– Этой кружкой хорошо бить по голове…
Из «чёртова» угла раздаётся дикий визг, и по пивной проносится растрёпанная женщина. За ней гонится небольшого роста пьяный, кудлатый студент.
– Ату её! Держи! – кричат «седанцы».
Не догнав женщину, студент вдруг бросается на солдата, сидящего в стороне.
– A-а, ты военный! – ревёт он диким голосом.
Его оттаскивают. Он рвётся и злобно рычит.
И вдруг трагическая октава заглушает на мгновенье адский грохот пивной:
– Я пью за красоту отношений…
– Дай ему в рыло, – резким, крикливым голосом вопит господин с круглым лицом, – в р-рыло ему…
– Колька! – раздаётся из другой комнаты. – Не трогай мою шляпу.
Но Пивной Лев приходит в ярость.
– Моя шляпа, – бешено ревёт он, размахивая руками. – Моя шляпа! И Лев уносит шляпу в дальний угол, садится за стол, кладёт перед собой шляпу и бессмысленно, упрямо твердит:
– Моя шляпа, моя шляпа, моя шляпа… – И его мутные, огромные глаза устремлены на что-то. И опять кажется, что он не видит ни шляпы, ни окружающих, ничего…
– Бороться будут, – вдруг проносится говор по «Седану». – Бороться! Бороться!
Все гости встают с своих мест и составляют большой круг в первой комнате. Посредине два борца: господин с круглым лицом и большого роста, неуклюжий студент – оба сняли пиджаки и с остервенением бросаются друг на друга, стараясь повалить противника на пол. Кругом летят стулья, столы, визжат женщины, раздаются дикие возгласы ожесточённых «седанцев». И наконец, оба противника падают на грязный, залитый пивом пол и катаются из стороны в сторону…
Вакханалия переходит границы. Пивной дурман достиг своего апогея…
Но уже 11 часов. Тушится газ.
– Господа, пора кончать! – предлагают служители.
Через несколько минут «седанцы» гурьбой высыпают на улицу. Одного-двух невменяемых гостей под руки выводят на свежий воздух и сажают на ступеньки «Седана».
– Пусть проветрятся!
И те сидят здесь, пока не придут в себя…
А в «Седане» воцаряется мрак и безмолвие. Только слабый луч уличного фонаря странно прыгает на залитом пивом полу. И вдруг откуда-то раздаётся тихий, злорадный, зловещий смех. Из «чёртова» угла выползает отвратительная старуха Хитровка – и заливается поганым, торжествующим смехом. Сегодня чудовище наметило новую жертву…
Между тем компания гуляк из «Седана» перекочёвывает в чайную напротив. Отсюда кто-то предлагает отправиться на Кисловку. И все бредут в кабак на одной из Кисловок.
Так как трактир уже заперт, то «седанцы» пробираются через вонючий двор и чёрную лестницу в потайное помещение притона – небольшую комнату, слабо освещённую жестяной лампой с тусклым стеклом, на котором налеплена газетная бумажка. Здесь, за грязной, облитой спиртными напитками стойкой, человек угрюмого вида разливает водку в большие немытые стаканы. Её пьют без закуски.
Выпив по стакану, большинство снова тянется в чайную – до утра…
А в восемь часов открывался «Седан».
Средний интеллигент и студенчество[106]
Средняя русская интеллигенция возлагает на студента слишком тяжёлую ношу; не по силам она ему. Интеллигент прячется за студента всякий раз, когда речь заходит об идеализме. Надеется, что студенчество постоит за себя и, кстати, за него в борьбе за этот идеализм.
– Когда я был студентом… – лозунг большинства средних русских интеллигентов.
– Отчего вы так инертны, средний русский интеллигент? Отчего так легко отдаётесь на волю течения? Отчего грудью не станете против общественного зла?
– Когда я был студентом… – слышится слабый, ноющий голос.
– Знаем, знаем! Ну а теперь?
– Теперь… (тяжёлый вздох). Теперь семья, дети, служба, провинциальная тина, кругом люди неинтересные – поневоле засасывает. Скучно!..
– А помните, господа, бывало на студенческих сходках…
– Т-с-с… Шшт… Что это, ради Бога! Директор идёт! Голубчик, не погубите – председатель близко!.. Унеси Господи!.. Генерал, генерал! Его превосходительство! – раздаются тысячи испуганных голосов по всей обширной Империи.
– Когда я был студентом…
Неправда! Вы никогда не были студентом в том смысле, в каком думаете. Вы просто отбывали повинность идеализма – стремления к высшим вопросам, общественной стойкости. Вы только носили форму. Вместе со студенческой тужуркой вы сбросили почти всё, что было в вас студенческого.
Отбывать повинность идеализма ещё не значит быть идеалистом. Юношескому идеализму нельзя придавать много значения. Он ведь отвлечённый. Надеяться на него – это значит полагаться на теорию, не применённую на практике. Идеализм важен постольку, поскольку он присущ данному человеку или обществу, а не взят напрокат на время юношеских годов. Вовсе не идеалист тот, кто в двадцать лет пылок и «восприимчив» ко всему великому, а к тридцати годам начинает зарастать мхом житейской повседневности.
