Мистер Гауз зачитывает список оценок, мальчики складывают их, предмет за предметом, потом вычисляют проценты, спеша первыми поднять руку. Игра заключается в том, чтобы угадать, какие оценки кому принадлежат. Обычно он может узнать свои: у него получается в сумме девяносто и сто по арифметике и семьдесят по истории и географии.
У него неважно обстоит дело с историей и географией, потому что он терпеть не может зубрить. Он так это ненавидит, что откладывает до последнего подготовку к экзаменам по истории и географии, до самой ночи перед экзаменом или даже до утра в день экзамена. Он ненавидит сам вид учебника истории в твердой обложке шоколадного цвета, с длинными скучными списками причин разных событий (причины Наполеоновских войн, причины Великого Трека). Авторы учебника — Тальяард и Схуман. Он представляет себе Тальяарда худым и сухим, Схумана — полным и лысеющим, в очках, Тальяард и Схуман сидят за столом друг напротив друга в комнате в Паарле и пишут злобные страницы, передавая их друг другу. Он не понимает, с какой стати им было писать свой учебник по-английски — разве что они хотели унизить английских детей и преподать им урок.
С географией дела обстоят не лучше: перечни городов, перечни рек, перечни продукции, выпускаемой в разных странах. Когда его спрашивают названия продукции какой-нибудь страны, он всегда заканчивает свой список «кожей» и «шкурами» и надеется, что не ошибся. Он не знает, чем отличается кожа от шкуры, да и никто не знает.
Что касается остальных экзаменов, то он не так уж стремится к ним, но, когда приходит время, с удовольствием идет на эти экзамены. Он отличается на экзаменах, не будь экзаменов, на которых он может отличиться, в нем не было бы ничего особенного. Экзамены вызывают у него пьянящее чувство, дрожь волнения, и он пишет уверенно и быстро. Само по себе такое состояние ему не нравится, но осознание волнения действует успокаивающе.
Иногда, потерев камень о камень, он может вызвать это состояние, этот запах, этот вкус: порох, железо, жар, биение крови в венах.
Тайна, стоящая за телефонным звонком и загадочной улыбкой матери, раскрывается во время перемены в середине утра, когда мистер Гауз просит его задержаться. У мистера Гауза тоже какой-то неестественный вид, и он не доверяет его дружелюбию.
Мистер Гауз говорит, чтобы он пришел к нему домой на чай. Он молча кивает и запоминает адрес.
Ему не особенно хочется идти. Не то чтобы ему не нравился мистер Гауз, и если он не доверяет ему, как доверял миссис Сандерсон в четвертом классе, то лишь потому, что мистер Гауз мужчина, его первый учитель-мужчина, а он опасается того, что исходит от мужчин: они нетерпеливы, с трудом подавляют грубость и, похоже, получают удовольствие от жестокости. Он не знает, как себя вести с мистером Гаузом и с мужчинами вообще: не оказывать сопротивления и добиваться их расположения или же отгородиться от них барьером высокомерия? С женщинами проще, потому что они добрее. Но мистер Гауз — этого он не может отрицать — очень приятный человек. Он прекрасно владеет английским и, по-видимому, не имеет зуба на англичан или на мальчиков из семей африканеров, которые подражают англичанам. Во время одного из его многочисленных пропусков школьных занятий мистер Гауз разобрал с классом, что такое дополнение. А у него с этим дополнением возникли трудности. Если дополнение бессмысленно, как идиомы, почему же остальные мальчики легко с ним справляются? Но остальные — ну или большинство — постигли, что такое дополнение. Неизбежно напрашивается вывод: мистер Гауз знает об английской грамматике что-то такое, что неизвестно ему.
Мистер Гауз использует розгу не меньше других учителей, однако предпочитает другое наказание, когда класс расшумится: он приказывает положить ручки, закрыть учебники, заложить руки за голову, закрыть глаза и сидеть тихо, как мыши.
В комнате воцаряется мертвая тишина, слышны только шаги мистера Гауза, расхаживающего взад и вперед по рядам. С эвкалиптов во дворе долетает безмятежное воркование голубей. Это наказание он мог бы выдерживать вечно с полным хладнокровием: голуби, тихое дыхание мальчиков вокруг.
Дайза-роуд, где живет мистер Гауз, тоже находится в Реюнион-Парк — в новом районе, который он еще не обследовал. Мало того что мистер Гауз живет в Реюнион-Парк и ездит в школу на велосипеде, у него еще есть жена, некрасивая темноволосая женщина, и, что еще более удивительно, двое маленьких детей. Он обнаруживает это в гостиной дома № 11 на Дайза-роуд, где на столе его ждут лепешки и чайник и где, как он и опасался, он наконец остается наедине с мистером Гаузом, с которым ему приходится вести отчаянно фальшивый разговор.
Дальше еще хуже. Мистер Гауз, который снял галстук и пиджак и надел шорты и носки цвета хаки, притворяется, что теперь, когда школьный год закончился и он скоро покинет Вустер, они могут стать друзьями. Фактически он пытается представить дело так, будто они были друзьями весь год: учитель и самый умный ученик, лидер класса.
Он взволнован и напряжен. Мистер Гауз предлагает ему взять вторую лепешку, но он отказывается.
