— Когда ты там был последний раз? — я скептически выгнул бровь, а друг лишь отмахнулся. Не был никогда, я знал наверняка.
Ялик, потихоньку оправившись после черноты, тоже стал выбираться наружу, бесконечно кутаясь в дубленку и ворча, что из-за меня нормально не высыпается.
Рыжий ленюх. Ему только есть и спать. Хотя выглядел помощник неважно, если честно. Чайные глаза потемнели, тело исхудало, проявив костлявую нескладную фигуру помощника, рыжие волосы напитались темноты и отдавали багрянцем.
Орин же напротив помолодел, окреп и спокойно ступал на сломанную ногу, что чудом срослась. Он помогал по хозяйству девушкам, ухаживал за лошадьми и взялся чинить старую котельную, чтобы наладить подачу горячей воды в спальни, и жаровни, чтобы для готовки не использовать ценную магию. Я даже не ожидал такого рвения к хозяйству от холодного и молчаливого возницы, потому не настаивал на его присутствии около себя в виде охраны. Уж тут мне точно никто не угрожает.
— Будешь шевелиться, не замерзнешь, — я бросил взгляд на рыжего помощника, что подпрыгивал на месте, пытаясь согреться. Ял замер и посмотрел на меня, будто впервые увидел.
— Син…
— Все! — рявкнул я. — Давай работать. С тобой дело быстрее пойдет.
Обогнув колесницу, я все еще не чувствовал, как рубашка на горловине стала дубовой, а планка покрылась льдинками.
— Ты точно ф-ф-в порядке? — в глазах друга появилось удивление. Он только сейчас заметил, что я остриг волосы?
— Хватит болтать, Ял. Я не собираюсь торчать в этой дыре вечность. Давай перенастроим панель… там в две руки удобней.
— Да она в-все рав-ф-фно безнадежна, — рыжий опустил голову и пнул носком сапога железную лошадь. Та не ответила, лишь загудела.
А я понял эти слова по-своему. Любава безнадёжна, и мои усилия бесполезны.
Колючий кол вошел в грудь и замер.
— Тебе стоит погреться, Син, — протараторил испуганно Ялик, все еще разглядывая мое лицо.
Он подошел ближе, а я вдруг понял, что не чувствую мышц, пальцы на руках окоченели, а говорить стало трудно. Друг подставил плечо и, сопя, быстро потащил меня ко входу. Я шел, подволакивая ноги, но уже не реагируя на происходящее. Мне было все равно.
— Ты меняешься слишком быстро… — как-то тревожно пробормотал Ял. — Посмотри, — в большом холле замка он повернул меня к стене, что была от потолка до пола покрыта зеркальной пластиной. И я уронил челюсть. Прядь, что побелела еще в академии, разрослась, как зараза, и теперь полголовы, вместо моих темных волос, покрывали снежные, кристально белые пряди. Глаз с левой стороны утратил янтарное тепло, погас и укрылся блеклой мутностью.
— Позовите Любаву! — крикнул рыжий в пустоту коридоров, но я вцепился мерзлыми пальцами в его локоть и сильно тряхнул.
— Нет! Хватит.
— Ты… — его глаза забегали, — но ты… в-в-выгоришь, Син. Замерзнешь.
— И мрак с ним, — я скрипнул зубами и, придерживаясь за стену деревянными от холода пальцами, побрел в сторону своего крыла.
— Так нельзя. Я не знаю, что у в-ф-фас тут произошло, но она должна понимать, кто ты. Должна…
Я дернулся и зло оглянулся на рыжего. Тот отшатнулся, будто кошмар увидел.
— Спать со мной?! — я не кричал, но ярость клокотала под горлом, как огненная змея.
— Если это единственное, что помогает… — не до конца восстановившийся парень тоже придерживал стену рукой и повел плечом, мол, а что делать.
— Я лучше умру, чем стану принуждать кого-то любить себя.
— Но ты наследник! — возмутился рыжий. — Будущий король Криты. Дев-ф-фушка должна…
— Я. Сказал. Хватит! — Ярость кусалась, заплетала холодные лозы вокруг шеи, не давала дышать. На последнем выдохе смог выдавить: — Иди к себе, Ял. Не лезь в это.
Рыжий отстранился, сначала засомневался, но потом сорвался с места и с не присущей для него скоростью помчал по коридору.
Время трещало, обвивало лодыжки холодными жгутами, будто пыталось задержать или остановить.
Время забирало жизнь. Тик-так. Тик-так… тик…
До комнаты я дошел, едва чувствуя тело. Губы ссохлись или смерзлись, уже и не поймешь, лицо и спину стянуло, словно на мне тяжелая кольчуга. Дыхание замедлилось, кровь холодила вены, я чувствовал, как она медленно перекатывается под кожей и вот-вот остановится.
Если я умру, умрет и Белянка…
Как же ее оторвать от себя и не причинить вред?
Ввалившись в комнату будто пьяный и едва не растянувшись на пороге, я закрыл дверь на ключ.
Озноб пробивал насквозь, рассекая позвоночник снизу вверх и обратно, а легкие не раскрывались, словно внутри мехов теперь колючки.
Наверное, я добирался сюда слишком долго, почти сразу кто-то робко постучал.
— Уходи… — прижавшись лбом к полированному полотну, я шевельнул губами.
Знал, что это она. Услышал. Почувствовал.
Весна, сладость на языке, а на берегу теплого озера, прячась от зноя в тени деревьев, звенят чашечки ландышей. Снежные хлопья, летящие с неба, не обжигают кожу, а исчезают в темно-синих потоках.
