— Вам нужна помощь? — медленно спрашиваю, но сама делаю шаг назад.
Дверь распахивается до конца, будто бы под порывом ветра, и у меня на загривке встают волосы дыбом: я-то понимаю, что ветра никакого точно нет и не было!
Комната внезапно оживает: будто бы кто-то включил свет, и я не могу перебороть любопытства. Оглядываюсь назад, в темную кишку коридора, но она все также безлико пуста, и вытягиваю шею, чтобы рассмотреть то, что находится впереди, в комнате.
А там…
Комната темна. Но прямо на середину комнаты льется свет — он состоит из множества горящих снежинок, которые льются, сыпятся, медленно опадают пылинками прямо на большой камень, похожий на обеденный стол в нашем имении.
— Ау-у-у! — зову, а сама боюсь, что услышат. Но алкоголь в крови, забредший случайно из-за чертовой Линдси, добавляет смелости. — Кто тут?
Кого я думала тут увидеть? Кто мог явиться из темноты? Сначала все происходящее казалось приятным совпадением, подогревало тайной интерес, потом — чьей-то шуткой, а теперь от открывшегося зрелища по рукам и ногам заструился холодком страх.
И вдруг…прямо на этом каменном ложе вспыхнул огонек. Оранжевый, маленький, он буквально выпрыгнул из сердцевины камня и затанцевал, медленно поднимая свой юркий язычок ввысь, вверх. Но стать больше у него явно не выходило, как бы он ни силился, как бы ни пытался — ему явно не хватало топлива, потому что из камня, как мы знаем, огонь не может не найти себе пищу для пропитания.
— Это я-я-я-я… — прошипел тоненький голосок. — Я-я-я-я…
Удивительное дело, но я сразу поняла, кто это говорит — тот самый огонек, который пытался вырасти, танцуя. И если бы не кувшинчик с волшебным содержимым, то мои пятки уже давно засверкали бы по каменному полу коридоров женского общежития академии, потому что настоящего волшебства в действии я не видела никогда.
— Ты хочеш-ш-шь помочь мне-е-е — струился шепоток от каменного ложа ввысь. — Хоче-ш-ш-шь…
Я пожала плечами.
— А что мне за это будет? — нагловато спросила, а сама с изумлением всматривалась в то, как огонек меняет цвет внутри себя, переливаясь зелеными, оранжевыми, красными, синими искрами, то показывая мне, то пряча свои грани.
Огонек вспыхнул, рассыпался на несколько частей, а после собрался воедино.
— Хочу, чтобы Линдси пожалела о том, что сказала мне! — выкрикнула вперед, снедаемая злостью на предводителя сестринства.
Ответом мне стало согласие — огонек тут же утроился в ширину, и стал похож на экран небольшого телевизора или очень большого смартфона.
В нем, среди всполохов и перемигивания всех частей огня я рассмотрела с удивлением настоящую картинку, которая двигалась, жестикулировала и была очень похожа на настоящее кино, только снятое в черно-белом варианте. Это было изображение со стороны, причем сцены, которая была мне хорошо известна. Вот Линдси говорит мне обидные слова, вот мое лицо перекосила настоящая гримаса ненависти и злости, вот я выливаю на нее пунш и выбегаю из зала.
Картинка сменилась, и я увидела, как сижу в томном одиночестве, прикладываясь к графинчику с коктейлем в темном закутке у лестницы, на замшелом подоконнике, совершенно не боясь испортить свое белоснежное с красными маками платье от Прада, и тут же замечаю след, который ведет меня вперед. Как Алиса из сказки Льюиса Кэролла, я следую за пляшущим огоньком, открываю дверь и стою, разговаривая с настоящим, живым огнем.
И тут картинка меняется. Она становится цветной, что даже удивительно после того, что я видела. Монохром разбивает множество радужных цветов, и это открытие сначала буквально режет глаза, а после, вглядевшись, я понимаю, что происходит: я вижу Линдси. Она одна в своей комнате, с ненавистью срывает испорченное платье. Подходит к зеркалу. Долго смотрит в свое отражение, вытирает салфетками поплывший от пунша макияж.
И тут вдруг отшатывается от него.
Я неосознанно понимаю, что происходит и тоже делаю шаг назад, цепляясь за ручку двери с обратной стороны.
Мне страшно и жутко.
Потому что я вижу, как вспыхивают, словно сухие травинки, ее волосы. Они горят, полыхают, жарят сильнейшим огнем, и Линдси начинает метаться по комнате, призывая помощь, которой, конечно же, нет — ведь в комнате она одна.
— Нет! Нет! — кричу я прямо вперед, и тут же буквально прихожу в себя. От ужаса и страха сознание становится ясным и зеркальным, свежим и чистым.
— Нет! Я забираю свои слова назад! — кричу в ярости прямо в глубину комнаты, а от моих слов огонек разрастается, становится больше, шире, шире, и уже буквально выходит за пределы своего каменного алтаря, рассыпаясь снопами искр. — Не хочу! Нет! Пусть все у Линдси будет как прежде!
