрывающий небо.
Голос Хью (на фоне сменяющихся кадров). Я уложил мои вещи в маленький голубой платок, которым мать повязывала голову, убираясь в доме, и ухожу из моей долины. Я уже никогда не вернусь. Позади я оставляю шестьдесят лет воспоминаний. Воспоминаний... Странно, что мы часто забываем случившееся только вчера и бережно храним в памяти события, которые произошли много лет назад. Помним о людях, давно умерших. От прошедшего нас не отделяют никакие барьеры и преграды. Вы можете мысленно возвращаться к тому, что привлекает вас, если это еще сохранилось в вашей памяти.
Круто поднимающаяся вверх улица.
На заднем плане — шахты и терриконы.
По улице, согнувшись, поднимаются и спускаются бедно одетые люди.
Тесно сгрудились закопченные дома, выстроенные из камня. Повсюду следы бедности и разрушения.
Перед нами безобразная угольная долина... Дым, копоть, нищета.
Долина скрывается в дымке.
Снова долина... Но уже другая, цветущая и зеленая, — такая, какой она была когда-то...
Тот же пейзаж до мельчайших подробностей и в то же время совсем иной.
...Во всем своем великолепии возвышается церковь, которая почти не была заметна в первых кадрах. У шахты небольшая гора породы. Это единственное уродливое черное пятно на нежной зелени.
...Сельская церковь. Она господствует над улицей.
...Шахта. Невдалеке небольшая горка породы — грязное черное пятно на зелени.
Снова церковь, горделиво возвышающаяся над всем.
Голос Хью. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как изменилась моя долина... и вот передо мной долина моих детских лет. Она была зеленой и плодородной. Во всем Уэльсе не было долины прекраснее. Угольные копи тогда еще только начали раздирать своими костлявыми черными пальцами ее нежную зелень. Отбросы угольных шахт — черная порода тогда лежала еще небольшой грудой. Властительницей долины была наша маленькая церковь, возвышавшаяся над улицей.
Вдали под горой появляются мужчина и мальчик, они медленно поднимаются вверх по улице. Это Гвилим Морган и его десятилетний сын Хью — рассказчик этого фильма. Судя по их одежде 90-х годов прошлого столетия, они горняки.
Морган, улыбаясь, смотрит на сына, который старается шагать с ним в ногу.
Хью жадно впитывает слова отца. Он словно видит людей, о которых тот ему рассказывает. Отец и сын останавливаются на склоне холма; их силуэты четко вырисовываются в золотых солнечных лучах, пронизывающих долину. Ветер развевает их волосы.
Голос Хью. Я обязан моему отцу всем, что я познал в детстве; то, чему он меня учил, никогда не бывало бесполезным или неверным. Он рассказывал мне о нашей долине и ее жителях — мужественных людях Уэльса, никогда не склонявших свои головы перед завоевателями — ни перед римлянами, ни перед датчанами, ни перед саксами. Женщины тогда не успевали рожать, чтобы возместить потери, — так много гибло народа. Люди долины, уже давно умершие, оживали в моем воображении... казалось, я хорошо знал их раньше. Битвы, которые вели они, — уже забыты. Мы, новые люди долины, ведем новую борьбу — мы отвоевываем у зеленой долины черные богатства ее недр, мы добываем уголь — уголь, который вначале обогатил нас, а затем сделал беднее, чем прежде. Мой отец и все мои братья были шахтерами; они так же гордились своей профессией, как их предки своими битвами.
В кадре крупно: заводской гудок. Он протяжно гудит.
Штольня. Забой.
Старший сын Моргана Айвор отбивает киркой уголь. Он весь черный от угольной пыли.
Голос Хью. У нас была большая семья. После отца самым старшим был Айвор — человек положительный и твердый, как скала.
В кадре: Ианто, второй сын Моргана. Стоя по пояс в воде, он ломом вытаскивает огромный камень.
Ианто оборачивается на звук гудка.
Голос Хью. У Ианто был дьявольский язык, и драка была ему дороже всего на свете.
В кадре: Дэвид с киркой на плече и фонарем в руках. Он идет вниз по штольне.
Голос Хью. Дэви — это был мозг нашей семьи...
Оуэн и Гвилим катят тачку, полную угля.
Голос Хью. Мечтатель Оуэн, почти всегда молчаливый... Другой брат, названный Гвилимом в честь отца, в противоположность ему острый на язык.
Рудничный двор.
Группа горняков у клети. Среди них Морган с сыновьями. Они входят в клеть. Клеть медленно ползет вверх. Среди шахтеров несколько подростков.
День. У главного спуска в шахту. Дюжие горняки, черные от угольной пыли, выходят из клети и становятся в очередь за получкой. На переднем плане семья Морганов.
Айвор стоит перед маленькой будкой кассира и получает золотые монеты. Перед кассиром разложены стопочки золотых монет. Айвор роняет одну, она падает со слабым звоном.
