Телеграмма была подписана испанским именем.
Я задумчиво вернул ей телеграмму. Джи Би сказала:
– Я велела оформлять сделку и доставить самолет в Барранкиллью. Мы можем отправиться туда, как только получим сообщение, что он прибыл. Годится?
– Двенадцать тысяч долларов за самолет, которому по крайней мере двадцать лет, – протянул я. – Он не может быть в таком состоянии, словно его хозяйкой была маленькая старая леди, внимательно за ним присматривавшая.
– Сможет он летать? – спросил Уитмор.
Я пожал плечами.
– Если он долетит от Буэнавентуры до Барранкильи – а это пятьсот миль – то сможет сделать и кое-что еще. Вы действительно уверены, что он сейчас в Буэнавентуре, а не простоял все это время в ангаре в Барранкилье?
Все присутствовавшие изумленно переглянулись. Должно быть, в свое время эти люди прокрутили немало сделок, но было похоже, что им до этого никогда не приходилось покупать старых самолетов.
Затем Диего осторожно заметил:
– Я думаю, сеньора Пенроуз, что вам не приходилось встречаться с этим человеком, – кивком головы он показал на телеграмму, которую та держала в руках, – но наша семья много раз заключала с ним деловые сделки. Это честный агент.
Напряжение несколько спало. Уитмор снова вытянул ноги, почесал у себя под рубашкой и сказал:
– Итак, все в порядке. А вы можете водить "В-25, приятель?
У него за спиной на краю дворика стояло деревце для колибри: это была закрепленная в бетоне сухая ветка с подвешенной на ней дюжиной узкогорлых кувшинчиков с подсахаренной водой. Маленькие птички носились вокруг, посвистывая и паря на своих трепещущих крылышках в свете последних лучей заходящего солнца, и при этом засовывали в кувшинчики свои длинные клювики. Для них полет был просто полетом, им не приходилось беспокоиться о том, как они будут чувствовать себя с парой новых крыльев... Черт с ними, это же были просто водилы вертолетов.
Я пытался припомнить, что мне когда-либо говорили о "В-25", известном также как "митчелл". Оказалось, не так уж много: если исключить полет вокруг Южной Америки, никто по-настоящему серьезно не летал на них со времен окончания войны, то есть двадцать лет. Все, что я мог припомнить, сводилось к тому, что они хороши для перевозки грузов, чертовски шумят и преподносят некоторые сюрпризы, пока вы с ними не освоитесь.
– Думаю, да, – ответил я.
– Прекрасно, прекрасно, – сказал Уитмор. – И мы подготовили для вас новые предложения – после всего того, что случилось в субботу. Джи Би, покажите ему контракт.
Она протянула мне документ. Он был точно таким же, как и прежний, за исключением оплаты. Вместо предварительной оплаты в 20 долларов в день плюс 10 долларов за час полета и оплату расходов, я теперь получал просто 100 долларов в день. Это был очень великодушный жест, если учесть, что едва ли можно было считать, что я потерял свой самолет по его вине, но не столь уж великодушный, как он видимо думал; это всего лишь позволяло мне оплачивать взносы по закладной, которые я должен был делать вне зависимости от того, конфискован мой самолет или нет, и еще немного я мог откладывать на оплату предстоящей проверки, если такой день когда-нибудь настанет. Тем не менее он по делу вообще ничего мне не был должен.
Я изобразил глубокую благодарность и спросил:
– Можно, я буду называть вас Джи Би – за 100 долларов в день?
– Подписывайте эту чертову бумагу.
Я подписал.
Луис вздохнул.
– Я уже говорил вам, мой друг, что подписывая контракт вы кончите тем, что окажетесь с мокрыми ногами.
Уитмор покосился на него, затем повернулся ко мне.
– Когда получим самолет, вам придется взлетать с полосы, расположенной дальше по шоссе, – он кивнул в сторону Боскобеля, – поэтому мы снимем вам номер здесь в отеле.
Я кивнул. У меня было такое чувство, что "митчеллу" будет чертовски тесно на 3000-футовой полосе Боскобеля: наряду с другими американскими средними бомбардировщиками времен войны он был спроектирован специально для взлетных полос длиною в 6000 футов, которые самолеты типа "дакоты" к 1940 году сделали стандартными по всему миру.
Диего вежливо спросил:
– Теперь, когда есть другой самолет, сеньор, смогу я продолжить свои уроки?
В этом я не был особенно уверен. Я еще не знал, как поведет себя "митчелл", но знал его возраст и знал, что это военный самолет, построенный так, чтобы на нем было удобно бомбам, а не летчикам.
– Черт возьми, а почему бы и нет? – вмешался Уитмор. Пусть парень летает – до тех пор, пока он будет сам оплачивать счета за топливо. Может быть, вы сможете использовать его как второго пилота при работе с камерой.
Это была неплохая мысль. Если я собирался летать с грузом в виде операторов и режиссеров, причем все они будут требовать невозможного, то неплохо иметь на борту второго пилота, как бы неопытен он ни был.
Я пожал плечами.
– Вы – босс.