Я отшатываюсь назад и со всей силы хлопаю дверью, а чтобы она закрылась получше, припечатываю ее плечом. Изнутри комнаты слышится шипение, будто бы на костер плеснули водой, и дверь начинает ходить ходуном.
— Нет! Нет! — кричу я, а сама упираюсь ногами и руками, чтобы то, что осталось в комнате не вырвалось наружу. — Ни-за-что!
Я слышу, как щелкает замочек, и, обернувшись в панике, замечаю, как из сердцевинки замка выскальзывает крохотная искорка. Она падает на камень и шипит, испаряясь. За ней еще и еще одна.
А через мгновение огонь изнутри выстреливает буквально десятком искр, и я понимаю, что больше и дольше сдерживать то, что скрывалось в самой дальней комнате самого дальнего коридора нет сил, и бегу что есть силы по узкому пространству назад, и в то же время боюсь, что заблужусь, потеряюсь, упаду…
Но мне везет и спустя томительные минуты я добегаю до комнат девчонок. Я тут же дергаю дверь той, в которой, как помнится, должна жить Линдси с подругой, и с облегчением вижу, как она выходит из душа, завернув в белое полотенце голову.
— Ты? — делает она круглые глаза.
Я, тяжело дыша, чувствуя невыносимую засуху в горле, выплевываю резко:
— Ты как?
Она принимает позу оскорбленной королевы и сжимает губы в тонкую линию. Поправляет тюрбан на голове, сложенный из махрового полотенца, поддерживает уголок купального халата, который может приоткрыться чуть больше от движения.
— Пришла прощения попросить? — ехидно сужает она свои глаза, становясь похожей на кошку.
— Вот еще! — хмыкаю я, понимая, что все с ней в порядке и нечто из той самой комнатки не успело ей навредить, иначе Линдси вела бы сейчас со мной, конечно же, совсем по-другому.
И тут делаю глаза шире и кричу прямо на нее, вижу, как от моего крика она шалеет и приоткрывает в шоке рот:
— В общежитии — пожар!
— Как — пожар?! — но я уже не слышу ее. Бегу вперед, чтобы сказать девчонкам о том, что нужно спасаться и спасать свои пожитки, а после мчусь в свою собственную комнатку, и выкидываю из окна туфли, ботиночки, ботильоны, босоножки, доставшиеся мне потом и кровью на распродажах, по знакомству, или за очень большие деньги. Но ни в эту минуту, ни намного позже я не говорю о том, что увидела в коридорчике, о котором никто не знал до этой ночи, потому что сразу будет понятно, по чьей вине произошел пожар в женском общежитии академии льда…
#бредущие в темноте
Все эти видения проносятся в моей голове с ужасающей скоростью, приправленные яркими переживаниями той злополучной ночи, когда мы с Бренданом идем по тому месту, что осталось от общежития.
Сгорело довольно много всего, но сейчас уже выставлены строительные леса, и восстановление ведется довольно скорыми темпами, но все равно понятно, что до Нового года тут не справиться — пострадало много комнат и коридоров, а если огонь что-то не затронул, то там все испортила вода и лед, который был вызван магами — преподавателями, вовремя подоспевшими к месту происшествия.
— Эй, Кэн, — ступает за мной парень в юбке, перебираясь от одной стены к другой, следуя ровно по моим следам.
— Тшшш, Кромби! — нервно осекаю его, потому что сейчас все мои нервы натянуты до предела, я больше похожа на бикфордов шнур — малейшая искра может вызвать пламя небывалой величины. Иду медленно, потому что сейчас, среди развалин и строительных материалов тот путь, по которому я бежала от странной комнатки, не дается легко и просто. Боюсь заблудиться, заплутать и потерять драгоценное время, которого у Дэна с Лэндоном остается все меньше и меньше…
Мы плутаем довольно долго, в полной темноте, и Кромби послушно молчит, только сопит деловито под нос, замеряя, сколько мы уже прошли.
Наконец, я вскрикиваю радостно: понимаю, что нашла то место, которое и приведет к тому самому каменному алтарю, спрятанному за дверью самого узкого коридора.
— Тут! — показываю пальцем на грубую обугленную дверь. — Она загородила проход!
Брэндон не ждет моей команды, он все понимает сам и молниеносно кидается вперед. Совместными усилиями с трудом мы отодвигаем ее, и прямо перед нами встает во всем своем чернильном ужасе узкий коридор.
— Здесь, — тихо говорю я и поднимаю глаза на Брэндона. Он напряжен, губы сжаты, грязные от копоти кулаки сдерживают силу, которая так и рвется в бой, глаза сверкают в полутьме, ловя неяркий отблеск луны.
— Нет, я вперед, — отодвигаю его, и не слушая яростного сопротивления, юрким ужом просачиваюсь вперед.
Чертыхнувшись, парень следует за мной, все равно продолжая негодовать по поводу того, что не его первым пустили на амбразуру. Он не может меня обогнать. Не может поменяться местами, потому что узость коридора этого не позволит. А я молчу и уверенно иду вперед, сомкнув губы и сжав зубы так сильно, как только могу, потому что боюсь, что их перестук покажет, насколько мне страшно. Но пришла пора расплаты за мое малодушие, за мое вранье и брать на себя ответственность за произошедшее.