еской справедливости, были собраны эти реторты размерами с многоэтажный дом. Опустила рука человека рукоятку рубильника, побежали невидимые молнии по толстым кабелям, загудели-закрутились мощные сердца электромоторов, вздохнули гиганты и потянули в себя морозный сибирский, привольный волжский и сладкий полевой воздух русских равнин. И сжатый воздух отдал свою силу, бешено целуя и толкая лопасти придуманных Капицей турбин, и морозным дыханием скопил лютую стужу. Эта стужа была столь сильна, что воздух, которым мы привычно дышим, стал жидким, плеснул волной и закипел в ретортах, хранящих столь глубокий холод, что всё живое превращается в ледяное хрупкое стекло. Но бурление стужи не бесцельно, в кипении воздух распадается на разнолетучие пары. Собирали мудрые алхимики эти пары – прозрачный азот и небесно-голубую волну кислорода, основу жизни и огня. А дальше пускали эти воздушные драгоценности в огромные тигли и кузни, где огненные кузнецы ковали щит и меч державы.
Так Пётр Леонидович, словно опытная акушерка, дунул кислородом в задыхавшуюся глотку новорождённых производств, а хитроумный Курчатов со товарищи принял роды. Не только заокеанские мерлины смогли создать гомункулуса ядерных превращений. И невиданный прежде ребёнок вырвался на свободу, грянул так, что сотряслась семипалатинская степь, и ярче солнца засиял лучами, невидимо прожигавшими укрытия и разом устаревшее оружие только отгремевшей войны.
Крякнули от досады заморские стратеги, изготовившиеся сжечь бывшего союзника в адском пламени, пыхнул трубкой довольный Вождь, осыпавший невиданными почестями поседевших раньше времени советских кудесников. Так всё и шло путём человеческого гения, безразличного к ненависти и любви.
Многое поменялось в мире, только не человеческая любовь, безразличие и ненависть.
Тогда же заокеанские мерлины и советские кудесники распаковали ящики, привезённые из разрушенной страны сообща поверженного злодея, и достали оттуда чудовищные огненные стрелы, способные взлетать выше неба. И научились делать свои огненные стрелы такими большими, чтобы пронзили они небо, поднялись к звёздам и оттуда обрушили адский пламень на города врага. Но однажды вместо адского наконечника была сделана звёздная лодка – для человека. Поднялся человек к звёздам, засмеялся от счастья и крикнул на всё небо. От крика этого шатнулись народы – и возлюбили его, как можно любить только ангела надежды, летящего с благой вестью.
Поверили люди в свою звёздную избранность, возгордились умением зажигать солнца на земле и всё дальше погрузились в мир чудовищного холода, где атомы лишь дрожат в ознобе. В Залесск приезжали всё новые и новые хозяева холода, учились, работали и влюблялись до одури. Мечтатели по-другому не могут…
Помните старого Князева? Он подготовил хороших мечтателей как раз для «Турбомаша». Первыми из выпуска 1967 года в Залесск приехали Сашок Васильков, Гиви Мдзериули и Алёшка Филиппов. Зося же осталась в Ленинграде доучиваться и дописывать диплом. Алёшке поначалу не хотели давать отдельную комнату, но потом, как семейному да перспективному, по личному распоряжению директора «Турбомаша» Белова дали целую комнату в семейном общежитии, что было только построено на улице Быковского как раз напротив экспериментальной площадки «Турбомаша».
Зося почти каждые выходные приезжает к своему мужу. Ну что там такого – несколько ночных часов в поезде, полчаса в метро, сорок минут в валком автобусе, несколько минут пешком, потом сдержать грохот сердца и дикое желание перед уже знакомой дверью, на которой шариковой ручкой нацарапано: «Гениям и красивым девушкам вход без очереди», потом: «Привет, Валюш, где мой?» – «Привет! Сегодня “чёрную” субботу объявили». – «У, как вы уже подросли (гулит маленькая кроха на руках Вали Хоменко, жены Серёжки из Одессы). Ничего, подожду, уже недолго, посплю с дороги», – и за дверью малюсенькая комнатка с окном, выходящим на дорогу. В комнатке чисто – Алёшка любит чистоту. Чувствуется, что ночью было страшно накурено. Это да. Значит, засиделись гении. На подоконнике пустая пепельница и три стопы журналов. На английском. «Ого». Зоська подходит к вешалке, лицом зарывается в висящий на плечиках Алёшкин пиджак. «Алёшка. Родненький». Её бросает в жар, ноги слабеют, живот сводит сладкой волной. «Алёшенька». Зоська смотрит на маленькие часики на запястье (Алёшкин подарок). На подоконнике похрустывает перемалываемой вечностью будильник «Ракета» в виде глобуса, окружённого следом взлетающей рыбообразной красной ракеты. На глобусе чётко горят буквы «СССР». Зоська заводит будильник и ложится на узкую софу, купленную в комиссионке. Подушка чуть пахнет Алёшкиным одеколоном. Как сладко и тихо, даже капризный плач Максимки не мешает… Можно поспать два часа. А потом она проснётся… Жарёху, может, супчик… Да, и приготовит мужу поесть. И ребятам, конечно, – Зоська всегда готовит на всех, кто живёт в трёх комнатках. А потом – потом настанет их ночь. Конечно. Ещё зачёт надо сдать. Потом. Да, рассказать. И просила Томка. А пока. Перед глазами поезд, Нева, лес, лестница, забор. «Почему забор?»… Спать. Спать.
