– Я устала и хочу это всё закончить.
– Ты Францию ждала?
– Да.
– И что теперь? Двое детей? Куда их?
– Да ничего, они тихие. Я сама тихая была. Ты же помнишь?
– Ладно сколько он может отдавать в месяц?
– Всё.
– Это сколько?
– Тысяч триста, может, больше.
– Это?..
– Это контракт у него индивидуальный.
– А если запьёт?
– Нет, не запьёт, работа у него – главное в жизни, и, я думаю…
На этом запись обрывалась.
Доктор посмотрел на подошедшую почти вплотную к нему жену. Он ещё сильней ощутил запах «Красной Москвы».
– Надо было ехать в Москву, звали туда, сейчас был бы дом в Барвихе, «бентли», а не эта сраная «мазда», деньги, свобода и толпа любовников! – прокричала жена и голос с диктофона одновременно, хотя диктофон был выключен.
– Был бы, – повторил доктор.
– Ну и ладно, – жена подошла к рубильнику и со злостью дёрнула его вниз.
Доктор очнулся. Газ уже давно догорел, но ещё сохранялось тепло.
По контурам окна пробивался солнечный свет нового дня. А в комнате стоял запах папирос и «Красной Москвы». Он привстал, потянулся и обрадовался свету. И тому, что странный сон ушёл.
Он стал собираться в путь. Натянул комбинезон, застегнул куртку, поменял шапки, достал и надел перчатки. Тушёнку и другие припасы сложил в освободившуюся от денег сумку. Отнёс подушки на диван, аккуратно их поставил. У входа поставил сумки с едой и патронами, положил на них укутанный в одеяло автомат, пистолет сунул в карман куртки и присел на диван. «На дорожку», – подумал он. Ещё подумал: почему? Почему вместо воспоминаний о детях, о том, как они ползали по нему в этом родном доме, на этом диване, смеялись вместе с ним, строили города из лего, мечтали, в его сон пришёл совсем странный съезд Коминтерна, пьяный профессор, голая майор МГБ и Оленька, которой не было? То есть вообще такого персонажа в его жизни не было. Хотя воспалённый мозг его под предводительством психиатра Жолудева мог собрать в эту Оленьку всех тех, кто не жена. Жена, да, она такая и есть. И Жолудев, такой как был. Почему был?
Он посмотрел на большое витражное окно с распахнутыми шторами. Решил их закрыть. Подошёл к окну, посмотрел на реку и здание своей клиники, она находилась ровно напротив их дома, только на другом берегу. От реки шёл туман и холод. Он укутывал и мосты, и низкие острова, да и здания холодного города, и его больницу.
Вот тогда он тоже смотрел на больницу, а может, просто на реку. Они уложили детей, всё было великолепно, тихо, уютно и…
Жена вдруг заорала. Орала что-то про баб, работу, совесть и деньги. Он её не понял, но спорить не стал, просто встал и ушёл. Словно освободился.
От чего?
Работа, Семья, Жизнь.
Если поместить Работу в Жизнь, то получится только Работа. Если поместить Семью в Жизнь, то получится Семья. Семью в Работу и наоборот не поместить и не совместить, они так и продолжают бороться за Жизнь, пока жизнь у человека есть.
Сейчас у доктора не было Работы, Семьи и, наверное, Жизни, была полоска обнуления всего или стартовая черта. А если стартовая черта, то куда?
Доктор перевёл взгляд на стоянку машин, и странным образом, так и подумал: «Странным образом», увидел свою машину, праворукий японский джип.
Вот и ключ пригодился.
По крайней мере, у него появилась Надежда.
Доктор проверил ещё раз всё. Осмотрел квартиру. Места, где спрятал деньги. Везде закрыл шторы.
Проходя мимо большого стола в зале, заметил лист бумаги и какие-то папки. Взял со стола листок бумаги. Прочитал.
«На серии Т1ВИ и Т2ВИ, диффузно-взвешенных изображениях субсупратенториальных структур головного мозга, полученных в трёх стандартных плоскостях, дополнительных образований не наблюдается.
В белом веществе мозга практически на всех уровнях отмечаются множественные полиморфные очаговые изменения сигнала. При этом очаговые изменения в базальных и медиобазальных отделах головного мозга: в области воролиева моста, на уровне ножек мозга, базальных ганглиев обусловлены в основном мелкими кистами. В субкортикальных отделах более плотными глиозными очагами.
Желудочки головного мозга, субарахноидальные пространства базальные, медиальные, конвекситальные умеренно расширены без деформаций и дислокаций».
«Водянка и дисциркуляторная энцефалопатия, – подумал доктор, перевернул лист и прочитал фамилию. – У тёщи», – додумал он и положил листок на место рядом с толстой папкой распечаток под названием «Раздаточные материалы».
«Московский Институт Гештальта и Психодрамы. Новосибирский филиал» – прочитал он на заглавном листе. Он поднял увесистую папку, хотел открыть её, но передумал и аккуратно положил обратно на стол. На том же заглавном листе красными чернилами было написано: «Когда снег идёт и белый ветер поёт, одинокий волк погибает, но стая его живёт».
Почерк жены. А фразу эту он уже где-то слышал.
Он посмотрел на слово «психодрама» и понял, что голос на диктофоне был только жены, её одной.
