В такую пору, куда ни кинь взгляд, все вокруг цветет. Еще не совсем распустились кисти на боярышнике, а уже воздух напоен был сладостным благоуханием полевых цветов. Под живыми изгородями смолевки, первоцвет, яснотки раскрывали лепестки навстречу солнцу. У ручья догорали запоздалые крупные калужницы, там и сям по краям канавы попадались редкие баранчики, блеклые и худосочные рядом с яркими лютиками. Я нарвал букет незабудок и дикой зеленовато-золотой резеды. Право, не пора ли мисс Иксигрек кончать раскачиваться! Мне вот-вот уезжать в Америку!
Я влез на калитку посидеть, а сердце мое сжималось, что надо уезжать от такой прелести. Куда Америке тягаться с этим душистым и ласковым изобилием! Где еще льют небеса такой лучезарный и кроткий свет, где так роскошно цветут цветы и так свежо благоухают? Где еще я буду чувствовать, что здесь мой дом? Красота покоилась на плечах природы переливчатой мантией, казалось, протяни руку — и дотронешься. Где, кроме английских лугов, красоту почти осязаешь? Не спрашивайте, не знаю.
Я рассеянно наблюдал, как щиплют траву ягнята. Они так выросли, что не отличишь от взрослых овец, хотя иногда то один, то другой из них, вдруг возвращаясь в детство, тянулся отведать материнского молочка — и получал пинок в ребра за все свои старания. Интересно, а где папаши — верно, за горами, за лесами. Это лишь у двуногих производитель сидит на привязи подле самки и потомства, стреноженный и ручной. Эх, хорошо бы стать бараном, махнуть за горы, за леса — жаль только, бараны не пишут романы, не бражничают в кругу друзей, да и в производители, правду сказать, рвутся лишь на прискорбно короткий срок, а в остальное время отлынивают.
Я слез с калитки. Решено: я напишу мисс Иксигрек. Может быть, это вызовет у нее раздражение — что ж, тем хуже. Если она не желает прочесть мою рукопись, смешно думать, что такое желание появится у нее от того, что я прожду еще несколько недель. Я вернулся на свою дачу, сел и сразу настрочил ей вежливое письмо — его нельзя было отослать еще сутки, но мне стало гораздо легче уже потому, что оно написано. Потом я заварил себе чаю и полулежа в кресле стал мечтать о Миртл.
Дверь домика стояла открытой, и в комнату с жужжанием залетела большая муха. И я вдруг понял, что наступило лето. Мы узнаем, что лето кончилось, когда увядает последняя роза; приход его возвещает нам первая муха. Последнее мое лето в Англии — и вот оно уже пожаловало. Я вернулся от грез к действительности. Начало лета — а для меня конец эпохи. Муха, жужжа, кружила по комнате, и мне сделалось очень тоскливо. Я беспокойно прошелся из угла в угол и встал на пороге.
В ту же минуту я с удивлением увидел, что по проселку, пешком и в одиночестве, шагает Стив. Судя по тому, как темная голова его, подпрыгивая, приближалась поверх живой изгороди, шел он размашистым, твердым шагом. Но вот он заметил меня и последний кусок пути уже тащился, едва волоча ноги.
— Ничего, Джо, что я так нагрянул? — спросил он, робея и смущаясь. — До деревни доехал на автобусе. Я ненадолго.
— Как раз поспел к чаю.
— Это прекрасно. — Робость и смущение мгновенно сменились простодушной радостью. Стив вошел в дом. — Чашку я сам достану, — лепетал он. — Ты, Джо, только не хлопочи из-за меня.
Я сел на свое место. Меньше всего я собирался из-за него хлопотать.
— Сам за собой поухаживаешь, — сказал я грубым, твердым голосом.
Стив покосился на меня жалобно и налил себе чаю. Взял — вы не поверите! — одно-единственное шоколадное печенье. Я ждал, когда он объяснит, зачем явился. По его поведению можно было с уверенностью сказать, что встречи с Томом он сегодня не ищет.
Стив набрал в грудь побольше воздуху.
— Джо, я сделал что-то ужасное.
— Да? Что же?
— Я знаю, все будут говорить, что это ужасно… Он опустил глаза.
— Не тяни, Стив. Выкладывай.
Стив обратил ко мне серьезное, даже трагическое лицо.
— Я завербовался в торговый флот.
— Чего-о? — Сказать, что я прыснул, значило бы погрешить против истины, но я был недалек от этого. — Повтори-ка еще раз!
Почему я сказал «повтори»? Да потому, что я не верил Стиву ни на грош. По натуре я человек доверчивый, но горький опыт научил меня, что в обращении со Стивом доверчивость — качество само по себе похвальное — не лучший помощник, если хочешь добиться правды.
— Я завербовался в торговый флот.
В его голосе слышалось, что при всем уважении ко мне он не одобряет, когда от человека коварно требуют повторить то, что поняли с первого раза.
— Не может быть. — Эх, не с такой холодной бесчувственностью надо бы принять столь драматическую новость — столь важную, трагическую, от начала до конца вымышленную новость!
— Нет, правда, Джо. — Стив поставил чашку и бросил на меня тревожный, умоляющий взгляд. Он, хоть и врал на каждом шагу, зато никогда не обижался, если его в этом пытались уличить.
Понятия не имею, в каком возрасте обычно берут в торговый флот, но я, помнится, читал про дебаты в парламенте о том, в каком возрасте молодые люди подлежат воинской повинности.