– Ладно. Значит, парень сможет летать. – Слово Парень было явно произнесено с большой буквы. Было совершенно очевидно, что Диего был принят в клуб, хотя я все еще не мог понять, почему это произошло. Он был достаточно приятным юношей, но не относился к типу людей, пьющих прямо из горлышка, и совершенно очевидно, что он не был профессионалом ни в чем. А Уитмору нравились профессионалы. Вот почему я оказался там: когда-то я был профессиональным пилотом истребителя. Вот почему в этот сугубо мужской мир была допущена Джи Би – она была профессиональным адвокатом. И тот же Луис, несмотря на то, что постоянно жаловался на свои мокрые ноги, когда сценарий этого требовал, лез в воду.
Но Диего? Я этого не понимал.
Я допил свое пиво, Луис с Уитмором повторили свои манипуляции с холодильником и у меня в руках появилась новая бутылка. На небе исчезли последние проблески света – восходы и закаты на Ямайке проходят очень быстро, на тропический манер. Пара ящериц выбралась на край дворика и устроилась там на дежурство в ожидании неосторожных ночных насекомых.
– Как идут съемки? – спросил я, чтобы поддержать разговор. – Вы уже переписали сценарий заново и основательно его улучшили?
Луис улыбнулся, Уитмор искоса посмотрел на меня.
– Приятель, единственный сценарий, котором может идти речь, – это рабочий сценарий, по которому идут съемки. И даже этот сценарий не идет ни в какой расчет по сравнению с самой картиной. Мы не можем размножать бесчисленные варианты сценария и говорить при этом: "Мы сняли неважную картину, но зато сценарий вам понравится".
– Мы отстаем от графика на три дня: это примерно пятнадцать тысяч долларов из бюджета, – сказала Джи Би.
Уитмор помахал бутылкой.
– Когда снимаешь на натуре, всегда отстаешь от графика. Назовите мне снятую на натуре картину, при съемках которой уложились бы в график. Черт побери, – он повернулся к Луису. – Ты помнишь, что произошло в Дюранго?
Луис рассмеялся и начал рассказывать эту историю – о фильме, который они делали в Мексике пять лет тому назад, когда Уитмор еще не был продюсером. И продюсер прислал популярного певца, чтобы тот сыграл роль молодого ковбоя. Через пару недель выяснилось, что певец не знает, какая часть лошади – верхней, и какая часть револьвера – перед.
Уитмор полностью остановил все съемки на четыре дня – отчего продюсер и все прочие вплоть до банкиров в Нью-Йорке постоянно испытывали сердечные приступы – пока учил парня ездить на лошади и правильно держать оружие. В конце концов певец сломал палец, который был ему нужен для игры на гитаре, критики подняли вой, что в течение всего фильма у него на физиономии было написано одно и то же выражение. А фильм имел большой успех и принес крупную прибыль.
В конце рассказа Диего вежливо посмеялся, но я не был уверен, что он понял суть сказанного. Не уверен, что я сам понял бы это, если бы Уитмор не предложил ему провести короткий курс обучения верховой езде и умению правильно обращаться с "кольтом" параллельно с моими уроками по пилотированию.
Вскоре после этого Диего вспомнил, что на одиннадцать часов у него назначено свидание в Кингстоне, и спросил, не хочу ли я вместе с ним прокатиться в Кингстон на его "ягуаре тип Е"? Конечно, я этого не хотел, но по всей видимости это был единственный способ попасть домой, так что я вынужден был согласиться.
Когда мы, как космический корабль, ворвались в горы, выехав из Порт-Марии, он спросил:
– Новый самолет, сеньор, это наверно очень волнующе, да?
– Надеюсь, что нет.
Он усмехнулся.
– Ах, я забыл: вы же не одобряете риск. Но для меня самолет, который в свое время был военным, это так здорово...
Но не для меня. Я не слишком много знал о "митчеллах" и еще меньше об этом конкретном, но, как это было с любым военным самолетом, с которым мне приходилось сталкиваться прежде, это явно куда более капризная и норовистая штука, чем любой гражданский самолет. Военный самолет в этом смысле напоминает скаковую лошадь: вы проводите большую часть времени, доводя его до соответствующей кондиции, готовя его для дня "D". Но если самолет не работает как ломовая лошадь, он просто не оправдывает своего содержания.
– Он будет отличаться от моего прежнего самолета, – сказал я, – И приобретенный на нем опыт не слишком пригодится; в будущем вам придется летать на самолетах типа моей "голубки" – если, конечно, ваша компания не сойдет с ума.
– Возможно. Но, что касается меня, то я рассматриваю это как вызов. Как возможность сказать – я летал на этом самолете.
– Не похоже, что это даст вам возможность прославиться. Всего несколько минут фильма – и все.
– Честно говоря, вы не романтик, сеньор. – Он рванул рычаг переключения скоростей и мы пронеслись мимо уступа темной горы буквально с молитвой и почти как на крыльях.
Когда я смог перевести дыхание, то сказал:
– Если это романтика, то я лучше пойду пешком.
Неожиданно он с раскаянием произнес:
– Конечно, вы правы. Следует остаться в живых, чтобы полетать на этом самолете. – И снял ногу с педали газа.