– Убью, Давид! Удавлю! Какой довод?! Какой?! – бушевал голодный Васильков, только что отлучённый от родного бесподобного борща.
– Блондин, сто восемьдесят пять сантиметров костей. Understand? Колька, айда с нами!
И они айдакнули к физикам.
«Последний довод королей» мирно сидел посреди кухни и вычищал неплохую щучку, пойманную прямо перед отправлением электрички. Алёшка Филиппов был в самом добром расположении духа: дома всё было хорошо, отец и мама на электричку не провожали, он ещё успел спиннинг бросить – и вот, привёз ребятам угощение.
Он больше не тянулся вверх, лишь немного расширился в плечах – сказались занятия в гандбольной секции Техноложки, куда год назад, тогда ещё первокурсника, Алёшку буквально пинками затолкал институтский тренер. Тщательно зачёсанный белый чуб, пушистые выгоревшие брови и не менее пушистые ресницы, тёмно-серые глаза, карельский летний загар – Алёшка был очень хорош собой. Ему на улицах улыбались девушки. Это было очень приятно и улучшало обмен веществ. На душе было спокойно, улыбчиво и без всяческих страданий. Так, лёгкая грусть, свойственная отчаянному романтику, твёрдо решившему впредь беречь навсегда разбитое сердце. Навсегда? Ну… И это ощущение, конечно, тоже нравилось. Так и положено во взрослые-превзрослые девятнадцать лет…
Вдали бахнули коридорные двери и послышался топот. Ещё рявкнула дверь. «Где же он?!» – раздался истошный вопль. Алёшка напрягся. Рано ещё было орать в общаге – в полдень-то. Явно кого-то искали – словно стадо мустангов неслось по коридору, кто-то яростно барабанил в пустые двери, вламывался к спящим-похмельным. Явно погоня нарвалась на старожила – послышался забористый мат спросонья. Мустанги приближались с улюлюканьем.
Алёшка пожал плечами, опустил щучку в тазик с водой и принялся за картошку. Он держал свой любимый, остро наточенный рыбачий нож неподвижно и быстро крутил некрупные клубни пальцами, всё получалось солидно и по-взрослому, как научили в плотничьей бригаде. Мимо открытой двери мелькнули какие-то тени, раздался дикий вопль. Топот, затормозили.
– Алёшка! Друг! – в кухню ворвался сияющий, как начищенный пятак, Давыдыч.
За ним вскочил Шурка и ещё какой-то, горящий щенячьим энтузиазмом, явно первокурсник.
– Привет! – хмыкнул Алёшка и отложил на тумбочку ножик.
Хорошо, что отложил, потому что в тот же момент Давыдыч и обычно флегматичный Шурка прыгнули на него с дикими возгласами. Новенький стеснялся у плиты.
– Да стойте же вы, черти! Стойте!
– Алёшка! Эл! Там такие девочки! Быстро! Ты нужен Отчизне! Ну-жен! Ну-жен! Ну-жен! – Давыдыч и Сашка прыгали вокруг несколько растерявшегося Алёшки. – Давай-давай! Быстро! Пе-ре-о-де-вай-ся!
– Как одеваться-то, балбесы? Да стойте же вы!
– Алёшка! Срочно давай! У нас десять минут – и у нас будет целая кастрюля борща, киевские котлеты. Быстро одевайся, как на «Капранова». Будешь сейчас танцевать! – Кирилл был неумолим, Сашка быстро поддакивал и кивал. – Первокурсницы, сэр! Такие девочки – м-м-м… Просто ангелы! Представляешь – чёрненькая, блондинка, такая, ну как его? О! Шатенка, вот. И рыжая! И фигурки – и кастрюля борща! Алёшка, да брось ты рыбу!
