Летом у нас гостит дядя Иося. Он живет на Урале, в Орске, куда, говорит бабушка, его забросила война. Дядю Иосю у нас дома зовут Иося-Вороно́й. Лицо у него смуглое, волосы — чернее воронова крыла. Работает дядя Иося на металлургическом комбинате, который, как он утверждает, равен по величине половине Бельц. Тут, я думаю, дядю Иосю заносит: разве можно сравнивать какой-то там комбинат с нашим огромным городом?
Когда дядя Иося живет у нас, он старается говорить только по-еврейски, но надо быть железным, чтобы слушать его и не лопнуть со смеху.
— Что тебе так весело? — сердится дедушка. — Человек забыл родной язык. Плакать надо, а не смеяться.
Интересно, как это можно забыть родной язык? Так не бывает.
Обычно дядя Иося приезжает либо один, либо с моей двоюродной сестричкой Блюмой. А вот жену его, то есть мою тетю, я еще никогда не видел. Знаю, что зовут ее Оксаной, вот и все.
Однажды за ужином, когда вся семья дружно навалилась на бабушкин бульон, мне вдруг приспичило задать дяде Иосе вопрос:
— А тетя Оксана добрая?
Дядя так и замер с поднесенной ко рту ложкой. Потом глотнул и осторожно положил ее на стол. Все остальные тоже, как по команде, перестали есть.
— Добрая… да… а как же.
— Почему же она к нам никогда не приезжает?
Дядя Иося, не отвечая, встал из-за стола и вышел. Но этого как будто никто не заметил. Все смотрели на дедушку.
А он сидел ни жив ни мертв.
— Выйди-ка на минуточку, — сказал мне папа. — Можешь погулять.
Так всегда! Только станет интересно — «можешь погулять».
Разумеется, оказавшись в комнате, я только чуть притворял дверь и стал спокойно слушать, о чем говорили на кухне.
— Маркулешты! — кричал папа. — Вселенские Маркулешты! Хелмские мудрецы!.. Что она вам сделала? Вы ее в глаза не видели!..
— Тише, умоляю тебя, — вздыхала мама.
— Человек десять лет женат, — не унимался папа, — а взять ее в отпуск не может! К своим же родителям!..
— А он спросил своих родителей, когда женился?! — дедушка хлопнул ладонью по столу, да так, что ложки зазвенели. — Когда на чердаке вырастут маслины…
— Стыдно должно быть, — не сдавался папа. — Ведь она родила вам Блюмочку…
Дедушка не отозвался. Потом сказал как-то совсем беспомощно:
— А люди как посмотрят?
И, опять помолчав:
— Уходите все… я хочу остаться один.
На следующий день мы пошли с дядей Иосей на почту и послали в Орск телеграмму, а через неделю к нам приехала тетя Оксана. Встречать ее отправилась по обычаю вся семья… кроме дедушки. Перед самым уходом бабушка все-таки сказала ему:
— Я думаю, Авром, если бы ты пошел с нами, от тебя ничего не отвалилось бы.
На что дедушка ответил:
— Меня, Эла, уже не переделаешь. А вы… как знаете.
На вокзале со мной приключилась очередная история. Когда поезд подкатил к перрону, народ так и подался толпой к вагонам, и меня чуть не затолкали. Папа мигом посадил меня к себе на шею, и я увидел дядю Иосю, целующегося с незнакомой светловолосой женщиной.
— Дядя Иося! — закричал я изо всех сил. — Хватит вам целоваться: надо встречать тетю Оксану!
Папа подо мной так и затрясся от смеха.
— Слезай, ты свое дело сделал, — сказал он. — Приехала!
Оказалось, что светловолосая женщина и была моя тетя Оксана. Мы подошли ближе, она крепко обняла меня, звонко чмокнула в щеку неожиданно шепнула на ухо:
— Спасибо, малыш!
А за что спасибо, не сказала.
Когда мы пришли домой, она всем раздала подарки. Мне достались новенькие, с кожаными креплениями, лыжи и две остроконечные палки с колечками.
Лыжи — это вам не «снегурки», которые есть почти у каждого мальчишки в нашей махале. Лыжи в Бельцах — это просто неслыханно. Конечно, я тут же выбежал во двор и начал их примерять.
— Что это за палки у тебя? — послышался голос из-за ограды.
Ясное дело, тетя Рива тут как тут.
— Палки? — возмутился я. — Это настоящие уральские лыжи.
— Уральские-шмуральские… лыжи в середине лета? — еще больше удивилась тетя Рива и толкнула плечом калитку, — Кто теперь покупает лыжи?
— Они не покупные, — с гордостью возразил я. — Мне их тетя Оксана подарила.
— Так это Оксана к вам приехала, вот оно что, — как-то странно произнесла тетя Рива. И, уже войдя было к нам во двор, она вдруг задумалась и исчезла.
Наутро, когда я проснулся, из соседней комнаты слышался монотонный голос дедушки, читавшего нараспев свое «мойдеану…». А рядом со мной, вся сжавшись, сидела на стуле тетя Оксана и, закрыв глаза, чуть покачивалась в такт дедушкиному бормотанию. Мне стало как-то не по себе. Я осторожно слез с кровати и на цыпочках направился к двери. Но тетя Оксана остановила меня:
— Поди сюда, милый…
Я подошел. Тетя Оксана обняла меня, погладила по голове и… неожиданно заплакала.
— Твой дедушка… — прошептала она, — так задушевно молится, а я, дуреха, десять лет боюсь его… Ну иди, иди…
Я выбежал через кухню во двор поиграть с Пуфиком, пока бабушка не позовет завтракать. Пуфик уже ждал меня. Радостно виляя лохматым хвостом, он подбежал ко мне и лизнул в губы.
