– Ты ссорилась со своей матерью?
– Ужасно, – сказала Анна.
– Из-за чего?
– Из-за всего. Мне казалось, что мы абсолютно разные. Она для меня была слишком хаотичной. Без постоянной работы, часами болтала по телефону с подругами, вместо того чтобы помочь мне с заданиями, не убирала посуду, разбрасывала белье, она была красивой и привлекательной женщиной, иногда приводила домой своих поклонников, из которых никто надолго не задерживался. А я была мещанкой. Как будто я была матерью, а она моей дочерью, и я уже рано начала ее критиковать, и это она выносила с трудом.
Анна вспомнила, как однажды, когда она проснулась ночью и ей захотелось к матери, она увидела висевшее в коридоре чужое пальто, и из спальни послышались стоны. Тогда она написала на листке бумаги: «Мама должна со мной ласкаться, а не с тобой, ты, обезьяна» – и сунула записку в ботинок под пальто. «Со мной» она подчеркнула красным карандашом. Мать тогда ее упрекала, что этот мужчина только из-за нее не пришел больше, а ведь с ним она надеялась завязать крепкую дружбу. Но если он только из-за этого так обозлился, то он не может быть матери настоящим другом, сказала тогда Анна.
– Ты знаешь, какие слова моей матери меня больше всего раздражали?
Конечно, Томас этого не знал.
– Ты же была моим желанным ребенком, говорила она. И после этих слов как минимум три часа не разговаривала со мной.
– А твой отец?
– Я его совсем не знала. Они развелись, когда мне было два года. Родительские права получила моя мать, и отец был, видимо, рад, что ему не придется заботиться обо мне. Я его увидела в первый раз на маминых похоронах.
– И что?
– И ничего. Он мне не понравился. Я никогда не была такой несчастной, как в тот вечер. Потеряла мать, да и отца тоже.
– Могу я наконец взять тебя в свои объятия? – спросил Томас и притянул девушку к себе.
– Теперь я в твоих объятиях, больше мне ничего не надо.
Томасу показалось вдруг невероятным, что он лежит в постели с такой красивой и такой желанной женщиной.
– Ты знаешь, – сказал он, – я так счастлив!
– Ты знаешь, – сказала Анна, – я тоже. Но теперь, мне кажется, мне надо поспать.
– Я буду тебя охранять, – улыбнулся Томас.
– Тогда я спокойна, – пробормотала Анна и повернулась на другой бок, – но только смотри не засни сам.
Томас прижался к спине девушки и положил на нее свою руку так, чтобы ладонью касаться ее волос.
Раньше он часто в своих фантазиях воображал себе, что однажды женщина с трудной судьбой будет искать у него защиты и он тогда отдаст все свои силы на ее спасение. Впрочем, он представлял себе женщину слабым существом, почти терпящим кораблекрушение, и тут он приходит на выручку.
Анна не была слабой, напротив, она точно знала, чего она хочет, и она знала это и без него, Томаса. Откуда это? Она была на четыре года младше его. Четыре года назад Томас прервал свою учебу на врача и решил вместо этого изучать экологию. Ему понадобилось много времени, чтобы решиться на такой шаг.
Томас попытался представить себе, как бы он рос только с матерью, будучи у нее единственным сыном. Никакого дома с башенкой, никакого Эрленбаха, никакой Мириам, только трехкомнатная квартира в непривлекательном квартале на окраине Цюриха, в Швамендингене или Ёрликоне. До вечера в группе продленного дня, зимние каникулы в каком-нибудь школьном лагере в Вализе. И потом, за год до окончания школы, его мать умирает от мучительной болезни, и на похоронах какой-то ворчливый пожилой мужчина подходит к нему, протягивает руку и говорит:
– Я твой отец.
Томас не мог себе такого представить. Но женщина рядом с ним, которая сейчас глубоко и ровно дышала, не нуждалась в такой фантазии, она сама пережила это. На него снова нахлынула волна счастья, ведь это именно ему позволено любить эту женщину, да и она тоже любит его. То, что он будет ее защищать, это он только что произнес в шутку, но это было для него и вполне серьезно. Но от чего защищать? Разве самое плохое не было уже позади?
Чего бы Томасу не хватало, живи он без отца? Горные прогулки на Пик Лангуард, на Пик Чиерва, разве не совершал он их с матерью? Его мать любила бродить по долинам, вдоль горного ручья и снова вниз, но вершина горы всегда оставалась мужским делом с тех пор, как Томасу стукнуло двенадцать или тринадцать лет.
Вести разговоры ему всегда было легче с матерью, но серьезность, с какой его отец относился к своей профессии, что было для него само собой разумеющимся, Томаса всегда впечатляла. Уже вскоре после своего поступления в кантональную школу он выразил желание стать врачом, ему просто ничего другого не приходило в голову. Он просто хотел стать таким, каким был его отец. Поэтому он очень боялся того момента, когда ему придется объявить о своем решении порвать с медициной, и тем неожиданней была для него реакция отца на это. Он, слегка приподняв брови, только спросил: «Так, значит, ты обнаружил, что экология тебя интересует больше, чем медицина?» Когда Томас в ответ подтвердил, что так и есть, отец просто заявил: «Тогда все в порядке. Хорошо, что ты понял это сейчас, а не на третьем году обучения, будучи уже врачом-ассистентом».