Алёшка, несколько уязвлённый, что его рыбацкая удача не была замечена и сопровождена приличествующими его мастерству восторгами, попытался позадавать вопросы и посопротивляться, но Кирилл принялся рукоприкладствовать – подталкивая и обнимая Алёшку, заставил того разоблачиться и вбиться в невероятно узкие чёрные брючки «в облипку» и чёрную же рубашку, повязать узкий, как вздох ласточки, галстук и привести в боевое состояние чуб.
Сашка, усевшись за стол, что-то строчил на вырванном из тетрадки листке, шевелил губами, высчитывал, притоптывал ногой, потом сбивался, зачёркивал, наконец, откинулся на спинку стула и выдал блаженное: «Ф-ф-фу-у-ух!»
– Успел, Шура? – Давыдыч с элегантностью придворного короля-солнце держал в руках Алёшкины носки. – Эл, давай, поворачивайся, горим!
– Успел, Давыдыч. Куплет и припев. По памяти, но разобрать можно. Сбацаем. Будет все оукей. Готов наш танцор?
– Готов. Побежали! Да, Алёшка, – на ходу уже бросил Кирилл. – Знакомься. Это Коля. Тоже танцор. «Аппаратчик» с пищёвки. Перво – пры-жок! – (сиганул через лестничный пролет) курсник! Мы следуем к – пры-жок! (ещё пролёт, сзади скакнул Алёшка) – девушкам, к которым Коля – пры-жок! – знает, как попасть. А ты – наше чудо-оружие. Так! У нас ещё четыре минуты!
Как же они бежали, мама моя родная! Перелетели двор, потом, как ветер, прошмыгнули мимо сонной Четырёхглазки, не хуже мартовских котов взлетели по лестницам, проскочили длинный коридор и, отдуваясь и отсапываясь, колотя друг друга под рёбра, умирая со смеху, потолкались у двери уже знакомой нам комнаты 112.
– Ну, Шурка! – прошипел Кирилл, которому такие проказы были слаще сливок для кота. – Не спи. Коля, ваш выход, сэр. Эл, боевая готовность! – и вежливо постучал в заветную дверь.
Пауза. Прошло несколько секунд. За дверью послышалось какое-то мышиное хихиканье. Прошлёпали босые ноги. Алёшка посмотрел на Кирилла. Кирилл на Сашку, Сашка на Кольку, Колька покраснел. Гляделки бы ещё продолжались, но Алёшка, который ввязался в эту затею лишь ради Давыдыча, протянул руку и решительно стукнул три раза. Зацокали каблучки, дверь распахнулась, и на несвятую троицу глянули серые глаза.
– П-проходите… – Катя отчего-то ужасно засмущалась, увидев высоких и вежливых ребят, нагнавших серьёзности на безукоризненно «дипломатические» лица.
Вошли. Та-а-ак… «И поутру они проснулись»… На кроватях сидело не меньше дюжины девчонок. Это было ужасно. Алёшка даже за домашний половичок запнулся. Кирилл улыбнулся во всю ширь онемевших губ. Сашка успел внутренне проклясть Лёвчика и своё голодное брюхо. Коля Зинченко просто притворился невидимкой и растворился где-то в углу.
Тамара в новеньком, ещё тёплом от утюга платье сидела на подоконнике, старательно глядя мимо Кирилла. Светлана внимательно разглядывала плечи Алёшки, Катя просто сопела, окончательно засмущавшись. А зрительницы улыбались во все зубы.
– Ну, готовы? – Зоська (зараза!) подкралась сзади, не оставив новым конкистадорам ни сантиметра для отступления.
Сашка аж подпрыгнул. Ну, невысоко. Он же был серьёзный молодой человек. Скажем так: он довольно заметно вздрогнул вверх. Алёшка стоял с опущенной головой и ждал. Терпенью его жизнь научила. И Сувалда, влюблённая река, приучила ждать большой рыбы. Кирилл чуть двинул уголком рта. Рыжая явно его переигрывала. Будь что будет!
– Конечно. Девушки! – он прокашлялся. – Коллеги! Предлагаю вашему вниманию новинку сезона – средний твист «Твистача»! Танцуется и поётся по-английски! (Алёшка закусил губу, чтобы не заржать.) Музыкальное сопровождение – на губах, щеках и ладонях – группа Ха-12! Твистует – Алексей Филиппов, он же Эл! Прошу ваши аплодисменты!
Раздались жиденькие хлопки. Гроза была неминуемой. Сашка и Давыдыч, виртуозно-дальнозоркие шпаргальщики, мгновенно извлекли маленькие осьмушки, глянули на них лишь раз и истошно заголосили не хуже мексиканских марьячо.
– Велл шейкита-а-а бей-би-на! (Шейкита-а бейби!)
Тви-и-ста-ча-а! (Твиста-ча-а!)
Кмон-кмон-кмон-кмон бейба-на! (Оу комон бейби!)
Комон энвоки она-а-а! (Воки-он-а-а-а!)
Алёшка стоял столбом. Потом, чуть раскачиваясь, косолапо ступил пять сантиметров вперед, потом назад. Замер, опять включился. Публика растерянно скривилась. Парень косолапил и кривился так, будто вообще в первый раз двинулось с места засохшее дерево – только скрипа корней и веток не хватало. Зоська прошмыгнула вперёд, села на стул прямо у круглых коленок Тамары и глядела во все свои разноцветные глаза – парень явно косил под паралитика.
Такой же косолапой «спотыкачкой» Алёшка отошёл на два шага назад. Глаза были почти закрыты, лицо скучливо-отрешённое, только с каждым тактом амплитуда его движений плавно увеличивалась, движения становились все более резкими и непредсказуемыми, ну явно в человеческом организме кости так соединяться не могут.
– А-а-а! А-А-а! А-А-А! А-А-А-А-А! А! Оу! Йе-е-е! – дикими котами завыли Кирилл и Сашка, отбивая ритм в ладоши.
Посередине комнаты Алёшка вперемешку с твистом пошёл-пошёл вязать бугивужные синкопы покойного Джорджа – и всё это с каменным лицом, с каждым рок-степом завинчивая спираль хода влево внутрь, потом начал твистовать «с пятки» (Кирилл поперхнулся – он такого ещё не видел, Сашке пришлось одному-одинёшеньку орать совсем уж благим матом).
Зоська оглянулась. Растерянная Тамара тихонько постукивала по коленке, Катя просто лупила в ладоши, девчонки смотрели в глаза и били ритм не хуже мокрых и красных физиков. Даже Коля отклеился от обоев и подошёл к солистам, вроде бы и не исчезал вовсе. На полу, почти лежа, выламывая кузнечиком коленки, Алёшка выдал свой последний трюк, нарушая закон гравитации и почти доставая затылком пола.
– Твиста-ча-а-а! А-а-а! А-а-а! – прокричали напоследок Кирилл и Сашка и скромно встали, как коммунисты на допросе с картины, известной каждому пионеру.
Алёшка нарочно медленно разогнулся, смахнул пот, неожиданно, совершенно по-чеширски, улыбнулся и вышел вон, аккуратно притворив дверь. Зрительницы даже глазками захлопали – казалось, в комнате ещё сверкала его удивительно белозубая улыбка… и всё. Через секунду какая-то пигалица с розовыми щеками и не менее розовыми ладошками рванула к двери, открыла, но в коридоре никого не было.
– Оп-па, – растерянно пискнула она. – Исчез.
– Ушёл по-английски, – буркнул Кирилл.
Он не ожидал такого байронизма от лучшего друга. Но с Алёшкой он разберётся позже – глаза уже выхватили крупно нарезанный хлеб. И белизну сметаны. И дольки чеснока (трижды заразы!). Пока девчонки из других комнат скромно удалялись, многозначительно стесняясь и подхихикивая, Тамара, Катя и Света накрывали на стол, цыкая и тираня Кольку.