Он скользит и чуть не падает.
– Долой его! Долой!
Его стаскивают со стола.
– Товарищи, – пищит новый оратор, маленький, юркий студент, – мы никогда не забудем великих начал, которые дала нам великая, незабвенная alma mater…
– Браво! Брависсимо! Брависсимо! Качать его! Качать!
Оратора начинают качать. Он поливает всех пивом из бутылки.
– Господа, «Татьяну», – предлагает кто-то.
Внезапно всё умолкает. И затем сотни голосов подхватывают любимую песню:
«Да здравствует Татьяна, Татьяна, Татьяна.
Вся наша братья пьяна, вся пьяна, вся пьяна…
В Татьянин славный день»…
Один громовой голос спрашивает:
«А кто виноват? Разве мы?»
Хор отвечает:
«Нет! Татьяна!»
И снова сотни голосов подхватывают:
«Да здравствует Татьяна!»
Один запевает:
«Нас Лев Толстой бранит, бранит
И пить нам не велит, не велит, не велит
И в пьянстве обличает!..»
– «А кто виноват? Разве мы?»
«Нет! Татьяна!»
«Да здравствует Татьяна!»
Опять запевают:
«В кармане без изъяна, изъяна, изъяна
Не может быть Татьяна, Татьяна, Татьяна.
Все пусты кошельки,
Заложены часы»…
– «А кто виноват?» и т. д.
В 9 часов Эрмитаж[100] пустеет. Лихачи, ваньки, толпы студентов пешком – всё летит, стремительно несётся к Тверской заставе – в Яр и Стрельну[101], где разыгрывается последний акт этой безумной феерии. Там в этот день не поют хоры, не пускают обычную публику, закрывают буфет и за стойкой наливают только пиво и водку прямо из бочонков.
В Яру темп настроения повышается. Картина принимает фантастическую окраску. Бешенство овладевает всеми. Стон, гул, гром, нечеловеческие крики. Каждый хочет превзойти другого в безумии. Один едет на плечах товарища к стойке, выпивает рюмку водки и отъезжает в сторону. Другие лезут на декоративные растения. Третьи взбираются по столбам аквариума вверх. Кто-то купается в аквариуме.
Опьянение достигло кульминационной точки…
Вдруг раздаются бешеные звуки мазурки. Играет духовой оркестр. Музыканты дуют изо всех сил в инструменты, колотят молотками в литавры… Здание дрожит от вихря звуков. И все, кто есть в зале, бросаются танцевать мазурку. Несутся навстречу друг к другу в невообразимом бешенстве…
И это продолжается до 3–4 часов ночи. Потом студенты едут и идут в город. Иногда устраиваются факельные шествия со свечами до Тверской заставы. И опять песни. Оргия песен…
Потом постепенно всё стихает, испаряется, исчезает в предрассветном тумане. Зарождается тусклый день. Унылый день мелочных забот и житейской повседневности…
Седан
Вместе с прекращением свободной продажи спиртных напитков покончило своё существование одно из замечательных учреждений Москвы. Впрочем, дух этого учреждения не умер…
Я говорю о пивной у Никитских ворот, которая была известна под кличкой «Седан» и пользовалась почётным титулом «студенческой»[102]. Этот титул принадлежал ей по праву. В течение долгих лет «Седан» был главным питомником студенческого алкоголизма и чем-то вроде студенческого клуба. По вечерам сюда собирались многие представители из среды студенческой бедноты – люди, которым не доступны по своей дороговизне рестораны и другие места, где можно скоротать вечер. Сюда приходили они отдохнуть после целого дня усиленных занятий или забыться от тяжёлого одиночества студенческой жизни. Два товарища, которых капитал равняется двугривенному, шли посидеть и побеседовать в людном месте – «Седане». Приходили сюда и большие компании, человек в 12. Они пели здесь песни и веселились под звон пивных кружек. Иногда в тяжёлую минуту жизни какой-нибудь бедный студент пропивал здесь последние гроши. Но некоторых исключительно привлекала вольная атмосфера «Седана», его свободный и лёгкий «дух». Поэтому среди посетителей пивной встречались студенты более или менее состоятельные… Редкий студент не побывал хотя бы раз в «Седане», чтобы познакомиться с этим учреждением.
В «седанской» атмосфере водились особые микробы – микробы пивного запоя. И каждый год бывало несколько случаев, что студенты заболевали этой болезнью и оставались в «Седане» – делались его завсегдатаями. В течение года или двух «Седан» высасывал из них все жизненные соки. И в конце концов, отняв у своих жертв самое ценное – «душу живу», он выбрасывал уже негодные человеческие остатки в психиатрическую клинику или на Хитров рынок[103]. И принимался за новые жертвы.
Они приходили сюда ещё совсем молодые, здоровые, с жизнерадостными глазами, в которых отражалось их будущее, в новеньких тужурках, а удалялись отсюда с обрюзгшими, бледными лицами, опустившиеся, в засаленном, истрёпанном платье.
