После взлёта в Главкислороде он вернулся в Ленинград, в технологический, где уединился в лаборатории кафедры Глубокого Холода. Со всей беспощадностью и спокойствием бывалого лагерника он выгнал несколько заслуженных идиотов и прихлебал, добился переоснащения лаборатории новым оборудованием, вплоть до новёхоньких, сверхдорогущих машин фирмы «Филлипс», поразив секретчиков великолепным английским. Бравые институтские чекисты обрадовались, что в их заводь зашла крупная рыба, составили обстоятельную записку, направили высокому начальству и… И получили по шапке так, что впоследствии, встречая Князева в коридорах института, приветствовали того со всем служивым пиететом, неизменно по имени-отчеству, разве что не прищёлкивали каблуками совсем уж по-старорежимному. Александр же Васильевич здоровался с ними тоже очень радушно, вот только не мог раскланиваться – боли в сломанных ключицах, четыре криво сросшихся ребра и крепкая замороженная насмерть память не позволяли гнуться.
Он настоял, чтобы младшим курсам обязательно читали обзорные лекции по будущим профессиям – только так можно было завлечь студиозусов пройти через мясорубку матанов, теормехов, начерталок, сопроматов и прочих теорий машин и механизмов – и научиться видеть в будущей профессиональной рутине возможности для новых безумств.
Но я прекращаю болтовню – Князев зарокотал глухим баритоном…
– Друзья! Коллеги! Да-да, не смейтесь – именно коллеги. Многое вы уже знаете, многому вам лишь предстоит научиться, у вас будет много экзаменов и практик, не успеете вы оглянуться, как разлетитесь по заводам и конструкторским бюро, а некоторые поступят в аспирантуру, многие влюбятся и женятся, будет забот у вас полон рот. Поэтому больше всего я хочу, чтобы вы все запомнили те дни, когда вы сами своими глазами увидели, своими руками открыли для себя мир Глубокого Холода, столь непривычного нам, тёплым по природе своей существам.
Давайте всё-таки определимся, почему я так настойчиво подчеркиваю – «Глубокий Холод». Где граница этого мира? Второкурсники в этом году продолжат изучать термодинамику, на следующем курсе начнут теплофизику, вспомнят и изучат различные циклы тепловых машин, первокурсники попытаются удержать в своих головах то, что забыли из школьного курса физики. У всех… У многих дома стоят обычные уже для всех холодильники. Они используют давно известный компрессорный фреоновый цикл на основе простейшего дроссель-эффекта; эти машины откачивают тепло из камеры, где ваши мамы, тёти и бабушки хранят продукты. В морозилке можно заморозить мясо до минус пятнадцати, а в новых холодильниках – до минус восемнадцати градусов! На крупных мясокомбинатах работают промышленные установки, которые замораживают мясо до минус двадцати четырех градусов – они работают на жидком аммиаке. А есть ещё холодильные установки (вы будете их изучать), которые за счёт каскада машин создают температуру в морозильной камере до минус сорока, а лучшие машины – до минус сорока пяти градусов Цельсия…
Но Глубокий Холод – это область температур, с которой не могут справиться холодильные установки, использующие циклы сжатия-расширения холодильных газов. Это мир, привычный для глубин Вселенной. В безвоздушном космическом пространстве, вдали от пылающих звёзд сохраняются столь низкие температуры, что привычные нам воздух и его составляющие – кислород, азот, аргон и редкие газы – замерзают в лёд, водород тоже становится льдом, и только гелий, инертный газ, течёт прозрачными потоками.
При нормальном давлении кислород становится жидким при температуре минус сто восемьдесят три градуса, азот – при минус ста девяноста шести. Кстати, вам не надоели эти «минус сотни» градусов? Довольно неудобно пользоваться температурной шкалой Цельсия, к которой мы привыкли со времён наших детских ангин. В мире Глубокого Холода используется шкала, придуманная британским лордом Кельвином. И градусы – такие же, как и градусы Цельсия, только точки отсчёта разные. Если у Цельсия точкой отсчёта была температура таяния льда, использованы теплофизические свойства самого распространенного на Земле вещества – воды, то точкой отсчёта по шкале Кельвина является абсолютный нуль – температура, где прекращается тепловое движение атомов. Вернее, почти прекращается…
Кто-то сзади зевнул, вытянул длинные ноги и пнул Зосю в щиколотку. Зоська даже не заметила. Если бы она была кошкой, то со стороны казалось бы, что её уши прижаты, хвост нервно подрагивает и зелёные глаза горят охотничьим азартом. «Не зря Кирилл звал на лекцию! Ох не зря. Дядька действительно интересно говорит, а смотрит, как Дед Мороз – вот-вот достанет из мешка подарок».
– Зоська! Зоська, глянь, твой твистёр идёт! – шепнула сидящая рядом Тамара. Она периодически откидывалась на спинку стула, как бы случайно оглядываясь на Кирилла Давыдова, но под смертными пытками не призналась бы в этой вопиющей слабости. – Хочешь карамельку?
– Давай. Кто идёт? Где? – Зоська всплыла из бархатных глубин профессорских речей.
– Да вон, глянь, справа. Вон, тащит бочонок. Алексей. Ну же, Зоська.
– А он что, в лаборатории работает?
– Да я сама не знаю.
