Желтая роза, в мир я весной пришла.
Я могла быть и белой, и красной, такой, как кармин...
Но я желтая роза... Нет, пора мне сказать: я розой была.
В воспоминанья уйти.
— Тин-тин!
— Кто там?
— Солнце.
— Чего хочет оно от меня?
— Войти.
— Если солнцу угодно пройти, все открыты пути.
Солнце вошло в мою грудь, и раскрылась я.
О утро любви!
То был для меня рассвет, пробудилась я,
то была моей свадьбы заря.
Из желтой я стала озолоченной,
пышной и круглой, с солнцем в крови,
влюбленной.
— Тин-тин!
— Кто там?
— Колибри я.
— Чего хочешь ты от меня?
— Я хочу тебя целовать.
— Если хочешь, можешь начать.
Был сладок мой мед,
распустившейся розы нектар прозрачный,
розы — возлюбленной солнца и новобрачной.
А этот свет пылает и смотрит в упор.
Мою желтую кожу он, недвижный, сожжет.
— Тин-тин!
— Кто там?
— Легкий ветер-танцор.
— Что угодно ему от меня?
— Танцевать.
— Что ж, давай начинать.
Вот я птица.
Лепестки мои — крылья.
Я лечу или это мне снится?
Море я.
Моя чашечка — это ладья.
Или плаваю я?
Я сновиденье.
Ты приносишь его аромат.
Сплю и вижу виденье.
Ночь приходит. Хочу быть звездою!
Звезда так высоко сияла,
как роза, цвела надо мною
и, как я, желтизною блистала.
— Тин-тин!
— Кто там?
— Мерцающая звезда.
— Что угодно ей от меня?
— Погрузиться в тебя и плакать в тебе, и мерцать в глубине.
— Если угодно звезде, она может войти ко мне. —
И заплакала я тогда, заплакала я росою,
звездная роза, я плакала и мерцала.
И она наверху лила слезы вместе со мною.
Снова солнце явилось... И я запылала.
"Ты вчера родилась, а умрешь ты наутро..."
Сегодня то утро. А вчера как будто и не бывало.
"Вот и вся твоя пора. Так зачем тебе жизнь доверена?"
И свое завещанье твержу я весною,
завещанье бедной розы затерянной.
Я оставляю
сердце солнцу.
Я оставляю
сладость меда колибри.
Я оставляю
ветерку аромат и мерцанье.
Я оставляю
звезде свои слезы.
Так что ж оставляю я? Ничего.
Но не плачьте обо мне, о вянущей розе,
что родилась на заре и умерла с зарею.
Прощайте, прощайте... Воздух меня уносит.
Ты вчера родилась... А солнце сейчас улыбнется.
Вот колибри уже... Кружит ветерок...
Свет звезды сейчас по небу разольется...
Что происходит в мире? Другая желтая роза
утром проснется.
ХУДОЖНИК-ЛЮБИТЕЛЬ
Пишу по воскресеньям я. С натуры. Написал уже
и площадь городка,
и разноцветное пятно толпы
у павильона, где оркестр играет,
и улочки спокойные под солнцем полдня,
и бедные дворы, забитые горшками,
и окна, все в цветах, и девушек,
что под луной болтают с женихами,
и поле с огородами и мулами усталыми,
что вертят колесо колодца поливного...
Я все уже писал.
И все переписал — ах, сколько раз! —
при разном освещеньи
за тридцать с лишним лет... Сегодня —
любой мотив дается мне легко — хочу
уйти из городка... Уже светает...
Мне дали ослика взаймы... Прекрасный будет день...
Весеннее сияющее воскресенье... В путь!
Река так далеко... Я редко
писал ее. А ведь сюжет хорош,
почти что незнаком
тем, кто мои холсты приобретает
там, в городке... Ведь никогда —
сейчас могу себе признаться в этом —
не удавалась мне вода...
Так трудны блики, отраженья...
Особенно когда деревья
в волнах колышут зелень... Я хочу
сегодня, зная, что никто меня не видит,
добиться той прозрачности, той ясности,
которых никогда не достигал... Пусть это будет
творенье лучшее мое... Его уже я вижу...
И ни за что его я не продам... Пускай нотариус,
мой лучший покупатель, злится и настаивает...
Нет, ни за что! Да это для меня... Продать?
За все сокровища вселенной не продам!..
Я после смерти завещаю
его музею... А какому?
Решу потом, подумав... Вот река.
Большую папку я привез с собой...
Но нет, набросков делать я не стану...
Есть время у меня, чтоб изучить все это...
оттенки точные воды...
и зелени тона...
и бесконечный кобальт неба...
Определю я точный час... и даже
минуту наилучшего пейзажа,
покамест солнце мне теней не сдвинет
и все вокруг другим не станет...
Вот островок посереди теченья,
три белых тополя на островке...
Струится синяя вода, блестят на ней
и белоснежные и изумрудные мазки...
