Толпа подхватила:
— И правда, что шут!
— Полоумный!
— Блаженный!
…Громче прежнего звенели тарелки, били литавры, ревели трубы, еще бесшабашней стали пляски и песни — безумие продолжалось…
И кончился карнавал.
С востока по опустевшим истоптанным улицам потянулся золотой нитью тихий новорожденный рассвет.
Пришло время собирать разбросанные камни.
Шурх… шурх… шурх…
Странник с длинной метлой в руках убирал площадь.
Шурх… шурх…
Он сгребал в кучу смятые маски, фальшивые бороды и парики, блестящие пуговицы, обломки деревянного трона.
Потом он взял в руки головню из ночного кострища — и все это сжег.
2. Апрель. Лесные фиалки
День, омытый весенними соками, кто-то вывесил сушиться над городом. В такие дни обязательно случаются чудеса. В чудесах самое удивительное то, что они действительно случаются.
На углу улицы Горького и Тверского бульвара стоял человек с красным, похожим на картофелину носом и продавал цветы.
— Фиалки! Живые фиалки! — выкрикивал он. — Пучок — полтинник. Даром отдаю!
Но прохожие шли своей дорогой, бежали, торопились.
— Фиалки! Фиалки! Пучок — полтинник! Себе в убыток!
Цветы высунули из плетеного лукошка свои фиолетовые милые помятые личики и рассматривали желтыми забавными глазками большой незнакомый мир, вслушиваясь в шумные голоса города.
— фиалки! Живые фиалки!
Вдруг словно с неба упал возле торговца некий молодой человек. Описывать его внешность, пожалуй, не стоит, скажем только, что он был без крыльев.
— Послушайте, — сказал он, — что вы делаете? Разве можно продавать цветы?
Продавец нахмурился.
— А ты кто такой? Дружинник?
— Вы меня не поняли, — терпеливо объяснил молодой человек. — Я спросил вас: разве можно так поступать с цветами? Ведь не вам принадлежит их жизнь.
Красноносый опешил.
— Тебя и правда не поймешь. Ты что хочешь? Чтобы я раздавал их задаром?
— Ну разумеется. И не просто раздавали, а дарили. От всего сердца. Это же лесные цветы, вы не знали?
Нос торговца из красного стал сизым.
— Слушай, парень, — процедил он, — таких умников, как ты, здесь навалом. — И он мотнул головой в сторону спешащих прохожих, показал на шумные улицы, на город. — А если ты и впрямь такой добрый, дуй в лес, нарви там фиалок и дари их на здоровье кому угодно.
— А с этими что будет?
И молодой человек поднял с асфальта лукошко.
— Слышите, они сами просят, чтобы их подарили…
Он зарылся лицом в цветы.
— Понюхайте, — шепотом сказал он, закрывая от удовольствия глаза. — Они впитали в себя соки обновленной земли, их ласкали первые лучи весны, звезды доверили им свои тайны. А у вас все это идет по твердой цене. Да разве можно оценивать полтинниками такие сокровища?
Торговец стоял как пришибленный, его лицо удивленно морщилось. В какой-то миг ему даже показалось, что он знает этого молодого человека давно, с тех пор, может быть, когда сам был молод и щедр. И на душе у него вдруг, стало тепло и радостно. Он запрокинул голову к прозрачному чистому небу и сказал так, словно там, высоко-высоко, кто-то и в самом деле слышал его:
— Скажи, а ведь хорош сегодня денек!
Потом он почесал в затылке и спросил с хитрецой:
— А все же — кто ты?
Но там, где только что стоял странный молодой человек без крыльев, никого уже не было. Лишь теплый ветерок пробежал по заросшему щетиной лицу торговца.
— Но ведь он был здесь… — торговец огляделся. — Разговаривал… А может, я прикемарил чуток? Нет, явно последний стакан портяшки был лишним…
Его взгляд упал на лукошко с цветами.
— Э-эх! — гикнул он лихо, словно собрался пуститься в пляс. — Фиалки! Живые фиалки! Берите, люди! Берите даром!
Люди шли, бежали, торопились.
3. Май. Познание
Шла ночь, и время бродило босиком по сонной земле, тревожа влюбленные души.
Он почувствовал жар ее прикосновения, яблоневый запах ее волос, и вдруг его закружило в водовороте.
Он хотел открыть глаза, но веки были слишком тяжелы. В ушах звенело. Его тело стремительно сжималось, сокращалось в размерах, и он превратился в младенца. Словно со стороны, он видел себя таким, каким был в первые дни своей жизни.
Вот мама держит его на руках, подносит к груди, сдавливая пальцами сосок. Он чувствует, как маленькая спелая виноградинка щекочет его язычок, вертится вокруг него, и нежная теплая сладость разливается по небу. Легкое дыхание матери гуляет по его лицу, колышет пушок на его макушке… Он слышит, как рядом, совсем близко бьется материнское сердце.
Она лежала возле него и ощущала у себя на лбу его горячую жесткую ладонь. Проведя пальцем по его грешным губам, она стерла с них последнюю каплю сока — все, что осталось от райского яблока.
4. Июнь. Кукушка
Узкая лесная тропинка стелилась под ногами странника. Утренняя тишина таилась за каждым деревом и кустом. Лишь изредка раздавался шелест в растрепанных кронах — последние сны возвращались в свои гнезда.