Студент ещё не применяет к жизни свои способности и силы, а только подготовляется к жизни. Он не совершает поступков, а только высказывает свою антипатию или симпатию к явлениям общественной жизни или отдельным поступкам действующих людей. Между тем, чтобы судить правильно о человеке, мы непременно должны знать, каков он в действии, в действительной жизни. Анализируя среднего студента, изображая типы студентов (типы, а не личности!), мы не должны упускать из вида всего среднего интеллигентного общества страны. Нужно соразмерять характерные черты тех и других, чтобы не получилось абсурда, чтобы не превратиться, увлёкшись слишком отвлечёнными качествами студента, из холодного аналитика в пристрастного панегириста. Не нужно забывать главного: средний студент есть будущий средний интеллигент.
Что же такое средний русский интеллигент? Текущая литература отражает его, как в зеркале. И нужно сознаться, русские писатели – эти люди, всегда стоящие на страже общественного долга, – большею частью разочарованы в интеллигенте. Даже такой гуманный, интеллигентный (в настоящем смысле этого слова) писатель, как Короленко, в своём последнем рассказе «Не страшное» рисует тип универсанта, в прошлом которого было «что-то идейное», «который говорил в своё время искренно и верил себе, и был искренно молод», а к 35–40 годам сделался чуть ли ни кулаком. И это вовсе не исключительный тип. Исключительно другое действующее лицо в рассказе – учитель гимназии. Одиночество этого учителя в обществе, непонимание его и склонность окружающей интеллигенции видеть в нём чудака доказывает, что это – редкий человек, светлое явление на тёмном, тёмном фоне.
Характернейшие черты русского среднего интеллигента выпукло изображены Чеховым. Чехова вообще можно назвать певцом русской средней интеллигенции. Он рассказывает нам, как живут и действуют все эти бывшие студенты, заручившиеся дипломами и призванные создавать русскую действительность. Уставший, плохо работающий, скучающий до омертвения и часто, очень часто приспособляющийся к обычному течению – таков универсант, подвизающийся на обширной территории России. Иногда хорошие порывы, но неуменье добиваться желаемого, мало настойчивости и вечный рефлекс – вот характерные черты интеллигентов. В сущности, неплохие люди, они не одарены (или плохо одарены) качествами, делающими жизнь продуктивной и ведущими её по пути добра.
Странный заколдованный круг! Либо человек безвольничает и плохо работает, либо он кулак, как Будников у Короленко. Хороший человек рассуждает, рефлексирует, но не делает, а дурной работает, но как раз в обратном смысле, чем рассуждает хороший. В этом трагедия и, если хотите, несостоятельность интеллигенции.
И понятно отрицательное отношение к ней таких людей, как Горький и Л.Н. Толстой.
Горький весь пропитан идеализмом и жизнерадостностью, он требует, чтобы жизнь шла вперёд быстрым темпом. И он негодует на инертную и ноющую русскую интеллигенцию, чуть заметно копошащуюся в необозримых дебрях Российской империи. Горький идеализирует антиинтеллигентную жизнь, некультурных людей возводит на пьедестал, и дипломированная высшим образованием русская интеллигенция, как бы признавая своё бессилие, преклоняется перед этой антиинтеллигентной жизнью. Тут именно важно указать, что русские не остановились в своём увлечении Горьким как художником, а постарались придать ему общественное значение. Это уж явный признак безверия в свои культурные силы…
Из современных писателей один П.Д. Боборыкин изображает интеллигенцию в радужных красках. Но, вопреки желанию автора, как раз на его героях сказывается главнейший недостаток русского интеллигента, вовсе не возбуждающий оптимизма, которым полон сам П.Д.
Герои г. Боборыкина очень много говорят и очень мало делают. Жители центров, люди по большей части обеспеченные – эти господа живут в своё удовольствие и болтают на разные современные темы. Их поездки на голод[107] и ещё куда-нибудь в этом роде совсем не вытекают из сущности их натуры и жизни, а являются чем-то привязанным, пожалуй, даже выдуманным автором. Отнимите у этого идеализированного интеллигента его обеспеченность и переселите его в глушь России на место земского врача или учителя гимназии, завалите работой, и он будет такой же ноющий, подавленный жизнью русский интеллигент.
Мало кто из средних русских интеллигентов не оказывается в положении Токарева – героя повести Вересаева «На повороте».
«Идеалист» в студенческие годы – Токарев при столкновении с жизнью, с суровой действительностью, именно когда необходимо бороться, бороться и бороться – бессильно опускает руки и уже почти готов отдаться на волю течения. Юношеский идеализм сменяется угнетённостью духа и безверием… Понятно, что в трагедии русской интеллигенции играют роль и внешние обстоятельства, но главное коренится в натуре человека: неумение сильно хотеть, мягкость вместо протеста, отсутствие инициативы во всех её видах…
Вот почему я изобразил студентов не в радужных красках, не в блеске солнца молодости, а при сером, обыденном свете неяркого дня. Нет причин радоваться и ликовать, когда в жизнерадостном и пылком юноше замечаешь уже те самые черты, которые заставят его через два-три года пойти на убыль. Странно было бы изображать русского студента в противоположность русскому интеллигенту каким-то рыцарем без страха и упрёка. Ведь это был бы абсурд: когда интеллигент подготовляется к жизни, у него всё есть, когда живёт – почти ничего… Насмешкой звучат слова среднего интеллигента: