Дочь Хендрика живет с мужем и детьми под самым Мервевиллем. У мужа была раньше работа в городе, теперь он ее вроде бы потерял; дочь мается по хозяйству. Хендрик, должно быть, уехал от них еще до рассвета. От него попахивает крепленым вином; она замечает, что, слезая с козел на землю, он спотыкается. Утро только началось, а он уже набрался: неплохо живет!
Кузен словно прочитывает ее мысли.
– Попей воды, – говорит он, протягивая ей канистру. – Чистая. Из источника.
Они трогаются в путь. Джон сидит рядом с Хендриком, она – в тележке, прикрывая старым джутовым мешком голову от солнца. Мимо проносится в облаке пыли автомобиль – к Мервевиллю. Появись автомобиль чуть раньше, она остановила бы его, доехала до Мервевилля и позвонила оттуда Михиелю, чтобы тот приехал за ней. С другой стороны, хоть дорога и колеистая, а езда удобств не обещает, ей нравится мысль о появлении на ферме в ослиной тележке Хендрика, нравится все сильнее и сильнее: Кутзее собираются на веранде, чтобы попить послеполуденного чайку, Хендрик снимает перед ними шляпу и возвращает им Джекова блудного сына – грязного, обгоревшего, присмирелого. «Ons was so bekommerd! – начинают они корить поганца. – Waar was julle dan? Michiel wou selfs die polisie bel!» А он только бурчит в ответ нечто невнятное. «Die arme Margie! En wat het van die bakkie geword?» Мы так волновались! Где ты пропадал? Михиель уже в полицию звонить собрался! Бедная Марджи! А грузовичок куда подевался?
На некоторых участках дорога уходит вниз так круто, что им приходится слезать с тележки и идти пешком. В остальном ослик со своей работой справляется, довольно лишь похлопывать его время от времени кнутом по крупу, напоминая, кто здесь главный. Худощавый, с изящными копытцами, и при этом какая выносливость, какая стойкость! Не диво, что Иисус любил осликов.
Уже оказавшись на земле Фоэльфонтейна, они останавливаются у пруда. Пока ослик пьет, она разговаривает с Хендриком о его мервевилльской дочери и о другой, работающей на кухне дома престарелых в Бофорт-Уэсте. О самой последней из жен Хендрика, которую он взял, когда та была совсем еще девочкой, и которая, едва представился случай, сбежала от него с мужчиной из поселка железнодорожников в Лиу-Гамка, она из тактичности не спрашивает.
С ней Хендрику разговаривать легче, чем с ее кузеном, отмечает она. У нее и у Хендрика общий язык, а африкаанс Джона натужлив и книжен. Половина того, что он говорит, скорее всего, оказывается выше понимания Хендрика. «Как по-твоему, Хендрик, что поэтичнее: восход или заход солнца? Коза или овца?»
– Het Katryn dan nie vir padkos gesorg nie? – поддразнивает она Хендрика: Разве твоя дочь никакой еды для нас не собрала?
Хендрик смущается, отводит взгляд, переминается с ноги на ногу.
– Ja-nee, mies, – сипит он: plaashotnot прежних дней – усадебный готтентот.
Оказывается, padkos дочь Хендрик и вправду собрала. Он достает из кармана куртки завернутую в бурую бумагу куриную ногу и два намазанных маслом ломтя белого хлеба: стыд запрещает ему разделить это с ними, но и слопать у них на глазах запрещает тоже.
– In Godsnaam eet, man! – велит она. – Ons is glad nie honger nie, ons is ook binnekort tuis: Мы не голодны, да и все равно скоро дома будем.
И она утаскивает Джона на прогулку вокруг пруда, чтобы Хендрик смог, повернувшись к ним спиной, торопливо сжевать свои яства.
«Ons is glad nie honger nie» – ложь, разумеется. Есть ей хочется смертельно. У нее от одного запаха холодной курятины слюнки потекли.
– Садись впереди, на козлы, – предлагает ей Джон. – Пусть наше возвращение будет триумфальным.
Так она и делает. Приближаясь к Кутзее, собравшимся, как она и предвидела, на веранде, она старательно изображает улыбку и даже помахивает, пародируя царственность, ладошкой. Получая в ответ легкий всплеск аплодисментов. Она сходит на землю и говорит:
– Dankie, Hendrik, eerlik dankie: Огромное спасибо.
– Mies, – отвечает Хендрик.
Сегодня, попозже, она зайдет в его домишко и даст ему немного денег: для Кэтрин, скажет она, на одежду для детей, – хоть ей и понятно, что деньги будут потрачены на выпивку.
– En toe? – спрашивает Кэрол – при всех. – Sê vir ons: waar was julle?
Где ты была? Наступает тишина – всего на секунду, но за эту секунду она понимает, что вопрос Кэрол, который выглядит как предложение отшутиться, ответить какой-нибудь остроумной колкостью, задан совершенно серьезно. Кутзее действительно желают знать, где пропадали она и Джон; им нужна уверенность в том, что ничего по-настоящему скандального не произошло. У нее даже дыхание от такой беспардонности перехватывает. Эти люди, знавшие и любившие ее все годы, прожитые ею здесь, думают, что она способна изменить мужу!
– Vra vir John, – резко отвечает она: Спросите у Джона – и уходит в дом.
Когда полчаса спустя она возвращается, в воздухе все еще витает неловкость.
– А где Джон? – спрашивает она.
