– Боже мой…
– Слушай, Фимка, ты что, в священники решил податься? «Боже мой, боже мой». Как там у вас – раввины, да?
– Да, раввины. А что?
– А то, сэр, что раввин-саксофонист – это перебор даже в нашем психованном мире. Вот… И знаешь, Фимка, дальше всё было так же. Встретились, три часа наших, потом – я на корабль. А она – пачку пластинок мне в подарок. Сказала, самое новьё. Она же по работе все новинки отслеживала, ей часто присылали. Вот она для меня и подобрала коллекцию маленькую… Слава богу, хоть на отходе из Гамбурга не учудила то же, что и в Сундсвалле.
– Ага! Сам мне говоришь, чтобы бога не поминал, а сам! А сам! Член партии, правофланговый Виктор Трошин!
– Ну чего ты дразнишься? Сам понимаешь, что творится. И так у нас уже три раза было. Только я извёлся весь. На душе жабы.
– Почему? Любит же.
– Как тебе сказать?.. Понимаешь, думаю, что балуется со мной. Знаешь, несколько раз подсматривал я за ней, когда она думала, что её не вижу. А у неё глаза такие… Как объяснить-то? Болит ей, психует страшно. Будто я ей примочка какая, лекарство какое. Играется она в любовь, как капризная девчонка. Я, грешным делом, думал, что она шпионка. Думал, что будет вербовать меня, мало ли что. Знаешь, шведская разведка, очень похоже. А потом спросил её, прямо бахнул.
– Идиот. Боже мой, какой идиот.
– Идиот, Фимка, идиот. Только что же мне было делать? Я ж как цуцик. Она играется, а мне как жить?! Мне не верит, себе не верит, я сам себе скоро верить перестану!
– Да как она играется?! Ты с ума сошёл! – Фимка заорал на весь ресторан так, что посетители возмущённо пооборачивались. – Да как она играется, олух ты царя небесного, если она! Да тебе такая баба встретилась, раз в жизни такое бывает, а ты?!
– А что я? Что – я? Кто я ей? Ты подумал? Ты вообще подумал? А я сколько передумал по ночам… Фимка, не спрашивай.
– Дурак ты. Дурак, Яктык.
– Знаю, что дурак. Заигрался. Каждый день жду, когда вызовут. Не могут не вызвать. Слишком уж всё происходит такое, чтобы оставить просто так. Вызовут. Точно.
– А что им скажешь?
– Не знаю. Ещё не знаю. Сам не понимаю.
– Ох, Винс, даже и не знаю, что сказать.
– А и говорить не надо, Фима. Не для того рассказывал…
Они молчали довольно долго. А о чём говорить, когда ещё внутри словно струны звенели? Когда душа звенит, не надо говорить. Можно просто помолчать. Спокойнее будет. Курили, посматривали друг на друга, на часы, на публику. Люди входили, выходили. Разные люди. Не простые, конечно, простые или простоватые в «Европу» не захаживали.
Яктык медленно вдавил очередной окурок в забитую пепельницу. Люсенька, недовольная тем, что на неё не обращали внимания, проскальзывала мимо с отсутствующим видом. Он отодвинул тарелку с недоеденным мясом. Кусок не лез в горло.
– Марк! Марк! – Фимка вдруг подпрыгнул на стуле, замахал длинными руками, вскочил.
К их столику подошли два молодых парня, по виду – Фимке сверстники. В «фирму» одеты, джинсы американские, куртки коричневые – на одном замшевая, на другом вельветовая. Но не блатные и не стиляги. Со смыслом. Тот, что повыше, в замшевой, сразу Фимку обнял, засмеялся, что-то буркнул спутнику.
– Винс! Винс, познакомься. Это Марк, он оркестр собирает, вот, всё меня зовет. А это – Иосиф. Ребята, присядете?
Не успел Яктык поднять брови, как Фимка, совершенно по-детски улыбаясь, уже прыгал, подвигал стулья, наклонился к Яктыку: «Витя, мне нужно с Марком переговорить, вот как нужно!» – и провёл ладонью по горлу. Делать нечего, надо здороваться.
– Марк.
– Виктор.
– Иосиф.
– Виктор. А где Мария?
Иосиф вздрогнул.
– Марина?
– Да нет, Мария. Если есть Марк, есть Иосиф, непременно должна быть Мария.
– А-а-а. Да, Мария, конечно, Мария. Да-да. Смешно, – рука Иосифа была сухая и горячая, неожиданно цепкая, мозолистая. Иосиф резко сел, нахохлился, словно дятел, и стал разглядывать свои руки. Улыбнулся. – Да-да, библейская история.
– А почему – Винс? – полюбопытствовал обладавший чересчур хорошим слухом Марк Галкин.
Виктор посмотрел на Фимку. Фимка похлопал рыжими ресницами. «Фернандель, рыжий Фернандель».
– Потому что Виктор.
– Понятно, – Марк посмотрел на призрак Иосифа – тот, казалось, растворился, только пальцами чуть барабанил по стулу. – Ребята, мы вообще-то спешим, не будем вам мешать.
– Марк! Марк, погоди. Марк, Иосиф, Виктор, подождите. Я вас ведь всех так редко вижу! Вы непременно должны познакомиться. Так. Марк – будущий великий дирижер. Винс, он Гершвина с ребятами так выдаёт, закачаешься! Винс… Виктор – настоящий моряк, старший помощник, только что из Гамбурга. Марк, Марк, подборка Гайдна – помнишь? Это Винс привёз, я просил.
Иосиф поднял глаза. Марк заулыбался.
– Так это же шикарно, ребята! Вы очень нас тогда выручили. Слушай, Фима, я не знал, что… Слушай, классно.
