К нему подошла Оля. Он вытер ладонью глаза, чтобы лучше видеть ее лицо.
—Я говорила, что вы выиграете, — сказала она спокойно, но синие глаза ее блестели. — Какой ты мокрый! Постой-ка…
Она вынула из кармана платочек, скомкала и стала вытирать его лоб. Она вытирала долго, потому что платочек был очень маленький, девичий, и толку от него, конечно, не было никакого…
—Дима! Где ты?
Откуда-то подлетел Алешка Ремешков, схватил Вадима за руку, закричал отчаянно:
—Барышня, не смейте его причесывать! Вы с ума сошли?! Он нужен для кадра именно такой расхристанный, страшный, — победа, черт побери, дается нелегко!
…Шлепали по граниту набережной тяжелые волны. От них веяло холодом — все-таки апрель месяц. Днем было так жарко, а сейчас хоть надевай пальто.
Лагоденко, Рая и Нина Фокина сидели на скамейке возле реки, смотрели в черную воду, где отражались огни многоэтажных домов набережной и редкие апрельские звезды, разговаривали вполголоса о волейболе, о скорых экзаменах, о лете…
За спиной тихо шумел парк, ветер доносил порывы музыки с большой эстрады. По реке шла неразличимая в темноте лодка: всплеск весел, и долгое воркованье воды, и снова ленивый всплеск.
Лагоденко вдруг усмехнулся каким-то своим мыслям.
—Ты что, Петя?
—Так, вспоминаю волейбол… Удивительная все-таки это вещь — спортивный азарт. В последнюю игру я специально наших болельщиков наблюдал, как они на Сергея смотрели. Забавно! На эти четверть часа он стал абсолютным кумиром, ему все простили, все забыли, на него молились…
—Да-да, — улыбнулась Рая, — наш грозный Спартачок смотрел на Сережку прямо с обожанием, даже кричал…
—А ты разве не кричала? Сам слышал: «Ой, Сереженька!.. Милый!.. Золотой!..»
—Нет, в волейбол он играет хорошо, — сказала Нина, — этого никто отрицать не будет. Но наша жизнь, к сожалению, вернее к счастью, заключается не в одном волейболе.
—Очень верно, — кивнул Лагоденко.
—Так вот, и что с Сергеем будет дальше, как он начнет жить — это серьезный вопрос.
—Это зависит от него, — сказала Рая.
—От него главным образом, но и от нас тоже. Мы вчера в общежитии очень долго толковали о нем. Лешка говорит, что Сергей уже сильно изменился, но мне что-то не верится. А другой парень, наоборот, рубанул — ни черта он не изменился, приспособился, говорит, только к новой обстановке…
—Неправда, Петя, он изменился, — сказала Рая, качнув головой, — но пока еще внешне. Просто он чувствует себя неловко, как говорится, пришибленно, потому и держится как-то особняком, мало разговаривает — это очень необычно для него и производит впечатление какой-то большой перемены. А на самом деле такой большой перемены, конечно, нет и еще не могло быть. Это же дело долгое, нелегкое — дело будущего. Правда же, Петя?
—Правда, — Лагоденко с довольным видом обнял Раю одной рукой. — Ты у меня прямо министерская голова! Верно, конечно. Дело будущего. Но хорошо уже то, что он что-то понял и вернулся в институт; с его самолюбием это было не просто сделать. Очень не просто, я понимаю… Одним словом… — Лагоденко длинно зевнул и потянулся, выпятив грудь, — посмотрим, время покажет. За ним же теперь во сто глаз будут смотреть.
Кто-то торопливо, стуча ботинками, подошел к скамье.
—Ребята, вы здесь? — Это был Андрей. — А где остальные?
—Разбрелись кто куда по парку, — сказал Лагоденко зевая. — Народ молодо-ой… Это мы с Райкой люди солидные, женатые, сидим тут по-стариковски. И Нина за компанию.
—А кого ты ищешь? — спросила Нина.
—Сестру ищу! Час уже ищу, бегаю по всему парку! Черт знает… — Андрей рассерженно умолк. — Домой надо ехать, а ее нет. И главное, куда она могла одна пойти?
—Почему одна? Наверное, где-нибудь с Димкой, — сказал Лагоденко. — Может, в Нескучном гуляет.
—С Вадимом? Почему ты думаешь, ты видел?
Нина засмеялась:
—Ох, Андрюшка!.. Конечно, твоя сестра с Вадимом, наверняка. Так что не волнуйся.
—Да? — сказал Андрей изумленно и после минутного молчания пробормотал: — Тогда я это… может, они на танцах, пойду посмотрю…
И он поспешно скрылся в темноте.
Лагоденко с видом полного недоумения развел руками и расхохотался:
—Ну — Андрей! Теперь он окончательно растерялся! Нет, он все-таки у нас странный человек… — И убежденно тряхнул головой: — Страннейший.
30
Ночью Вадим просыпается от грозного, катящего волнами грохота — танки! Привычным ухом, по особому прерывистому фырчанию на разворотах он угадывает: «тридцатьчетверки». Этот знакомый шум — лязганье, рев моторов, гудение потрясенной улицы — напоминает ему сорок четвертый год, ночные осенние марши по венгерским автострадам, путь на Дебрецен и Комарно… Но там, за окном, — мирные танки. Они идут на парад.
Вадим засыпает с радостным ожиданием утра.