Оказывается, Джон и Михиель всего минуту назад уехали на пикапе Михиеля к «датсуну». Они отбуксируют его в Лиу-Гамка, к автомеханику, который даст пикапу настоящий ремонт.
– Мы вчера не спали допоздна, – говорит ее тетя Бет. – Все ждали, ждали. Потом решили, что ты и Джон заехали в Бофорт и остались там ночевать, потому что Государственное шоссе в это время года небезопасно. Михиель утром позвонил в бофортский отель, а там говорят, что вас не видели. Он и во Фрейзербург позвонил. Мы даже вообразить не могли, что вы в Мервевилль поедете. Что вы там делали, в Мервевилле?
И действительно, что они делали в Мервевилле? Она поворачивается к отцу Джона:
– Джон говорит, что вы собираетесь дом в Мервевилле купить. Это правда, дядя Джек?
Наступает потрясенное молчание.
– Это правда, дядя Джек? – настаивает она. – Правда, что вы решили перебраться в Мервевилль?
– Ну, если ты так ставишь вопрос, – отвечает Джек; кутзеевскую манеру подтрунивать как рукой сняло, он сама осторожность. – Нет, на самом деле никто в Мервевилль перебираться не думает. У Джона была мысль – не знаю, насколько она осуществима, – купить там один из брошенных домов, подремонтировать и приезжать туда на отдых. Дальше этого наши с ним разговоры не заходили.
Отдых в Мервевилле! Неслыханно! В Мервевилле, не больше и не меньше, с его лезущими не в свои дела соседями и diaken-ом [священником], который стучится в твою дверь, требуя, чтобы ты непременно ходил в церковь! Как может Джек, бывший когда-то самым веселым и непочтительным из них, думать о переезде в Мервевилль?
– Ты бы попробовал сначала Кёгенап, Джек, – говорит его брат Алан. – Или Пофаддер. Знаешь, какой день считается в Пофаддере самым главным в году? Тот, когда из Апингтона приезжает дантист, зубы драть. Этот приезд называется у них «Groot Trek» – «Великий трек».
Когда легкости их существования что-нибудь угрожает, Кутзее спешат отделаться шуточкой. Это семейство очертило вокруг себя на земле маленький laager, через который не смеет переступить мир с его скорбями. Но долго ли смогут шуточки совершать свое волшебство? Однажды на их пороге воздвигнется самый великий недруг, Старуха с Косой, правя лезвие, выкликая их, одного за другим, по именам. Помогут им тогда шуточки?
– По словам Джона, вы собираетесь переехать в Мервевилль, а он останется в Кейптауне, – настаивает она. – Вы уверены, что сможете жить там один, дядя Джек, да еще и без машины?
Серьезный вопрос. Кутзее не любят серьезных вопросов. «Марджи какая-то мрачная стала» – так будут они говорить между собой.
– Ваш сын надумал завезти вас в Кару и там бросить? – спрашивает она. – Если дело идет к этому, почему вы не протестуете?
– Нет-нет, – отвечает Джек. – Ничего подобного. Мервевилль будет просто тихим уголком, где можно передохнуть. Если, конечно, мы что-то предпримем. Это пока всего лишь идея – понимаешь? – идея Джона. Ничего еще не решено.
– Он просто надумал избавиться от отца, – говорит Кэрол. – Решил свалить старика, точно мусор, посреди Кару и забыть о его существовании. А заботиться о нем придется Михиелю. Потому что Михиель окажется к нему ближе всех.
– Бедняжка Джон! – отвечает она. – Вечно ты думаешь о нем самое худшее. А что, если он правду говорит? Он обещает приезжать к отцу в Мервевилль каждую неделю, да еще и школьные каникулы здесь проводить. Зачем же отказывать ему в презумпции невиновности?
– А затем, что я ни одному его слову не верю. По-моему, весь этот план дурно пахнет. Да и с отцом он никогда не ладил.
– Но он же ухаживает за отцом в Кейптауне.
– Он живет с отцом только потому, что у него денег нет. Мужик тридцати с чем-то лет и без всякого будущего. Из Южной Африки он удрал, чтобы не загреметь в армию. Потом его выставили из Америки за то, что он нарушил закон. Теперь ему никак не удается найти порядочную работу, потому что уж больно он заносчив. Вот они и живут на жалкую зарплату, которую его отец получает, работая на автомобильной свалке.
– Ну уж это и вовсе неправда! – протестует она.
Кэрол моложе ее. Когда-то она, Марго, была лидером, а Кэрол следовала за ней. Теперь же Кэрол идет впереди, а она в тревоге плетется сзади. Как это могло получиться?
– Джон преподает в старшей школе, – говорит она. – И вполне прилично зарабатывает.
– Мне говорили другое. Мне говорили, что он готовит недоучек к поступлению в университет и получает за это почасовую оплату. Это подработка для каких-нибудь студентов. Да ты сама у него спроси. Спроси, в какой школе он преподает, сколько зарабатывает.
– Большая зарплата еще не самое главное.
– Речь не о зарплате. Речь о том, что надо правду говорить. Вот пусть он честно объяснит тебе, зачем ему понадобился дом в Мервевилле. И пусть скажет, кто будет оплачивать покупку дома, он или его отец. Пусть поведает о своих планах на будущее. – И следом, увидев появившееся на ее лице озадаченное выражение: – Он говорил тебе о них? О своих планах?