— Кукушка, погадай мне, кукушка!
И разбуженная кукушка словно с неохотой повела счет.
— Ку-ку! Ку-ку!
Тропинка разматывалась клубком, заманивая странника все дальше в лес.
— Три… пять… семь… — считал он непрожитые годы.
Длинные, наискось упавшие лучи солнца были похожи на тонкие иглы для вышивания рассвета.
— Ку-ку! Ку-ку!
С каждым «ку-ку» глаза странника становились все шире, и уже не губы, а сердце считало:
— Восемь… десять… двенадцать…
Тени сползли с деревьев, где они ночевали, и разлеглись на росистой траве. Птичьи голоса слились в единый торжественный хор.
— Ку-ку! Ку…
Странник замер с непроизнесенным числом на устах.
Заброшенная, вся заросшая дикой травой, осевшая в землю могила прервала его путь.
Вглядевшись в полустертую надпись на замшелой надгробной плите, он по складам разобрал свое имя.
Странник осмотрелся, и ему вдруг показалось, что когда-то он уже бывал в этих местах, на этой поляне, дышал этим воздухом, вслушивался в утреннюю тишину, в кукованье кукушки.
Все это уже однажды было и теперь повторялось вновь.
И могила начала отступать, пока не исчезла вовсе.
5. Июль. Открытие
Старый ученый стоял у распахнутого окна.
Радость только что совершенного открытия переполняла его сердце. Как жаль, что он не в ванне, — можно было бы выскочить из нее и, пугая прохожих, побежать по улицам с криком «Эврика!».
Нет, без шуток, мир раскрылся для него по-новому и выглядел чуточку менее загадочным, чем минуту назад.
— Мое открытие, — размышлял он, — поможет людям чувствовать себя уверенней на земле…
Вечер широкой ладонью прижимал к горизонту солнце, и из него брызгами разлеталось по небу чистое расплавленное золото. Высокие облака ловили эти брызги и, как говорится, уплетали их за обе щеки. В воздухе посвежело, запахло закатом.
— Какая невероятная, непостижимая красота! — шептал про себя ученый. — И как прекрасна именно эта непостижимость! Да, мое открытие многое объяснит людям, но ведь в мире станет одной тайной меньше…
Его радость угасала, как уходящий день.
— Да, человек будет богаче, но не утратит ли он еще капельку души, не станет ли ему скучнее жить на свете? И кто скажет, что для человека важнее — знать или стремиться к знанию…
Он вернулся к письменному столу и начал безучастно перелистывать свою рукопись. Со спины он был похож на ребенка, разобравшего на части любимую игрушку.
6. Август. Если бы да кабы…
Он, она и их пятилетний сын. Семья возвращается из зоопарка. В глазах мальчишки весь мир кажется обновленным: солнце похоже на большущую золотую черепаху, медленно сползающую с неба, строительные краны — это горделивые, с вытянутыми шеями жирафы, а голубой поезд метро, выбегающий из туннеля на горбатый мост, — ящерица, выглянувшая из порки.
Вскоре мальчик устает от сравнений. Да и день выдался жаркий.
— Хорошо кенгуренку! Весь день сидит у матери в сумке — и никаких проблем.
Родители переглядываются.
— Да, — отвечает мама, — но у меня-то нет такой сумки.
— Зато у папы есть сильные руки.
— Хитер, — усмехается отец, подхватывая сына и сажая его к себе на плечи. — Держись крепче!
Мальчик изо всех сил вцепляется в папину шевелюру.
— Больно!..
Он хватается за папин нос.
— Теперь, — гундосит папа, — мне нечем дышать.
Ручонки мальчишки елозят по отцовскому лицу вверх-вниз, но где бы они ни задержались, отцу не по себе:
— Ничего не вижу!
— Ничего не слышу!
— Слова не могу сказать!
— Ох, — вздыхает малец, — жалко, папа, что ты не олень: я бы ухватил тебя за рога — и тебе хорошо, и мне!
7. Конец сентября. После полудня
Очарованный странник стоял на вершине холма и увлажнившимися от восторга глазами смотрел на мир.
Тучная земля лежала перед ним, словно отдыхая после обильной трапезы. Спекшееся солнце было похоже на кугель, славный субботний кугель, только что из печи! Переливающиеся блики в прудах и озерах золотились, как завитушки растаявшего жира в рыбацкой ухе.
Отягощенные плодами сады с нетерпением ждали часа, когда люди освободят их от сладкого бремени.
Изнывающим виноградникам грезились прохладные погреба, дубовые бочки, бродильные чаны, где скоро заиграет их молодая кровь. И лишь от одних этих грез в воздухе витало пьянящее марево.
Из-за горизонта набежали редкие облака, похожие на туго набитые мешки пшеницы. И плыл над разморившейся землей предсмертный рев забиваемой скотины.
— Мир мой, мир мой! — прошептал странник, зажимая уши. — Будь всегда, вовеки таким, каким я тебя вижу!
8. Октябрь. Поцелуй
В парке тут и там дымили и тлели подожженные кучи опавших листьев.
Сизый дымок тянулся вверх, растворяясь в воздухе и разнося по городу грустную весть: