«Вот влип!» — только сейчас дошло до Саввы. Санитар, который снимал с него одежду для санобработки, сказал, что их выпустят отсюда через сорок дней! Помывшись и переодевшись в чистое больничное бельё, пахнущее хлоркой, Савва безмятежно уснул, уставший от пережитого на дежурстве.
Утром его разбудила медсестра, подавшая через окошечко в двери градусник и набор баночек с притёртыми крышками. На каждой резинкой была прикреплена бумажка с подписями: «для мочи», «для рвотных масс» и тому подобное. Савва выполнил все указания и стал ждать результатов обследования. К вечеру неожиданно прямо в изолятор к нему пришёл пожилой и совсем седой профессор со свитой врачей. Осмотрел Савву и сказал:
— Повезло вам, молодой человек. Нет у матроса чумы. Фурункулёз у него, типичный фурункулёз, который развился у жителя южной страны на наш северный климат. Со «Скорой» Ада Юрьевна звонила, волновалась за вас. А я говорю ей — спит без задних ног ваш фельдшер, дважды заходил, а он все спит. Так что можете выходить, конец обсервированию. Маргарита Иосифовна, выписывайте Мартынова немедленно, а то он занятия пропускает, ему нельзя.
Когда врачи ушли, Савва, не дожидаясь бумаг, выскочил в коридор и, увидев знакомого санитара, потребовал у того свою одежду. Санитар заартачился, мол, ещё нет выписки и пока не принесут, ничего он не отдаст, с этим у них строго.
— Да выписан я, меня профессор только что отпустил. Вон он идёт по коридору, — показал Савва на удаляющуюся делегацию врачей.
— Капитаниди?
— Ну да, он самый, — закивал головой Савва, — Капитаниди.
— Тогда другое дело. Сейчас медсестре позвоню: узнаю, если всё так, то забирай свои шмотки. Только носить их ты вряд ли сможешь.
— А что с ними?
— А то. После пароформалиновой камеры они как варёные макароны становятся, да и запах… Не советую надевать.
— Давай что есть, мне до общаги в чём-то надо добраться.
После звонков, каких-то ещё согласований Савве наконец отдали одежду и обувь. Как и говорил санитар, одежда выглядела так, как будто её вываляли в грязи, потом прополоскали в мыльной пене и высушили на солнышке. Получились заскорузлые, мятые и тошнотворно пахнущие лохмотья. А ботинки даже на ноги не налезли, так их перекосило. Смочив обувь в воде, Савва кое-как натянул её на ноги.
— А где пакет, с которым я сюда приехал?
Санитар подозрительно засуетился:
— Какой такой пакет? Не видел.
— Пакет, полиэтиленовый пакет, — стал объяснять Савва. — В нём была бутылка виски и блок сигарет «Мальборо», капитан мне подарил.
— Ах да, что-то припоминаю, — пробормотал санитар, — мой сменщик что-то говорил.
Он стал шарить в каком-то грязном шкафу. Вытащил оттуда ярко-красный пакет, в котором были уже пустая бутылка из-под виски и мятая упаковка из-под сигарет. На немой вопрос Саввы санитар торопливо ответил:
— Это не я, я ничего не знаю… Не видел, не брал… Все претензии к сменщику, он послезавтра дежурить будет. Приходи, разбирайся.
Савва махнул рукой:
— Ладно, подавитесь…
Не сказав больше ни слова, швырнул пакет в лицо наглому санитару и вышел.
Три года отъездил Савва на «Скорой». Год санитаром, а остальные фельдшером. Чего только с ним не приключалось! Но самой главной студенческой халтурой была целина. Именно целина во многом определила жизненные приоритеты Саввы. Она оказалась тем ситом, которое отделяет зёрна от плевел, научила разбираться в людях. И дала ответ на вечный вопрос жизни: «кто есть кто?». Савва теперь мог чётко определить цену человека, почти без ошибки. Но целина это и поэзия, смысловое значение которой ещё не разгадано.
Глава 15. Планета «Целина»
Савва побывал на целине несколько раз. Но самые сильные, как от первой любви, впечатления, конечно же, остались после первой поездки.
Целина запомнилась Савве не сидением у костра и песнями под гитару. Всё это, конечно, было. Но было ещё что-то такое, чего так просто не поймёшь, не назовёшь и даже не всегда почувствуешь в другой, внецелинной жизни. Это аура какой-то безмятежной свободы, душевного равновесия и покоя. Никогда потом Савва не переживал такого благодатного настроения, как на целине.
Здесь проверялись выдержка, сила воли, выносливость и всё такое прочее, о чём много написано в книгах про целину. Всё это так. Но согласитесь, что все эти качества можно спокойно проверить в спорте, в каком-нибудь другом деле, в любом городе, в любой деревне. Но чтобы вот так свободно жить и дышать — это можно было сделать только на целине.
Потом слово «целина» заездили, обеднили, а то и просто извратили. В те годы студенческие отряды, сформированные в вузах, направляли на стройку необъятной страны: от Астрахани и Мангышлака на юге до Апатитов и Норильска на севере, от Нечерноземья России на западе до БАМа на востоке. И всё это именовали «целиной», но это не то. Настоящая целина была в диких и жарких степях Казахстана, где днём солнце поднимало ртутный столбик до пятидесяти градусов по Цельсию, а ночью волосы могли примёрзнуть к железной спинке кровати.
На свою первую целину Савва попал после второго курса. Опять же всё дело случая. Савва однажды нос к носу столкнулся в институтской столовой с Василием, бывшим комендантом общежития на Куракиной даче. Это случилось в апреле. Они поздоровались, разговорились. Теперь это был не Вася-комендант, как его звали в своё время студенты, а Василий Никанорович, аспирант кафедры общей гигиены.
— Мартынов, чем летом заниматься будешь? — спросил Василий.
— Ещё не знаю. Сначала месячная практика в больнице, а потом домой, — неопределённо ответил Савва.
— А не хочешь на целину?
— Не понял…
— Чего же тут непонятного? Я предлагаю тебе поехать со студенческим отрядом в Казахстан, на целину. Меня утвердили в Смольном командиром сводного отряда из нашего института. Делаю тебе официальное предложение, — продолжил Василий, явно симпатизировавший этому неболтливому парню.
— Но вы же второй курс не берёте?
— Исключения всегда есть, даже в самых строгих правилах, — глубокомысленно ответил Вася, — ну так что? Хочешь поехать или нет?
— Конечно, хочу! Какой разговор?
— Ну, тогда приходи в комитет комсомола, в двадцать четвёртый павильон. На втором этаже кабинет тридцать семь, там будет сидеть моя помощница Алла: у неё оставишь своё заявление и скажешь, что от меня. Всё понял?
— Спасибо, Василий, — поблагодарил Савва бывшего коменданта.
Так Савва стал бойцом студенческого отряда, выехавшего в Казахстан в середине июня. Сессию пришлось сдавать досрочно, потом короткий инструктаж, ещё более короткие сборы в дорогу, и вот уже Савва на верхней полке плацкартного вагона не отрываясь смотрит на родные просторы. Российские поля с цветущим клевером, иван-чаем и ромашками пролетели быстро. На третьи сутки дорога вывела состав в оренбургские степи, ещё зелёные, но кое-где с пожухлой уже травой. Потом поезд затормозил на берегу Аральского моря.
Станция так и называлась — Аральск. Стоянка около сорока минут. Из окна вагона открывался великолепный вид на море. Оно огромным бирюзовым пятном растеклось в выжженной песчаной пустыне. Рядом, почти у самых колёс состава, застыли в ожидании ночного выхода на промысел десятки рыболовецких судов. Вокруг состава сновали проворные продавцы рыбы. Чаще всего предлагали жереха; огромные рыбины достигали метрового размера. Жерех был здесь в любом виде — горячего и холодного копчения, сушёный, вяленый и даже свежий. Пассажиры охотно раскупали очень вкусную и совсем недорогую рыбу.