— Бери же! — говорит мистер Гауз с улыбкой и все равно кладет ему на тарелку лепешку. Ему не терпится уйти.
Ему хотелось уехать из Вустера, оставив все дела в порядке. Он готов был отвести мистеру Гаузу место в своей памяти рядом с миссис Сандерсон — ну, не совсем рядом. А теперь мистер Гауз все портит. Ему бы хотелось, чтобы учитель этого не делал.
Вторая лепешка лежит на тарелке нетронутая. Он больше не хочет притворяться — замолкает и замыкается в себе.
— Тебе пора идти? — спрашивает мистер Гауз.
Он кивает. Мистер Гауз встает и провожает его до калитки, которая совершенно такая же, как калитка на Тополиной улице, № 12, — петли скрипят точно на той же высокой ноте.
По крайней мере, у мистера Гауза хватает ума не пожать ему руку или не сделать еще что-нибудь нелепое.
Они уезжают из Вустера. Отец в конце концов решил не связывать будущее с компанией «Стэндард кэннерз», у которой, по его словам, дела идут все хуже. Он собирается вернуться к юридической практике.
Ему устраивают прощальную вечеринку в офисе, с которой он возвращается с новыми часами. Вскоре после этого он отправляется в Кейптаун один, оставив мать присматривать за переездом. Она нанимает подрядчика по фамилии Ретиф, договорившись, что за пятнадцать фунтов он перевезет в своем фургоне не только мебель, но и их троих.
Люди Ретифа грузят вещи в фургон, мать с братом забираются в кабину. Он в последний раз обегает пустой дом, прощаясь. За парадной дверью — подставка для зонтов, в которой обычно были две клюшки для гольфа и трость, но сейчас она пуста.
— Они оставили подставку для зонтов! — кричит он.
— Иди сюда! — зовет мать. — Забудь об этой старой подставке!
— Нет! — возражает он и не успокаивается до тех пор, пока мужчины не грузят подставку.
— Dis net ‘n ou stuk pyp, — ворчит Ретиф. — Это просто кусок старой трубы.
Таким образом он узнает, что то, что он считал подставкой для зонтов, — всего-навсего кусок бетонной трубы, которую мать выкрасила в зеленый цвет. Вот что они берут с собой в Кейптаун — вместе с покрытой собачьей шерстью подушкой, на которой спал Казак, свернутой проволочной сеткой от загона для кур, машинкой, которая бросает крикетные мячи, и палкой с азбукой Морзе. С трудом взбирающийся на Бейнз-Клуф-Пасс фургон Ретифа напоминает Ноев ковчег, везущий в будущее палки и камни их прежней жизни.
В Реюнион-Парк они платили за дом двенадцать фунтов в месяц. Дом, который отец арендует в Пламстеде, стоит двадцать пять фунтов. Он стоит у самой границы Пламстеда и обращен фасадом к большому песчаному пустырю с кустами акации, где всего через неделю после их прибытия полиция нашла мертвого младенца в коричневом бумажном пакете. В получасе ходьбы в другом направлении — железнодорожная станция. Сам дом недавно построен, как и все дома на Эвремонд-роуд, с витражами на окнах и паркетными полами. Двери покоробились, замки не запираются, во дворе за домом — груда мусора.
В соседнем доме живет супружеская чета, недавно прибывшая из Англии. Мужчина вечно моет автомобиль. Женщина проводит дни напролет лежа в шезлонге в красных шортах и солнечных очках и подставляя солнцу длинные белые ноги.
Ближайшая задача — найти школу для него и брата. Кейптаун отличается от Вустера, где все мальчики ходили в мужскую школу, а девочки — в женскую. В Кейптауне есть школы на выбор, некоторые хорошие, другие нет. Чтобы попасть в хорошую школу, нужны связи, а у них связей мало.
Благодаря знакомствам маминого брата Ланса они отправляются на собеседование в среднюю мужскую школу Рондебосх. Аккуратно одетый, в шортах, рубашке, темно-синем блейзере со значком Вустерской начальной мужской школы на нагрудном кармане и в галстуке, он сидит вместе с матерью на скамье у кабинета директора. Когда подходит очередь, их провожают в комнату с деревянными панелями, где на стенах множество фотографий команд игроков в регби и крикет. Все вопросы директора адресованы его матери: где они живут, чем занимается его отец. Затем наступает момент, которого он ждал. Она вынимает из сумочки табель, который доказывает, что он был первым в классе, и поэтому должен распахнуть перед ним все двери.
Директор надевает очки.
— Значит, ты был первым в своем классе, — говорит он. — Хорошо, хорошо! Но здесь тебе будет не так легко.
Он надеялся, что ему устроят испытание: спросят дату битвы на Блад-ривер или, что еще лучше, дадут решить в уме какую-нибудь арифметическую задачу. Но это все, собеседование закончено.
— Не могу ничего обещать, — говорит директор. — Его фамилия будет включена в лист ожидания, и будем надеяться, что освободится место.
Его имя включают в листы ожидания в трех школах, но это не дает никаких результатов. То, что он был первым в Вустере, явно недостаточно для Кейптауна.
Последняя надежда — католическая школа Сент-Джозефс. В Сент-Джозефс нет листа ожидания, они примут любого, кто готов платить их цену — для того, кто не католик, она составляет двенадцать фунтов за четверть.