Вот и всё. Home sweet Home!
Он вышел в подъезд. Закрыл дверь. Взял сумки, мешок с умершей на нём одеждой, автомат и стал спускаться с восьмого этажа родного дома по дороге туда, где была Надежда.
Сцена четвёртаяБанды
Солнцем и искрящимся белым-белым снегом встретил его мир. В такую бы погодку да на горку с детьми покататься. Ему показалось, что на улице теплее, чем в настылом доме.
Доктор пошёл через двор, часто проваливаясь в рыхлый снег. Воздух хрустел от мороза, и реальность в минус тридцать градусов заставляла его действовать всё быстрей и быстрей.
Любимый праворукий джип, синий с большой добродушной мордой. Чем он им не нравился, доктор не понимал. Поднятый высоко над землёй ещё в Японии, он очень мягко ехал по этой земле, какой бы она ни была. Всепогодные покрышки Nitto могли вывезти его из любой грязи и любого снега. Мечта первопроходца.
Доктор выдохнул, поставил сумки на снег, смахнул снег с водительской двери потрогал ручку, она и открылась. Сел на холоднющее сиденье. «Куда же они дели меховые накидки?» – подумал он. Автомат положил рядом на пассажирское сиденье. Успокоился. Сунул металлический ключ в замок зажигания. Попробовал завести, ничего не получилось. Попробовал ещё. Только – тр-р-р-р и всё.
– Тр-р-р-р-р, – говорил хозяину джип, словно на что-то намекая.
– У-у, вот блин! – вскрикнул хозяин, он вспомнил, что это было.
Это была хитрушка от угона. Откинув крышку бардачка, он нащупал переключатель, нажал его и, выдохнув, попробовал завести двигатель. Пофыркав и сильно тряхнув машину, двигатель завёлся.
– У-у-у, – удивился доктор и полному баку.
«Собирались ехать на нём? Только на нём и надо было ехать. Включили хитрушку, чтобы не угнали и сами забыли? Суматоха была, это понятно. Страшно было? Лучше не думать. Где они сейчас? Везде. Как помочь? Никак, – думал он. – Ехать. А куда? Ладно», – он принял решение, вылез из машины и стал сметать снег и осматриваться.
Самое простое решение было ехать к Александру Ивановичу, его старшему другу. И по возрасту, и по положению. Главная мысль была о том, что и его жена, и его дети тоже могли уехать туда. Хотя, зная тестя, он понимал, что дорога у них была одна через весь город и ещё час по трассе до его, как он говорил, родного дома. В посёлке со странным названием – Памяти 13 Борцов. Может, и это правильно. Если доехали. Дальше мысль обрывалась, потому что было страшно даже думать, что могло быть. Или не быть. И не узнать.
Ладно, а самому? Бензина точно хватит только до посёлков Атаманово, Есаулово и Варламово, этого соснового треугольника, который почему-то не пользовался популярностью у богатых персон, хотя там были лучшие сосны в округе, видимо, из-за населения. Зато туда уехал жить Александр Иванович, на пенсию, так он сформулировал свою передислокацию из города, там тихо и спокойно.
Александр Иванович, был родом из того же посёлка под названием Кононово, что и доктор. Жили они там в одном трёхэтажном доме. Ходили учиться в одну школу. Только он был старше на три года. И был признанным авторитетом на их улице, а потом и в посёлке. Авторитет у него был давний, с детства, он словно родился с ним. Он был человеком, который говорил людям, как обстоят дела. И самое главное – они его слушали. И приходили к нему за советом и с разными просьбами. Потом он ушёл в армию, а после неё попал в тюрьму. Как это произошло, было много версий, доктор у него не спрашивал.
Их новая встреча произошла, когда Александра Ивановича, привезли с ранением в руку и лёгкой контузией, доктор, тогда ещё совсем молодой врач, как раз дежурил и первым осмотрел раненого. Он же и объяснил коллегам, кто перед ними. Хотя они уже всё поняли сами, догадываясь, кто это, по количеству чёрных джипов вокруг больницы и вооружённых, понятное дело, парней в приёмном покое. Через два года было ещё ранение. Хотя и не по профилю доктор положил тогда уже близкого друга в своё отделение и сам его вылечил.
Вот и ладно. Всё это он вспоминал, пока они грелись – его машина и он сам. Вскоре разогретый двигатель стал гнать горячий воздух в салон машины, доктор направлял потоки себе на руки и в лицо, словно купаясь в тепле. «Ну вот и всё, пора», – доктор осторожно перевёл рычаг коробки передач и нажал на педаль газа.
Джип загудел и заскрипел, тронулся и погрёб по снегу, всё норовя взобраться на самый большой сугроб. Весь выезд со стоянки был большой сугроб, который они протаранили, взрыв, на их счастье, мягкий снег. Проехав немного по дворовой дороге, они уперлись в жёлтый бок скорой реанимационной машины. С одной стороны она была заметена снегом, это к подъезду. А ко двору… На ограде сидел полностью занесённый снегом человек. Сидел точно напротив полуоткрытой двери скорой, в которой сидел другой человек. Доктор не стал думать, что это могло быть. Он не стал мешать им, даже замёрзшим. Сдал назад, нашел место, где можно было выехать прямо в центр двора. Джип урчал, скрипел и радовался движению. Это ведь для машины самое главно