И вот уже
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля… —
и будит Вадима этой старой, но нестареющей, полной бодрости, весны и задора песней. За окном ясно-голубое, безоблачное небо с дымчатым отливом у горизонта — день будет жаркий! Вера Фаддеевна уже ушла, она идет с Ленинским районом, который всегда открывает демонстрацию. Вадим одевается по-весеннему и без кепки выходит на улицу.
На Калужской необычайная и торжественная, прохладная тишина. Солнце поднялось невысоко, и улица еще вся в тени. Людей в этот ранний час еще немного, и все они идут в одну сторону, к центру, спешат на свои сборные пункты. И Вадим идет туда же, обгоняя других и стараясь шагать в такт песне, доносящейся из далекого репродуктора:
С добрым утром, милый город…
От Калужской площади все машины сворачивают на боковые улицы. Вадим с трудом пробивается сквозь идущую быстрым шагом колонну демонстрантов и выходит на Крымский мост. Здесь уже многолюдно, шумно и жарко. Странное зрелище, оно бывает только в праздники — люди идут не по тротуарам, а прямо по середине улицы, по трамвайным путям, а машины движутся так медленно, осторожно, что им впору бы переселиться на тротуар…
Двор института переполнен. Студенты толпятся на улице перед воротами и в сквере. Вадим идет на звуки аккордеона — это, наверно, Лешка, а где Лешка — там и все ребята.
—А, правофланговый! — кричит Горцев и длинной рукой через чьи-то головы вцепляется Вадиму в плечо. — Идем-ка, поможешь вынести портреты! В гардеробную!
Вадим не успевает ни с кем поздороваться, Горцев тащит его в институт. Они проталкиваются сквозь толпу студентов, со всех сторон слышатся возбужденно-веселые голоса, смех и рябит в глазах от множества знакомых и незнакомых радостных лиц, белых, красных, голубых платьев…
И вот раздаются в отдалении глухие удары — это бьют кремлевские пушки. Парад начался.
Вадим занимает свое место на правом фланге колонны. Рядом с ним Андрей, в белой вышитой косоворотке, и Мак, сменивший на этот раз свою лыжную куртку на ковбойку необыкновенного, радужного цвета. Все пока еще стоят беспорядочно, несколько человек окружили Лесика с аккордеоном и поют шуточную студенческую песню. Громче всех, конечно, «лирическое сопрано» Лены Медовской:
В первые минуты
Бог создал институты…
Лена в голубой шелковой кофточке, лицо разрумянилось, и пепельные волосы, поднятые сзади и обнажившие незагорелую шею, светятся на солнце и кажутся золотыми. Вадим любуется ею издали, да, впрочем, и все смотрят на нее улыбаясь… Лена сегодня уже трижды сообщила, что папка предлагал ей пропуск на Красную площадь, но она отказалась, решила идти со всеми на демонстрацию. Рядом с Леной стоит Сергей Палавин и тоже поет, хотя и не громко, так что его почти не слышно. Вторую неделю уже Сергей в институте, но держится все с той же молчаливой настороженностью, как и в первый день. Если с кем-нибудь говорит — только о делах.
Сергей всегда был правофланговым на демонстрациях, шел в первой шеренге, а однажды даже в голове колонны, нес транспарант с эмблемой института. Теперь он рядовой, затерян в гуще третьего курса, и в руках у него какой-то цветок.
Но вот впереди заколыхались знамена, флаги, плакаты — колонна двинулась. Подбегает Спартак — клетчатая кепка сдвинута огромным козырьком назад, лоб распаленно блестит от пота. Спартак кричит:
—Разбирайтесь, ребята, становись! Трогаемся!
По пути Андрей рассказывает Вадиму, что Оле позавчера предложили место в Москве — в Ботаническом саду. В конце мая она сдает последние экзамены и в июне начнет работать. Отец и Андрей очень довольны. Все-таки она еще молода, чтобы жить самостоятельно. Пусть поработает пока в Москве, а потом и в институт поступит.
—Оля тоже довольна? — спрашивает Вадим.
—Елка? Да ее не поймешь… Вообще она все время мечтала уехать на практическую работу, причем обязательно в самую глушь. Как мы ни убеждали: надо, мол, остаться в Москве, чтобы поступить в вуз, пока хоть на вечернее, — она хочет в Лесотехнический, — все было напрасно! «Успею еще, вся жизнь впереди. Надо сначала практически поработать». Ну, а в последние дни вроде смилостивилась…
—Это же интересная работа — Ботанический сад! — говорит Вадим неожиданно горячо. — Правильно! Лучше и не придумать.
—Но она еще окончательно не сказала. Говорит, надо с кем-то посоветоваться… — Андрей умолкает, искоса взглянув на Вадима. Очевидно, он понимает, с кем ей надо посоветоваться. Вадим тоже догадывается. Они идут некоторое время молча. Вадим закуривает, а Андрей снимает очки и делает вид, будто поглощен их протиранием.
Андрей берет Вадима за локоть.
—Она придет к нам сегодня на вечер. Так что ты, это самое… — бормочет он невнятно, — скажи ей, чтоб не дурила…
Вадим кивает. Да, он скажет ей. Пока он в Москве, она не уедет. Они должны быть вместе, жить в одном городе. Ему становится очень радостно, — ведь он сам столько думал об этом и ничего не мог придумать, а теперь все решилось так неожиданно и так просто. Она не уедет! Она остается в одном с ним городе! Она решила остаться, потому что…