— Ты же негоден по возрасту, — сказал я в расчете поймать его наудачу.
— Годен, Джо. В торговый флот годен. — Из деликатности Стив нипочем не скажет чего-либо вроде: «Ты, вижу, мне не веришь!»
— Что — так-таки пошел и записался?
— Ну да.
— Когда же?
— Сегодня утром.
— А разве они в субботу работают?
— Конечно. Иначе как бы я мог записаться? Иногда, если привяжешься к Стиву с расспросами, он не выдержит и сознается. Но на этот раз он, видно, решился проявить терпение и доказать, что не врет. Я помолчал. Стив воспользовался передышкой и взял еще одно печенье. Сжевал его. Налил себе еще чаю. Он, естественно, ни на волос не поколебал моего первоначального недоверия. Допускаю, что у него и в самом деле могла возникнуть мысль пойти в торговый флот, поскольку по всему городу расклеены красивые объявления о вербовке. Готов поверить, что он даже заходил на вербовочный пункт и уточнял подробности. Я тоже взял печенье.
— И что тебя толкнуло на этот героический шаг?
— Не могу больше бездействовать.
— Но взять и вот так пойти на флот — не крутовато ли берешь?
— Иначе мне не спастись, Джо.
— Спастись? От чего?
— От Тома, стало быть.
— Час от часу не легче!
Стив посмотрел на меня без улыбки. Я постарался спрятать свою.
— Тебе хочется спастись от Тома? — спросил я с проницательностью тонкого психолога.
— Мне не хочется быть бухгалтером!
— А разве третьего не дано — либо торговый флот, либо бухгалтерия?
— Тебе не понять, Джо.
— Чего не понять?
Стив взглянул мне в глаза:
— Сообрази, каково быть в моей шкуре.
— Это как раз тот редкий случай, когда воображение мне отказывает.
Стив изготовился было сделать страдальческую мину, но усмешка пересилила.
— Меня всегда занимало, в каких случаях человеку отказывает воображение. Теперь я знаю, — сказал я.
— Ничего смешного нет. Плакать хочется. — Стив встал и подошел к дверям, взяв по дороге еще одно печенье.
— Извини, Стив. — Я пошел за ним, убрав по дороге вазочку с печеньем подальше с глаз.
— Все равно: дело сделано. Правильно?
— Уж это тебе знать, Стив.
— Ты меня не осуждаешь, скажи?
— Осуждаю? С какой стати?
— Другие будут осуждать.
— Осуждать — это одно из любимых развлечений человечества. Что ни сделай, тебя будут осуждать.
— Я тебе первому сказал. Отцу с матерью не решился.
— Положись на Тома, он решится.
— Ах, Джо!
Мы перешли через дорогу и, облокотясь на калитку, стали от нечего делать глядеть на дом.
— Я иначе не мог, Джо. Нет больше сил торчать в бухгалтерах. — Стив перевел взгляд на меня. — Это все арифметика, пропади она. Сущая пытка. А Том еще требует, чтобы я три раза в неделю приходил к нему вечером заниматься. — Он повторил, возвысив голос: — Три раза в неделю — вечером!
— Действительно, пытка, — согласился я, поступая некрасиво по отношению к Тому.
Стив помолчал.
— Ладно, теперь с этим все. — Он поразмыслил с минуту. — На флоте-то мне не придется заниматься арифметикой, правда?
— Скорей всего, нет. — Я фыркнул. — Для торгового флота ты вполне натаскан по арифметике. Как, кстати сказать, и по некоторым другим основным дисциплинам.
В глазах страдальца блеснул озорной огонек и мгновенно погас.
— Не понимаешь ты, Джо.
— Что именно?
Стив сказал с неожиданной силой:
— Я хочу встречаться с женщинами.
— Такую возможность торговый флот тоже предоставляет. Во время стоянки в порту.
— Нет, я серьезно.
Я отвернулся. — Я так и понял. — Наступила долгая тишина, слышалась только птичья возня и щебет в ближних кустах. Стив пошевелился — вероятно, повернулся ко мне, чтобы лучше видеть выражение моего лица.
— Ты считаешь, что это глупости? Что ни говори, мне всего семнадцать.
— Нисколько не считаю. Не глупее того, что делают все кругом.
— Я хочу познакомиться с девушками.
Я кивнул головой.
— Ты небось думаешь, что это ограниченность и стремление к шаблону?
Я не сдержал улыбки.
— Да нет, Стив.
— Как временами хочется быть таким же, как все. До жути таким же.
— Боюсь, не обнаружишь ли ты, что это до жути пресно.
— В том-то и беда, Джо. Боюсь, что обнаружу.
— Так пусть это тебя не останавливает!
— Не остановит. Пускай пресно — я все равно хочу встречаться с девушками.
Я не это имел в виду, но предпочел не уточнять.
— И хорошо бы Том это усвоил.
Думаю, Том это усвоил вполне, раз пытался занять у Стива целых три вечера в неделю.
— Никак не заставлю себя поговорить с ним про это, Джо.
Я предвидел, что недалек тот день, когда он заставит себя, но промолчал.
Стив повернулся и лег грудью на калитку, вглядываясь в даль пастбища. Эта акция не осталась незамеченной: молодые бычки стали подходить ближе, истолковав ее как намерение угостить их чем-нибудь вкусненьким. Стив взял валун и покатил на них.