Это придавало «Седану» мрачный колорит и зловещую окраску. Несколько десятков студентов обязаны ему своей гибелью.
Собственно говоря, «Седан» был грязный и отвратительный притон, и только студенческая бедность да люди «особо настроенные» могли мириться с безобразием его обстановки. Кроме студентов, эту пивную посещали женщины Тверского бульвара – самые отчаянные из них. Они шли сюда, привлекаемые атмосферой, насыщенной пьянством, скандалами, безудержным прожиганием жизни. Pendant[104] к этим «кармен» составляли пропойцы и всякий сброд, в изобилии наполнявшие «Седан». Из людей с «определённым» положением пивную посещали швейцары, мелкие чиновники, военные писари и проч. Время от времени сюда заходили женщины высшего общества, любительницы сильных ощущений, желающие узнать «всё», – они заходили, конечно, переодетые и в сопровождении рослых кавалеров.
Настоящей жизнью «Седан» жил вечером. По утрам в нём не было ничего специфического, если не считать студентов-«завсегдатаев», с 9–10 часов уже начинавших своё безумное саморазрушение. Только к вечеру они достигали блаженства небытия, которого так жаждали, а днём сидели мрачные и насупленные, с остатками вчерашнего хмеля в головах и с гадким сознанием своего образа жизни.
Один Пивной Лев нарушал гармонию дневной «седанской» тишины. Он рассказывал анекдоты и старался обратить на себя внимание всех присутствующих, объединить всех своей особой: он любил жизнь общую и терпеть не мог, когда все сидели вразброд за отдельными столиками, пили своё пиво и читали газету. Он подсаживался то туда, то сюда и забавлял посетителей кабачка подвижностью и остротами. Это был студент небольшого роста с громадной шевелюрой светлых волос, с белым лицом, одутловатым, как у больного водянкой, с большими глазами навыкате, самый заслуженный завсегдатай, уже два раза успевший побывать в психиатрической клинике и несомненный кандидат в жёлтый дом[105]. По вечерам он бывал страшен, а утром очень мил и весел. Его любили послушать, да и вообще он слыл за любимца «седанской» прислуги и публики. У него были даже свои поклонники. Служители усердно ухаживали за ним и почтительно величали по имени и отчеству. Это неудивительно: Пивной Лев – человек состоятельный и не одну сотню рублей оставил в «Седане».
– Вы в университете изволите обучаться? – спрашивает приказчик, к которому только что подсел наш герой.
– Естественник 2-го курса, с золотой медалью кончил гимназию. А слышали ли вы, что меня в «Международный» не пускают?
– Каким таким манером?
– Приходит ко мне однажды товарищ в два часа ночи. Нужно водки. Я в «Международный». – Водки! – говорю. – «Нельзя-с, поздно». – Давай водки! – «Нельзя-с». – Давай водки! – Подхожу к аквариуму. – Пивной Лев встаёт и становится в трагическую позу с поднятой рукой. – Расшибу, говорю, давай водки!.. Водки дали, а в ресторан перестали пускать.
– Хе-хе-хе… – смеётся почтительно приказчик, которому Лев рассказывает печальную историю.
Пивная аудитория с удовольствием слушает рассказ о похождениях рыцаря «Седана». Вдохновившись общим вниманием, рыцарь продолжает:
– В «Сан-Стефано» тоже не пускали одно время, да я к знакомому приставу сходил, он мне записку дал «пропускать». – По записке пропускают…
– Сам пристав, – хихикает лавочник. – Сам пристав…
К 6–7 часам вечера физиономия пивной резко изменяется…
…Стеклянная двойная дверь ежеминутно распахивается, впуская всё новых и новых посетителей. Струя холодного воздуха, врываясь в помещение пивной, растворяется в атмосфере пивных испарений, сырости, табачного дыма и человеческого дыхания. Это плотная атмосфера, тяжёлая и удушливая, нависшая непроницаемым, грязным облаком, среди которого бродят человеческие фигуры. Крики, визг женщин, песни, пьяный говор. Какой-то хаос. Словно всё здесь одурманено невыносимой атмосферой. Самая скверная брань застыла в воздухе. Невообразимая грязь всюду. На «мраморных» столиках, на полу, на стульях – разлитое пиво… Мутно, пьяно и омерзительно.
По пивной бродит Лев. Ему уже больше не дают пива. И он ругается какими-то безумными словами, наверное, не сознавая их. Его громадные глаза навыкате мутны и страшны. Он бессмысленно водит ими по сторонам и вдруг останавливает на каком-нибудь из посетителей. Кажется, что Лев не видит ничего, но глаза его упрямо, невыносимо устремлены на вас. И делается жутко от этого взгляда, от этих огромных, бессмысленных, но страшно живых глаз. По временам раздаётся его смех. Он смеётся непонятным смехом замогильного человека. Лев всех затрагивает, но его не смеют тронуть.
– Колька, угости пивом! – пристаёт к нему пьяная женщина с набелённым лицом.