На просьбу побывать на съёмочной площадке Андрей часто отвечает тезисом из квантовой физики: «Наблюдение за электроном меняет его траекторию». Теперь у нас с вами появляется редкая возможность стать наблюдателями творческого процесса и одновременно увидеть результат – фильм и то, что происходило за секунду до.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Ты.
Произнеси это слово, и ничего не произойдёт!
Ты – ни голоса, ни лица. Ты – темень.
Нет, вернее, между нами, которые тут, и тобою, который где-то там (а где?..), – бездонная пропасть слоистой вязкой тьмы, через неё не пробиться…
Твои фотографии – картинки про ничто.
Неохотные рассказы матери – ложь.
Твои письма, написанные быстрым и понятным почерком, – пожухшие цветы чужой осени.
Воспоминания?..1 А что теперь вспомнишь?..
Я не помню, кто – ты…
Может быть, я ещё помню, что – ты?..
Ощущение жёсткой руки на влажных, мягких от пота волосах. Ощущение руки, только что остановившей бесконечную беготню моего детства.
Что она, эта рука?
Прикрывает она мою голову или клонит к земле?
Отпусти!
Отпусти, тебе говорю!
Я не хочу сидеть у тебя в ногах перед телевизором, в котором бегают футболисты!
Я хочу бегать сам!
А ты?!
А ты…
Слоистая вязкая тьма, через которую не пробиться2.
Папа! Боже мой! Я никогда тебя даже отцом не называл! Я так хочу к тебе!
Но как мне через эту тьму?!
Может быть, если сказать это тяжёлое слово «отец», мир вывернется, и я пробьюсь к тебе.
Голос Арчила(немного заплетающимся языком). Ну, ну, ну, толстый…
Голос Давида. Не называй меня так… Ты на себя посмотри…
Арчил. Ладно-ладно, прости, братишка. Давай, Давид, скажи, что ты помнишь? Самое первое, ещё до той поездки?
Давид. Самое первое, да?.. Арчил, поверь, не место сейчас этим воспоминаниям. Когда-нибудь потом, хорошо?
Арчил(с пьяным упрямством). Давид, я хочу, чтобы ты сказал! Сказал сейчас!
Давид. О Господи! Да сиди ты! Хорошо… Самое первое? М-м-м… Сколько мне было тогда?.. Думаю, года три… Где это было, не знаю. Мы шли по какому-то бесконечному песку, как в пустыне…
День. Пустынное место. Толстый мальчик лет трёх, Давид, разомлевший, потный от жары, идёт по жёлтому мелкому песку. Не сам по себе идёт. Его тащит крепкая мужская рука, из которой не вырваться. Давид приседает время от времени с намерением сесть на этот песок и хоть ненадолго перевести дух. Рука рывком ставит его на ноги. Лицо Давида, и без того нерадостное, сморщивается в трагическую гримасу, за которой должен последовать горький оглушительный рёв. Но Давид ограничивается двумя-тремя прерывистыми всхлипами.
Давид(пищит). Пить хочу…
Никакого ответа. Рука тащит мальчика. Ещё один безнадёжный всхлип и тяжёлый вздох. Плач не поможет.
Давид (оттопыривает от обиды нижнюю губу). Домой хочу… к маме…
Молчание.
За декоративной чугунной решёткой, ограждающей территорию дома отдыха, стоит мужчина в промасленной спецовке и кепке. Он наливает из эмалированного бидончика воду в крышку с отбитой по краю эмалью. Протягивает её сквозь решётку Давиду. Мальчик хватает крышку, жадно пьёт.
Мужчина. Вкусно?
Давид (не отрываясь от крышки). Угу…
Мужчина. Родниковая… Не спеши. Холодная. Ангину можешь схватить.
Давид (не отрываясь от крышки). Угу…
А тяжёлая безжалостная рука лежит на его хрупком детском плече. Рука дарит покой…
Тьма… Звуки застолья. Давид продолжает вспоминать.
Голос Давида. Вода была холодная. Скулы сводило, но вкусная!.. До сих пор помню этот вкус…
Голос Арчила(разочарованно). Всё, профессор? А я? А я что помню?.. Ехали куда-то… на велосипеде, что ли… У меня было сиденье на раме…
Через поле идёт ухабистая просёлочная дорога, покрытая потрескавшейся глиной. По ней, тарахтя, едет велосипед с моторчиком. Мальчик Арчил лет трёх сидит на прикреплённом к раме сиденье, отчаянно вцепившись в руль маленькими ручками рядом с большими мужскими руками, которые управляют велосипедом. У мальчика развеваются от встречного воздуха волосы. Он явно испуган, но всё равно кричит:
– Дай мне порулить! Дай мне!
Мужские руки исчезают с руля, и малыш сам несколько мгновений ведёт велосипед. Он захлёбывается в счастливом крике…
Тьма3. Вновь неясные голоса, из которых выделяются два голоса.
Голос Давида. А я где был?