Пуфик — очень умная собака. Что бы я ему ни сказал, он все-все понимает. А вот я не всегда разбираю его собачий язык. Он отличный сторож. Однажды ночью он даже прогнал со двора дядю Арона, который хотел утащить у нас бревно. Не будь Пуфик простой дворняжкой, он бы наверняка стал пограничной овчаркой и переловил всех шпионов и диверсантов. Но для меня он и так хорош.
— Пойдем, — сказал я ему, — посмотрим, что Нона делает.
И мы побежали к сараю, где живет наша белая коза Нона. Она ужасная лентяйка, а вообще коза как коза: с бородкой, хвостиком и парой загнутых рогов. Весь день она только жует, блеет да роняет орешки. Ее купили на базаре еще козленочком, чтобы зарезать на мясо, но я не дал: плакал, выл, катался по полу, клялся, что убегу из дому… Так она и осталась у нас жить. В благодарность за спасение Нона каждое утро дает мне кружку свежего желтоватого молока, но я, признаться, терпеть его не могу.
Увидев нас с Пуфиком, Нона подняла голову, уставилась на меня из темноты сарая зелеными прямоугольными глазами и, продолжая жевать, замекала:
— М-ммэ, м-ммэ-э-э…
Она просилась на поляну. И я уже хотел было поднять с земли веревку, чтобы отвести козу на пастбище, как вдруг Пуфик с лаем кинулся к калитке.
— Чего разлаялся, глупый пес? — кричала тетя Рива, отмахиваясь от него подолом юбки.
А что она себе думала? Что он скажет ей: «Доброе утро, уважаемая»?
— Ну, как поживает твоя тетя?
— Слушает, как дедушка молится, — ответил я.
— Да-а? Таки очень красиво с ее стороны. Ну, а твой дядя Иося дома?
— Нет, он пошел на базар.
— Ну, а папа? На работе?
Вот такая она. Все ей надо разузнать, все выведать. Не зря Пуфик ее недолюбливает.
Я и глазом не успел моргнуть, как тетя Рива уже проскользнула в дом.
— Говорят, у вас гостинька? — уже с порога закричала она, торопливо обшаривая взглядом кухню и принюхиваясь. — А как вкусно пахнет ваше жаркое! Наверно, с индюшки? Шейку чем вы нафаршировали?..
Тетя Рива всегда говорит так быстро, словно обжигается горячей картошкой. Бедная бабушка в таких случаях даже слова не может вставить.
— Так что же я хотела сказать?.. Совсем вылетело из головы… Ах да! Покажите же мне наконец вашу дорогую невестку! Где вы ее прячете? Там?..
И тетя Рива понеслась в комнату, где молился дедушка. Мы с Пуфиком — за ней.
— Добрый день, реб Авром!
Надо сказать, что когда дедушка молится, прерываться ему никак нельзя: это грех. Поэтому он ничего не ответил тете Риве, а только досадливо отмахнулся, как от мухи. Он стоял у стены, весь закутанный в талес, с черной ермолкой на голове и маленьким молитвенником в руках. За толстыми линзами очков его глаза казались опухшими.
— Ничего-ничего, молитесь на здоровье, я только на минуточку: хочу поглядеть на вашу золотую Оксаночку. Но где же она?.. Что-то я ее не вижу…
Дедушка побагровел и осекся на полуслове.
— Какая еще Оксаночка?! — закричал он со слезами в голосе, и его борода мелко затряслась. — Если она вам нужна, так ищите ее сами…
Испуганный этим криком, Пуфик кинулся к дверям, только не к тем, и заскреб лапами по полу. Дверь моей комнаты открылась, тетя Оксана показалась на пороге. Смело взглянув на тетю Риву, она подошла к дедушке и стала рядом с ним. Она была выше его на целую голову.
— Папа, — сказала она. — Вы — копия моего Иосифа. Он тоже иногда горячится, но ведь это значит, что он… любит.
С каждым ее словом плечи дедушки вздрагивали и опускались, а она как будто становилась еще выше и стройней.
Тетя Рива присмирела.
— Вы знаете, — сказала она неожиданно тихо, — я побегу… скоро мой Йойна должен прийти на обед, а котлеты…
У детства — свой календарь: в нем есть только зима и лето. Весна едва пробудилась, первые, чуть теплые лучи защекотали сырую землю, а для нас, детей, и этого довольно — наступило лето!..
Кон за коном отскакивала от ноги лянга, после выкрика «Шта́ндер!» взвивался в небо мяч; жмурки, чушки, лапта, ловитки… разве перечислишь их, шумные ребячьи игры!
Прямо за меховым комбинатом стелется мягкий зеленый ковер поляны, которую прорезает узкий, мутный, извилистый ручей, сплошь заросший камышом и осокой. Это Реут. Где он начинается и где кончается, не знает никто, но старый Барбиеру говорит, что Реут был когда-то глубокой полноводной рекой, в которой можно было даже утонуть. Что было — сплыло. Теперь в Реуте купаются лишь толстые зеленые лягушки. По весне они выкарабкиваются на берег, чинно рассаживаются и, точь-в-точь как женщины на лавочке, заводят неумолчную трескотню:
— Ква-ува, ква-ува, хррррр…
При этом в уголках рта вздуваются у них с обеих сторон круглые матовые пузыри, которые, кажется, вот-вот лопнут. Стоит кому-нибудь из нас подойти поближе или запустить в воду голыш, как лягушки, лихо подпрыгнув, разом плюхаются в спасительную речку.