Меня уносило невероятной иллюзией в вязкий сумрак, где я с трудом мог шевелиться или говорить.
— Открой, Синарьен, — невеста царапнула по двери, но голос был отдаленным, сжатым, словно ей неприятно.
Не-невеста теперь…
— Зачем? — выдохнул я со свистом, подрагивая от холода.
Она не ответила, лишь снова стукнула костяшкой по двери, неуклюже, неуверенно, а я заулыбался очевидности, отчего мерзлые губы потрескались до крови.
— Ты пришла не ради меня, а чтобы не умереть.
— Тебе проще убить нас обоих? — сначала взвилась Любава, но после запнулась и надолго замолчала.
Я не удержался на каменных ногах и, прижавшись спиной к двери, сполз на пол.
— Я давно мертв, Любовь. Года три уже.
— Почему три? — прошептала она, а после умоляюще протянула: — Но я ведь еще жива…
Я прыснул, облизал пересохшие губы, что тут же покрылись корочкой льда.
— Значит, тянуть до последнего, отворачиваться, а потом делать из меня изверга тебе проще? В тот вечер ты ласкала меня, изводила, провоцировала, а потом я виноват?!
— Ты напал на меня. Я… испугалась.
— Ты хотела меня не меньше.
— Нет!
— Правильно, лучше врать себе, я тоже так делаю, — откинул затылок назад, отчего в голове взорвались белые искры. — Лучше беги, Белянка, пока я еще при разуме.
— Я… — ее голос жутко дрожал, смешивался с сипотцой, — не уйду.
Холодная боль сминала сознание, я уплывал в темноту и едва различал силуэты комнаты, сидя какое-то время без движения.
И когда уже ухватиться было не за что, впереди, в полном мраке, возник танцующий огонек. Вытянув руку, я бережно коснулся его пальцами, но не дотянулся. Тряхнул головой. В ушах зазвенело. Между ребер заныло.
Тихий вздох пролетел под щелью двери, и в холодной груди нерешительно затрепетало тепло.
Волны жара наплывали медленно, боязливо. Я пошевелил пальцами. Они потеплели. Осторожно повернувшись плечом к двери, прошептал:
— Что ты делаешь?
— Пытаюсь тебе помочь, — тихим шелестом ответила Любава.
Тихий стон коснулся моих ушей, и я потянулся к ручке. Вставать было сложно, ноги все еще деревенели, но я смог щелкнуть замком и даже повернуть темную головешку, но толкнуть полотно не получилось. Словно с другой стороны двери кто-то придерживал.
Не справившись с головокружением, я рухнул навзничь. Было ощущение, что тело от падения разлетится на куски, как лед.
Дверь распахнулась. Холодный сырой воздух из коридора коснулся щеки.
Дверь захлопнулась, щелкнул замок, сквозняк отступил.
— Ты можешь уйти, — отчеканил я твердыми губами. Не ее, а себя упрашивая остановиться, запретить, заткнуть нахрен низменные желания. Магия не может лишать нас выбора! Не имеет права.
Я хотел Любаву, как безумец, но теперь — это будто жрать горький перец, пытаясь набить голодный желудок. Только хуже станет. И каждый раз, прикасаясь, я буду думать, что она не со мной, а думает о другом. Представляет какого-то оборванца на моем месте.
Любава подступила ближе, мягкая ткань платья коснулась моих рук, что безжизненно лежали на полу. Легкое движение размотало нервы, вызвало жуткую дрожь по всему телу. Сдерживаясь изо всех сил, я смотрел в потолок и почти умолял:
— Уходи …
— Уйду, но не сейчас.
Я перевел на Любаву злой взгляд. Светлые зрачки расширились от увиденного, но она не отступила и не попятилась. Румяная, растрепанная, дышит часто. Нежно-персиковое платье придерживает на плечах и вдруг… отпускает.
С тихим шорохом шелк упал ей к ногам, открывая обнаженное стройное тело.
— Твоя жизнь привязана к моей, — прошептала девушка, стискивая опущенные вдоль тела руки.
Я прищурился. Слабого тепла, что почувствовал сквозь дверь, было мало, но вытянутая фигурка, вздернутый подбородок, брошенные слова и непокорность во взгляде Любавы на мгновение оглушили. Я ей не нужен.
Сжал зубы, поднялся на ноги. Возвысился над хрупкой девушкой качающейся горой. Она смотрела на меня сквозь побелевшие ресницы и подрагивала, кусала губы, стискивала руки. Розовые вершинки груди на молочной коже притягивали взгляд. Я шагнул ближе. Не-невеста натянулась, слабо дернулась, но осталась на месте.
— Что может быть хуже безысходности и отсутствия выбора? — прошептав, я приподнял ладони, собрал мелкую дрожь с ее опущенных рук. Выше, выше, до плеч, чтобы одной кистью заперетъ ее дыхание, сжав шею, вторую уронить на упругую грудь. Любава с сухим выдохом закрыла глаза и будто окаменела, резко втянула воздух через зубы и задержала дыхание. Цветок, что до этого покоился на ее плече темным рисунком, вдруг засиял, затрепетал разными переливали алого. Лозы сине-серебристого цвета выскользнули из центра метки и ласково огладили мои пальцы. Дали глоток желанного тепла.
Но этого ничтожно мало.
Меня трясло. От жажды. От злости. Но больше от последнего.
— Одолж-ж-жение… д-да? — вытолкнул из скривленных губ. — Ради своего спасения стараешься?