Голос Арчила. Тебя тогда вообще не было…
Давид. А ещё у него была фланелевая китайская рубаха. В синюю и красную клетку… Нет, серую… Не помню точно.
Хорошо утоптанная площадка перед домом. За площадкой – сад. От тополя, что растёт у забора, к крыльцу дома протянута верёвка. На верёвке висит фланелевая рубашка в крупную зелёную и серую клетку. Ветер шевелит рубаху. Она, как живая, поднимает то один свой рукав, то другой. То раздувается, наполнившись ветром.
Голос Давида. Хорошо помню её на ощупь… Ощущение – мягкая. И запах…
Голос Арчила. Запах машины.
Давид. Ага. Точно. Она пахла машиной…
Во дворе, у самой кромки сада, стоит новенькая «Волга».
Давид(продолжает). Откуда она у него взялась?
Арчил. Давид, братишка, ты путаешь! Это уже было перед самой поездкой! Вспомни!
Давид. Перед самой поездкой?.. Да, да, да! Точно! Машина появилась перед самой поездкой… Выходит, так…
Арчил. Выходит, так, толстый!..
Давид. Арчил!..
Арчил. Ладно, профессор, не сердись! Дай я тебя поцелую!
На бельевой верёвке сушится чужая фланелевая рубашка. Во дворе – чужая машина.
Двое мальчиков – беленький десятилетний Давид и худой черноволосый двенадцатилетний Арчил – стоят во дворе4. Они только что подрались. Следы битвы слишком явные. Оба перемазаны в пыли. У Давида разбита нижняя губа. Из неё сочится кровь. Давид непрерывно сосёт её. У Арчила с мясом вырван карман на зелёной офицерской рубашке.
Арчил. Гости приехали… Вот достанется тебе, жирный! Посмотри, что с рубашкой сделал!
Давид. Ты губу мне разбил!
Арчил. За губу тебе ничего не будет, а вот за рубашку!.. Ещё гости приехали…
Мгновение, и мальчики напрягаются, как два гончих пса. Они видят, как с террасы в сад выходит мать5. Одновременно срываются с места. Бегут изо всех сил, чтобы опередить друг друга, подбежать к матери первым. Подбегают одновременно. И одновременно начинают орать.
Давид. Мамочка, мама! Он мне губу разбил – вот!
Давид оттягивает пальцами раненую и намеренно беспрерывным сосанием растравленную губу.
Арчил. Мамочка, зачем ты его слушаешь! Врёт всё, скотина жирная!
Давид. А! Он обзывается!..
Арчил. Рубашку мне порвал…
Мать(строгим шёпотом). Так! А ну-ка, тихо оба!
Давид начинает всхлипывать.
Мать. Тихо, я сказала!.. Отец спит!..
Глаза мальчишек становятся круглыми от удивления. Челюсти отвисают. Куда девались обида и злость? Заворожённо смотрят на мать.
Арчил(шёпотом). Кто?..
Давид. Кто спит, мамочка?
Мать. Отец.
И только сейчас эта парочка бандитов замечает, что мама, человек, роднее которого не было и нет, стала какой-то другой – немного чужой, красивой женщиной с загадочной светлой улыбкой на губах.
Мальчишки входят в дом6. Скованные, испуганные, словно дом уже не принадлежит им в полной мере, как раньше, а возможно, и вовсе не принадлежит. Словно они забрались в чужие владения и в любой момент из-за угла может выскочить истинный хозяин. И что тогда? Тогда, как обычно: ноги в руки – и спасайся кто может.
Комната. Стол накрыт празднично. Будто Новый год наступил7. Вино на столе.
Бабушка сидит за столом, подпирая голову рукой. Платок сбился набок. Из-под него торчат жидкие седые волосы. Что-то шепчет, глядя в пространство, которое никто, кроме неё, не видит8. Всегда так сидит, когда доведётся выпить лишний стакан вина. Однако всё видит вокруг. Видит внуков. Прикладывает палец к губам, чтобы не шумели. Грозит кулаком. Получат оба, если будут шуметь.
Мамина спальня. Крохотная. Шкаф, где висят мамины платья. Зеркало-трюмо. Кровать.
На кровати лежит незнакомый мужчина9. Чужое лицо. Рука свесилась из-под одеяла. На огромном правом бицепсе татуировка – обоюдоострый кинжал с крылышками10.
Арчил. Такие десантники колют…
Давид. Десантники-спецназовцы.
Арчил. А то я без тебя не знаю, умник!
Сзади бесшумно подкрадывается бабушка. Они замечают её присутствие только тогда, когда её сухие сильные пальцы хватают их за уши.
Давид и Арчил(хором). Ай! Пусти!
Бабушка(шёпотом). Идите отсюда! Пусть спит!
Прогоняет детей. Закрывает дверь в спальню. А мужчина ничего этого не видит. Он спит. Непроницаемый. Недоступный. Изваяние с синими, гладко выбритыми щеками.