Один из тополей под тяжестью воздушной
протягивает ветки над водою...
А в глубине нет ничего: луга пустые
в пунктире из цветов... Хороший фон!
Скорее краски положу!..
Вот светлые... вот темные...
они сегодня что-то не темны... Но что такое?
Лиловые, голубоватые есть тени?
Да разве ж не всегда цвета одни и те же:
цвет черный — дыма цвет, цвет тени — цвет земли,
для желтого — сиена? Что сегодня происходит?
Уж очень светит солнце... Или
сияние воды, быть может...
Есть только свет сегодня... Поправляю...
Соскабливаю... Начинаю вновь... Вычеркиваю...
А контуров как будто не бывало...
Как будто сито, голубое и фиолетовое,
завуалировало все; огонь на маяке
так освещает изнутри пейзаж в тумане...
А свет идет... Как ухватить его — не знаю...
Остановись! Да подожди немного!
Как за тобой бежать? Остановись!
О, что за невезенье!..
Но кто со мною говорит?
— Послушай!
— Кто говорит со мною?
— Я.
— Свет говорит?
— Нет, посмотри.
Свет — это я, я, тополь.
Страдаешь ты. Но подожди.
Глаза художника переменились.
Они едва лишь родились. И в них ударил
блестящий утра свет.
Закрой на миг глаза. И подожди.
А тень моя не темная. Я разливаю
ее по синеве воды,
по зеленеющей, лиловой, желтой белизне,
и эта белизна уходит по теченью,
по темному стволу.
Меня окрашивает небо синевою,
я посылаю в небо все мои тона...
Открой глаза... Смотри: ведь так? Ну, улыбнись!
— Мне улыбнуться? Ничего не вижу... Что ты написал?
Моя картина это? Говори!
Но где ж три тополя?
Все — небо, ветви и река — слилось в одно.
Одни цвета, все вместе и на том же месте.
С ума сошел я, что ли?
Слепой, растерянный, я сплю, быть может?
Но... боже мой! Я, кажется, увидел!
Вот так? Вот, значит, так? Возможно ли? И все же...
Цвета соединились... разделились...
Опять соединились... Все кажется так ясно...
Осел, вперед! Иди! Скорее! Рысью!
Вот так? Возможно ли?.. И все же...
II
ОЛИВА
Что я такое? Кто такая?
Мне больше тыщи лет.
Я родилась на ласковом холме,
где камни красны; увидала море.
А братья умерли мои,
и сыновья, и внуки...
Все мое потомство.
Осталась я одна.
Все тело в трещинах, все раскололось,
остались тонкие пустые стены,
туда приходит солнце, согревает,
морские ветры входят и выходят
и повторяют шелест волн.
Умру, наверно,
и древней и забытой всеми,
но память молода, свежа и зелена.
Я видела так много!
Море нынче
полно судов... Прозрачные и светлые
спускаются на берег тени
пустыни... Вымпелы, знамена закрывают
своими полумесяцами солнце,
а барабаны заглушают голос моря.
Мне кровь бросается в высокие плоды,
и слезы красные стекают с веток.
— Красавица-христианка!
Люблю и умираю.
Коня я покидаю.
Оружье покидаю.
Войну я покидаю.
Люблю и умираю.
Красавица-христианка!
Пустыни жажду знаю.
Дай воду губ твоих.
От жажды умираю.
В тени оливы этой
от жажды умираю.
Люблю и умираю.
Красавица-христианка!
Уйди, уйди со мною!
Переплывем мы море.
Оружье покидаю.
Люблю и умираю.
А, сука-христианка!
Свой ятаган вонзаю
тебе я в горло. Тело
я под оливой брошу,
а голову повешу.
И в море кровь течет.
И море пьет и пьет.
Красавица-христианка!
От счастья умираю.
От муки умираю.
Люблю и умираю.
Мои плоды темно-лиловые почти черны;
печальный цвет — как сгустки крови.
Я видела так много!
Войну и голод, плач в ночи смиренной
при свете масляной скупой лампады.
Была богата я, сокровищем была я
у моря... Думала, что я свободна,
и думала, что ветки ветру одному
принадлежат, а не кому-нибудь другому...
Они для всех и потому ничьи.
Я в это верила; со временем, однако...
— Ночью кто меня увидит
в этой темноте?
Кто увидит до рассвета
в этой темноте?
Я в платке тебе оливки
тихо принесу.
Эту старую оливу
тихо растрясу.
Дай-ка мне платок твой, мама,
скоро я вернусь,
до рассвета, до рассвета,
мама, я вернусь.
Раздался выстрел, и ребенок
с холма скатился, весь в крови...
Я видела так много! Радостного? Нет,
кончилось все, не знаю почему, слезами.
А я была счастливой, торжествующей, здоровой,
всегда живой в пылающих лампадах.
Была я мирной рядом с морем,