После Аральска потянулась жёлтая ковыльная степь с редкими оазисами зелёных деревьев, да ленивая Амударья иногда проблескивала, а потом снова пропадала в песках.
На четвертый день поезд прибыл в Кокчетав, столицу целинного края. Город был небольшой, прогретый солнцем, с узкими улицами и редкими деревьями. Он встретил студентов приветливо. На перроне гремел духовой оркестр, алели транспаранты и флаги. На митинге один оратор сменял другого, и все они что-то говорили и говорили о студенческом братстве, помощи, связи поколений. В общем, обычная в таких случаях риторика партийных чиновников и комсомольских вожаков.
Потом студентов распределили по грузовым машинам с бортами, оборудованными деревянными скамьями для сидений, и стали развозить кого куда по районам. Отряду, в котором оказался Савва, достался Арык-Балыкский район, поселок Имантау. Там строили новую птицефабрику и школу на тысячу двести учащихся. Студентам-медикам предложили работу по бетонированию огромных площадей для птичников и устройство многокилометровой ограды вокруг.
Работа у студентов была напряжённой. Утром, ещё до восхода солнца, ребята вставали, быстро завтракали и ехали на стройку. В одиннадцать часов, когда термометры показывали 55–56 градусов по Цельсию, все работы прекращались, и ребята прятались в тени, кто где, дожидаясь обеда. На обед их отвозили ровно в двенадцать, а потом, после отдыха, часа в четыре вечера их снова привозили на работу. Там они находились почти до самых сумерек. Ужинали поздним вечером при свете ярких звёзд на чёрном, как дёготь, небе. Те, у кого оставались силы, шли на вечерний фильм в соседний сельский клуб или жгли костры и пели под гитару.
Стоянка отряда располагалась недалеко от посёлка, примерно в двух километрах от него, в небольшой балке, где весной бежал ручеёк. Балка поросла молодым березняком, и в тени деревьев расположился лагерь студентов-медиков.
Рядом, в соседней балке, располагались отряды из Германии, Чехословакии, Венгрии и ещё каких-то социалистических стран. Поездки на целину были в моде, и студенты разных стран с удовольствием ехали подзаработать, посмотреть экзотику дикого необжитого края, а заодно и отдохнуть. Между отрядами устраивались встречи по волейболу или футболу. Иногда ребята ходили друг к другу в гости. В общем, студенчество жило своей жизнью, свойственной только молодым.
Савва несколько раз пытался найти своё место на стройке. Сначала он сколачивал из досок что-то вроде опалубки, потом его направили на растворный узел готовить бетон. Работа была тяжёлой — целую смену он кидал цемент с песком в гигантское жерло бетономешалки. Потом раствор отвозили на стройплощадки, которые были разбросаны вокруг на десятки километров. Но не тяжесть угнетала Савву в работе, а её однообразие. Нет никакого творчества, а тупая, пусть даже и нужная работа была ему не по душе. И тут случилось то, что всегда происходит, когда ты к чему-то давно готов, но не востребован. Неожиданно именно в тебе возникает самая острая необходимость. Такова уж натура человеческая, сущность диалектики, если хотите. Или ещё круче можно завернуть — мысли, возможно, и правда материализуются, и если о чём-то долго мечтать, то мечты обязательно сбудутся. Сам Савва, конечно, не верил в сказки о добрых волшебниках и не любил их. Он даже считал сказку о Золушке большой провокацией против честолюбивых и умных людей. Они добиваются всего своим трудом, помноженным на ум. Золушка же, раба кастрюль и глупой мачехи, вдруг ни с того ни с сего становится принцессой, как бы в награду за тихое рабство. Ясно, что такая история не могла быть по душе Савве. Он чувствовал свою готовность к серьёзному делу и терпеливо дожидался своего часа. И тот пришёл.