– Я бы и не узнала. Ладно, потом, не мешай…
– Все свойства привычных нам материалов меняются при сверхнизких температурах, – профессор сделал широкий властный взмах. – Оглянитесь.
Многие завертели головами, следуя дуге его руки.
– Из чего сделан наш мир? Нас окружают предметы, созданные из камня, стекла, стали, резины, пластмассы. Металлурги и химики создали окружающую нас действительность. Но что становится с этой действительностью в мире Глубокого Холода? Алексей, прошу, поставьте дьюар на стол.
Алёшка, хмурый, как кот, попавший под дождь, поднял странного вида круглый бочонок с высоким узким горлом и поставил на широкий лабораторный стол. Из горлышка стекал вниз и расплёскивался плавной волной густой белый пар.
– В этом сосуде Дьюара, а проще говоря, в обычном термосе, находится жидкий азот, составляющий семьдесят восемь процентов воздуха, которым мы дышим. Пространство между внутренним и наружным сосудами отвакуумировано, поэтому перенос тепла из нашего мира к жидкому азоту затруднен. Таким способом можно хранить жидкость довольно долгое время. Но давайте посмотрим, что же это за зверь такой – жидкий азот.
Князев наклонил дьюар и налил прозрачную, бесцветную, чуть парящую жидкость в высокую кружку, которая почти мгновенно покрылась белым инеем. Студенты повытягивали шеи. Одно дело слышать и зубрить бесконечные числа, формулы и решения и совсем другое – видеть, как это всё просто на самом деле. Или кажется простым.
– Вот смотрите – обычный резиновый мячик, – Князев несколько раз ударил лысым теннисным мячом об пол. – Видите, как упруга резина? Отличный мячик. Но давайте поместим мяч в жидкий азот («Пыщ-щ-щ!» – сказал мячик, и над кружкой поднялось облачко пара) и посмотрим, что же получится.
С помощью свёрнутой кольцом проволоки он поддел обомлевшую от лютой стужи серую сферу.
– Видите? Замёрз. Пустим прыгать? – и ловким движением подбросил мячик почти к самому потолку. Полторы сотни глаз поднялись вверх и следили за падением на бетонный пол: «Крак!»
– Ах! – кто-то очень впечатлительный вздохнул: мячик рассыпался на шуршащие черепки.
– Это – резина. А вот это – сталь, – профессор показал припасённым молотком на здоровенный болт, ввёрнутый в стальную чушку, лежавшую на краю стола. – Кто хочет поучаствовать в опыте? (Лес рук.) Давайте вы, барышня.
– Я?! – поразилась Зоська. Профессор галантно раскланялся.
– Проходите, барышня, проходите. Бейте. Бейте изо всех сил! Ну же!
Пунцовая от радости и смущения Зоська вышла вперёд, взяла в руки молоток и так врезала по болту, что грохотом заложило уши.
– Ого! Да вы согнули его! – Князев даже руки потёр от удовольствия. – А теперь… Вот так!..
Шипящая струйка азота полилась на побелевшую железку, задымилась в воздухе, запузырилась и сердито зашипела на бетоне, тут же испаряясь.
– Теперь – бейте! Но несильно! – добавил шёпотом профессор, увидев, как побелели костяшки Зоськиных пальцев. – Сила не нужна.
Зоська опять подняла молоток и несильно ударила по обмёрзшему шестиграннику головки. С печальным звоном замороженная железяка отвалилась почти безо всяких усилий.
– Итак, специальная углеродистая сталь разрушается при небольших нагрузках. Вы можете представить, какие аварии случились, пока люди научились на своём опыте, на своей крови строить специальные машины, выдерживающие температуры гораздо ниже арктических или антарктических? – лицо профессора вдруг сделалось очень серьёзным. – А ведь мы стоим только у самого входа в мир сверхнизких температур. Видели бы вы, как плещется кислород… Он такой голубой… Как синее-синее небо.
– Ой! Покажите нам! Покажите! – наперебой загалдели студенты.
– Нельзя. Кислород – это и жизнь… Но это и безудержный пожар. В кислородной атмосфере простая древесина становится сильнейшей взрывчаткой, горят сталь и бетон («и люди» – хотел добавить Князев, но удержался – рано им ещё). К сожалению, я сегодня не могу показать вам жидкий гелий. Это всего лишь четыре Кельвина! На шестнадцать градусов ниже точки кипения водорода при нормальном давлении. Но он такой же прозрачный и бесцветный, как и азот. Только чрезвычайно дорогой. Чем ниже мы опускаемся по шкале Кельвина, чем ближе подходим к абсолютному нулю, к температуре минус двести семьдесят три градуса Цельсия, тем дороже наше оборудование. И каждый шаг нам дороже на порядок, если не на два, то есть в десятки и сотни раз.
Он оглядел напряжённо молчавших студентов. «Совсем дети», – вдруг он почувствовал себя удивительно молодым и непомерно старым одновременно.
– Ну и последний фокус с жидким азотом, – Князев вышел перед столом, поднял рукава пиджака, расстегнул и завернул манжеты рубашки. – Алексей, прошу вас.
Алёшка поднял бровь. Сидевшие на первых рядах вскочили. Галёрка закаменела.
– Прошу, Алексей, лейте. Ну-ну, мы же физики. Соображайте. А-а-а, вижу, сообразили. Давайте же!