Голос Хью. Суббота была радостным днем. После утренней смены шахтеры получали свой недельный заработок. В те далекие дни на шахтах хорошо платили и зарабатывать было легко.
Шахтеры не получали бумажек. Солидные золотые соверены, желтые, как нарциссы, звенели, когда падали на что-нибудь твердое.
Дом Морганов. Энгарад, красивая девушка лет семнадцати, стоит в дверях и смотрит в сторону шахты. Потом уходит в дом, выносит оттуда табуретку и ставит ее у двери.
В дверях появляется миссис Морган (Бетс); она садится на табуретку и тщательно расправляет свой белоснежный передник.
Большая толпа шахтеров спускается с холма. Они приближаются к деревне. Один затягивает песню, остальные тотчас же ее подхватывают.
Звучит мелодичная уэльская песня...
...Горняки спускаются с холма. Они поют. Маленькими группами шахтеры расходятся по домам.
Морган и его пять взрослых сыновей также отделяются от толпы и подходят к калитке своего садика.
Морган бросает соверены на колени жены и входит в дом.
За отцом идет Айвор. Он улыбается матери. За ним следуют остальные братья. Проходя мимо Хью, Ианто дергает его за ухо.
Голос Хью. Моя сестра Энгарад предупреждала мать, когда мужчины начинали спускаться с холма. В день получки все женщины надевали свои праздничные платья и туго накрахмаленные белые передники. Обычно кто-нибудь из шахтеров запевал песню. Любовь к песне присуща моему народу, как зрение глазу... Когда шахтеры входили в свой дом, они бросали весь заработок, соверен за совереном, в сверкающие белизной передники жен. Впереди шли отцы, за ними сыновья. Каждую неделю отец и пять моих братьев приносили сорок соверенов, которые хранились в копилке на очаге.
Навес у дома Морганов.
Энгарад и Хью соскабливают грязь и копоть со спин обнаженных по пояс братьев. Рядом стоят ведра с водой и висят полотенца.
В кадре две руки, черные от угольной пыли. Руки безуспешно стараются смыть въевшуюся в них грязь. Но, несмотря на все усилия, на коже остаются черные борозды угольной пыли.
...Братья усердно вытираются. Хью становится на цыпочки, стараясь достать до широких плеч Айвора. Он брезгливо смотрит на свои белые руки.
Голос Хью. Под навесом начиналась основательная чистка. Мать приносила ведра горячей и холодной воды, а я помогал сестре соскабливать угольную пыль со спин братьеве. Спины удавалось отмыть почти добела, но руки не поддавались. Скребешь, скребешь, а мистер Уголь все остается да еще смеется над вами. Но я завидовал моим братьям, которые носили на себе это почетное отличие шахтера.
Кухня в доме Морганов.
За столом сидит Морган. Подняв глаза, он шепчет слова молитвы. Вся семья стоит вокруг стола, уставленного многочисленными кушаньями. Молодежь с нетерпением ждет окончания молитвы. Хью беспокойно вертится, и отец бросает на него строгий взгляд.
Морган режет мясо, Бетс разливает суп по тарелкам. Каждый получает полную тарелку, и семья приступает к обеду.
Голос Хью. Затем наступал обед. Отец произносил молитву, устремив глаза на большое пятно на потолке. Порой он исподлобья бросал на меня сердитый взгляд; это случалось, когда я начинал вертеться. Возле отца всегда ставилось блюдо с толстым филеем и второе блюдо с целой лопаткой или окороком баранины. На столе стояли цыплята, утки или гусь, масса овощей и суп. Какой чудесный аромат шел от супа! Он пах живительными соками благоухающих трав девственной земли. Если у счастья есть аромат, то я его знаю, потому что в те дни наш дом был буквально пропитан им. Мы не разговаривали за едой. Я никогда не встречал человека, беседа которого была бы приятнее хорошего обеда.
Бетс, улыбаясь, оглядывает свою семью. Подойдя к печке, она снимает крышку с горшка.
Голос Хью. Моя мать всегда суетилась: она последняя садилась обедать и первая вставала из-за стола. Отец был главой нашей семьи, а мать была ее душой.
Энгарад моет посуду в раковине.
Рядом Хью с полотенцем в руках. Он перетирает тарелки.
Голос Хью. После обеда, когда посуда была вымыта, копилка с деньгами ставилась на стол, и каждый из нас получал деньги на карманные расходы.
Столовая в доме Морганов. На камине копилка с деньгами. Бетс берет ее и ставит перед мужем. Сидя за столом, он курит трубку. Вокруг него стоят сыновья. Как только Морган открывает копилку, из кухни прибегают Хью и Энгарад.
Друг за другом, по старшинству подходят к отцу сыновья. Каждого из них Морган наделяет небольшой суммой. Но прежде всех золотые монеты получает Бетс. Вместе с ними она получает нежный поцелуй.