В кабинете Олега Петровича Совы, начальника 11-го отдела, было страшно накурено, нервно и вот-вот матерно.
Шестнадцать человек сидели за большим столом и уже полчаса разбирали причины тяжёлой аварии на 21-й системе.
По правую руку от Совы расположились всеобщие любимцы – из Пятого сектора бригада Боба Криштула, пять самых отборных сумасшедших. Криштул что-то чертил в блокноте, явно кладбищенски порнографическое, и показывал начальнику 3-го технологического сектора Витьке Ли Си Цыну. Лисицын, импозантный парень с шикарной седой шевелюрой, тяжко переживал свой бенефис, краснел, бледнел и поминутно вытирал крупные капли пота со лба. Ему было не до изящного художественного стиля веселившегося очкарика. Сразу за Лисицыным сидели его замы Беляев и Талызин, искренне изображавшие невидимок.
По левую руку от сдержанно бушевавшего Олега Петровича, удобно положив ногу на ногу, сидел высокий, тоже красиво седой представитель заказчика, всесильный полковник Клим Фёдорович Медведков. Он был в штатском, но настолько безупречен, что под его взглядом хотелось встать, щёлкнуть каблуками и рявкнуть что-то вроде «Смело мы в бой пойдём» или «Боже, царя храни». Рядом с полковником Медведковым излучала задумчивую улыбку чрезвычайно интеллигентная начальница 1-го отдела Вера Павловна Преображенская, майор госбезопасности с внешностью кинозвезды.
Рядом с Верой Павловной сидели арматурщики из сектора Петрова. Валентин Тихонович Петров был дважды инфарктник, редкостный умница и подлец. Прекрасно сообразив отнюдь не преферансные расклады совещания, он занял такую стратегически выгодную позицию, чтобы ближе к начальству находились его юные бригадиры – Заволокин и Филиппов. Сашка Заволокин, кругленький, румяный и мелким бесом курчавый парень, что-то лихорадочно чертил в своём блокноте, будто завещание писал. Алёшка Филиппов ничего не рисовал, просто слушал и осторожно стряхивал пепел в пепельницу справа, стараясь не отвлекаться на тонкий аромат французских духов Веры Павловны.
В торце полированного стола грациозно отражалась вторая расстрельная команда – расчётчики – флегматично вздыхавший очень пожилой Лев Моисеевич Фишман, судорожно ломавшая пальцы Рита Соломоновна Пфельц и Рая Заволокина, жена Сашки Заволокина, очень переживавшая за мужа.
Рядом с расчётчиками держали рубеж обороны начальники 10-го, 13-го и 6-го цеха. Они готовы были костьми лечь, но опровергнуть даже подозрение в браке, тем более что внутренне они такую возможность допускали. Возле одного из окон, разглядывая суету белок в ветвях голубых елей, посаженных вдоль Второго корпуса, курил пижонскую трубку вакуумщик Георгий Леонидович Кропоткин, тайная любовь всех девушек Второго корпуса.
Собственно, вот и вся диспозиция.
– Товарищи инженеры, я думаю, что вы прекрасно представляете себе, что это значит – разрушение 64-го, 65-го и 72-го арматурных блоков за неделю до начала испытаний на имитаторе. Теперь… Совершенно удивительнейшим образом оказывается, что всё произошло само собой, так, Виктор Сергеевич? Просто само собой при отработке циклограммы срывает шпиндельные группы двенадцати клапанов?! Да не просто срывает, а к ебеней матери улетают?! Простите, Вера Павловна, – нервно боднул головой Олег Петрович.
– Нет-нет, – мягко ответствовала товарищ майор, – ни в чём себя не сдерживайте, Олег Петрович.
Сова поперхнулся. Он не любил, когда его сбивали с гневного разлёта. Его беспокоило какое-то подчёркнутое безразличие полковника. Сова слишком давно знал Медведкова и десятым чувством ощущал, что полковник отмалчивается неспроста. «Беда с этими секретными вояками», – мелькнула мысль. Но надо было срочно крутить хвост и ломать рога.
– Расчётчики, – хмуро уронил жребий Олег Петрович. – Лев Моисеевич, пожалуйста.
Лев Моисеевич, не ожидавший, что перст судьбы вонзится в его красиво поблёскивавший череп, чуть вздрогнул, снял старомодные старые очки, словно сделанные из донышек водочных бутылок, аккуратно положил их на стол, тяжело поднялся.
– Сидите-сидите, Лев Моисеевич, – пробормотал Сова и сам заходил по кабинету, как голодный тигр.
– Товарищи, – начал Фишман, – как вам хорошо известно, две недели назад заказчик внезапно изменил циклограмму и потребовал увеличить время задержки операции заправки на шесть часов. Нам неизвестны причины, однако.
– С гироскопами у них проблемы. И ленинградцы явно начудили на борту, – тихо проворчал Криштул.
Присутствовавшие скромно потупились. Медведков переложил ногу на ногу, закурил новую сигарету, бросив взгляд на Сову. Вера Павловна удобно оперлась на спинку стула и мягко выпустила дым. Лезть в совершенно засекреченную область было в стиле Пятого сектора.
– Борис Элемович, позвольте мне продолжить? (Криштул пожал плечами). Так вот, по нашим расчётам, этого времени было достаточно, чтобы вся система находилась в готовности, тем более что 32-й и 34-й теплообменники азотной системы обеспечивали нужный уровень термостатирования. Тем не менее, по данным датчиков 45-й и 65-й группы, температура кислорода поднялась на один Кельвин. Это много.