– Да, а ещё Винс… Винс, можно показать?
– Валяй.
– Смотрите, – Фимка подвинул гостям толстый квадратный пакет, приоткрыл и, как опытный шулер, сдвинул наискось конверты.
– Ого! Погоди… Так это ж… Новьё, Иосиф, смотри!
Иосиф покосился на пластинки, вежливо улыбнулся и опять собрался раствориться в пространстве, но поймал внимательный взгляд Яктыка, как-то весь напрягся, подумал и вдруг улыбнулся.
– Извините, ребята, я немножко устал. Целый день на ногах, да. Утром на «Московский», а потом целый день…
– Вам нравится Ленинград? – крайне вежливо осведомился у него Винс.
– Ленинград? Ну… Я же… Да, конечно. Вообще-то я здесь жил… Живу.
– А. Просто мне показалось, что вы приезжий. Или из дальней командировки.
– Командировки? Так заметно, да? Что из командировки? Да, можно сказать и так.
– Ну, из дальней поездки. Турист по-другому рассматривает всё вокруг.
Иосиф посмотрел на Марка и Фимку, горячо обсуждавших какую-то музыкальную тарабарщину, потом опять вцепился в Винса взглядом.
– А как смотрит турист? И как смотрит тот, кого долго не было?
– Хм… Турист скользит, выцепливает глазами, оценивает, примеривается, сравнивает. А вернувшийся – узнаёт и вспоминает. Разный ритм мысли, разный рисунок выражений лица.
– А вы психологией увлекаетесь, да? – Иосифу крайне не понравился Виктор.
– Нет, что вы, Иосиф. Старший помощник должен разбираться в людях не хуже капитана. Корабль – это прежде всего люди, а потом уже железо. Железо движется людьми, – Виктору крайне не понравился Иосиф.
– «Железо движется людьми»… Хорошо сказано. А вы давно из Гамбурга?
– День как пришли. Вот, Фимку вытащил. Фимка велик. Будет великим. Да-да, Фимка, ты не отвлекайся. Давай-давай, старик.
– Марк, Ося, – Фимка вдруг решил очнуться. – Да что же я? Погодите, сейчас! Я закажу!
И не успели его остановить, как Фимка вскочил и крупной рысью двинул на розыски хоть какой-нибудь официантки. Он двигался нескладно, длинными шагами, размахивая руками, чуть подпрыгивая на носках. Радость заполняла его душу. «Винс, Марк… Такие ребята!»
Марк поставил пакет себе на колени, стал внимательно перебирать конверты, прищурившись и что-то неслышно бормоча под нос.
– А вы чем занимаетесь, Иосиф? – Яктык снова закурил, предложил Иосифу.
Тот взял сигарету.
– «Кэмел»?.. Чем занимаюсь?
– Иосиф – поэт, – Марк бросил в Яктыка внимательный быстрый взгляд. – Удивительный поэт.
– Поэт? Так вы с Богом разговариваете?
– П-почему вы так решили? – Иосиф чуть поперхнулся и положил ладони на скатерть.
– Если поэт удивительный, то от Бога, – невозмутимо ответил Винс. Он первым нанёс удар и делал вид, что не замечает напряжённого взгляда Иосифа. – Поэт должен быть от Бога. Ну или от чёрта. Как ещё людей удивить? А зачем другие поэты нужны?
– Тоже верно. А вы же… Раз старший помощник, значит, проверенный кадр. Все о Боге да о Боге. Как вам с такими мыслями?
– С какими? – Яктык прищурился. Иосиф тоже умел бить словами в дыхалку. – Чего я должен бояться? Бояться быть там одним, здесь другим?
– Ну, это вы сказали.
– Не боюсь. Чего мне бояться, кроме моря?
– Остаться на берегу, да?
– Не знаю. Честно, не знаю.
– Вот смотрите, мы ведь все чего-то в этой жизни недопонимаем. Марк, помнишь, ты мне книжку того поляка давал?
– Косидовского?
– Да-да. Знаете, только вышла. «Библейские сказания». Я после неё Библию опять перечитал. Так уж получилось, что у меня невольно появилось дополнительное время, да. – Иосиф чуть улыбнулся, а глаза остались печальными. – Так вот. Представляете себе – древний Вавилон. Только это для нас он древний, а для лунопоклонника Фарраха и его арамейского племени он был современный.
Колоссальный город, над которым возвышаются зиккураты. Для пастухов это были небоскрёбы нашего времени. Там жрецы разговаривали с неумолимыми богами. Там всегда горел огонь костров, там вершились судьбы несчастных, приносились жертвы. Человеческие жертвы. У подножия зиккуратов копошился чудовищный людской муравейник, в котором евреи пастухи могли потеряться, как кусочек соли в людском океане. Метафизика растворения, а им же не хотелось раствориться, да?
А потом, много позже, в Ветхом Завете описано, как Иаков на горе боролся с Яхве. И говорил потом про гору: «Это – лестница на небо». Почему гора – «лестница на небо»? А потому что евреи забыли, что «Вавилон» означает «лестница на небо», но помнили об ужасе, что на каких-то вершинах всегда горел свет и творилось зло.
– Иосиф, ты к чему это? – Марк оторвался от пакета с пластинками.
– А к тому, Марк, что путь евреев был дорогой от старых богов – к истинному богу – да? – Иосиф оживился, его несколько монотонная речь, наполненная детскими и одновременно снисходительными интонациями умника, раззадоривала и раздражала Яктыка донельзя. – Это путь всех людей.
– Так что же, получается, сорок лет по пустыне водили евреев, чтобы забыли они свой плен? Забыли египетское комфортное рабство, чтобы снова строить еврейское царство именем настоящего бога?