Но мать тогда очень испугалась, и она спросила отца, не значит ли это, что он уже раньше для себя понял это, на что отец с улыбкой ответил: «Ты не могла себе такого даже представить, верно?»
Говорил ли отец все это серьезно или нет, было не понятно: он не захотел дать отчета. Но он спросил Томаса, как обычно, в конце месяца, сколько ему нужно денег, и вручил пару сотенных бумажек, не потребовав, чтобы сын оплачивал свою учебу сам.
А если действительно у его отца была другая цель в жизни? Он не стал профессором. Заниматься публикациями ему всегда было противно, сказал он однажды. И даже статус главного врача больницы был выше, чем у оперирующего дипломированного врача частной клиники. Томас решил на будущее когда-нибудь спросить его об этом.
Но чем дольше Томас размышлял о своем отце, тем более его образ становился несовместимым с тем блеклым истуканом, который при погребении его матери поведал бы ему, что он его отец. Тогда он попытался вообразить себе своего собственного отца, как бы он отделился от траурной группы, подошел к нему, все еще стоящему у открытой могилы своей матери, положил ему руку на плечо и признался ему, что он его отец.
Но и эта фантазия никуда не годилась, ибо для таких людей, как его отец, не могло быть никакого повода, чтобы все свою жизнь скрывать от него, что он его сын.
Это все были модели, мысленные модели, и их никак нельзя было применить к собственной жизни. Он был все-таки Томас, а не Анна.
И он любил Анну.
13
Мануэль проснулся, включил лампу возле софы и посмотрел на часы. Без четверти четыре. Кто-то постучал. Он встал, подошел к двери и открыл ее. В прихожей никого не было. И на лестнице, ведущей на нижний этаж, откуда струился свет ночника, который горел постоянно, никого.
– Юлия? – спросил он вполголоса.
Стояла тишина.
Мануэль смущенно вернулся на место своего ночлега. Стакан на столе был пуст. Значит, он все-таки принял рогипнол, надо было хорошо постараться, чтобы разбудить его.
Он был уверен, что кто-то постучал. Или он видел такой сон? Он не мог ничего вспомнить.
Он лег, выключил свет и сразу же снова погрузился в тяжесть искусственного сна.
Едва минуло пять, как Мануэль вскочил, так как снова раздался стук. Когда он снова никого не увидел за дверью, он спустился по лестнице и тихо приоткрыл дверь в спальню.
– Мануэль? – спросила сквозь сон Юлия.
– Тсс, – прошептал Мануэль, – я только хотел посмотреть, спишь ли ты.
– Теперь уже нет, – сказала Юлия и привстала в постели. – Что случилось?
– Кто-то постучал в мою дверь.
– Мириам?
– Но не в такое же время.
– Который час?
– Уже пять.
– Наверно, тебе приснилось.
– Может быть, тогда пока.
Мануэль был уже готов снова закрыть за собой дверь, когда Юлия предложила:
– Останься со мной.
Странно, но Мануэль вдруг обрадовался этому предложению. Как будто он боялся остаться в одиночестве.
– Не надо мне было принимать рогипнол, – сказал он, приподнимая одеяло и ложась рядом с Юлией, – но зато я сейчас снова отключусь.
– Засыпай, милый, – сказала Юлия и погладила Мануэля по голове.
Чуть позже он задремал. Юлия вышла в туалет, и, когда она вернулась, она почувствовала радость оттого, что она может нырнуть в постель к своему мужу.
В четверть седьмого ее мобильник долго играл назойливую оркестровую мелодию, пока она не встала и не выключила его.
Рядом с ней постель была уже пуста.
Мануэль сидел на краю ванны и брился электрической бритвой.
– Уже проснулся? – спросила Юлия.
– Хорошо бы, если бы проснулся – разбудили. Кто-то снова постучал.
– Я ничего не слышала.
– Тогда тебе повезло.
Мануэль мрачно выставил вперед челюсть и стал обрабатывать свой подбородок.
– Я тебе сочувствую, – улыбнулась Юлия, – сейчас будет готов кофе.
Утренний кофе после дурной ночи – спасительный напиток после завершения изнурительных блужданий в незнакомой местности. Юлия – посланница Красного Креста, бодрящая, позитивная, участливая.
– Пожалуй, Мерседес все-таки права, – сказала она.
Мерседес была уборщицей из Боливии, которая ей уже рассказывала в ужасе, что она видела из кухни, как по коридору шла незнакомая женщина, и в другой раз, когда она в подвале вынимала белье из стиральной машины, эта женщина стояла за дверью, кивнула ей, затем повернулась и исчезла.
Мануэль покачал головой:
– Я не верю в призраков, в отличие от Мерседес.
– Но, возможно, призраки верят в тебя, – усмехнулась Юлия.
– Какие еще призраки?
– Призраки стука, они же существуют.
– Разве что для Мерседес, – сказал Мануэль, – у нее ими забита голова.
– Может быть, она и привлекла их.