Природа втайне ищет путь, на котором можно отыскать Бога.
Беатриса Латинович не помнила родителей. Дни ее самого раннего детства походили на листы неисписанной бумаги. Порой на них попадалось лишь незначительное пятно чернил. Беатриса не могла вспомнить, описать словами и в точности объяснить людям, как, каким путем она оказалась в равнинной земле меж реками. Внезапно очутившись в этой непроходимой местности на краю света, почти непроходимой зимой из-за грязи, а летом от пыли, она не умела объяснить тамошним жителям, откуда она прибыла, из какой части света. Она не знала ни своего имени, ни происхождения.
Беатрис была словно внезапным вихрем стихийного бедствия перенесена из одного места в другое. Так, как перемещаются облака. На километры раасстояния. Через горы, равнины, большие реки и моря.
Неоспоримо, что Беатриса появилась в равнинной земле меж реками непосредственно после посещения царем Карлом VI Габсбургским этой части царства, которая была присоединена к нему по условиям Пожаревацкого мира с Тимишоарой, областью Срема, частью Боснии, Влашской земли до Олта, и оттого пошли слухи о ее царственном происхождении.
По совершенному крою платьев, украшениях на руках, большому кожаному чемодану и мешочку с золотыми слитками, висевшему на поясе Беатрисы, местные власть предержащие предположили, что она из состоятельной семьи и что не без причины направлена из Вены в равнинную землю меж реками. Другие полагали, что она находится под защитой Священного престола – папы и Римской курии. Третьи верили, что Беатриса исполняет дьявольскую миссию, четвертые – что она состоит в шпионской службе русского царя. Пятые связывали ее с сектой убийц – асассинов из крепости Аламут и даже утверждали, будто Беатриса, переодетая дервишем, убила Низама аль-Мука, правителя царства сельджуков, – их не смущало то, что с этого дерзкого покушения прошло уже несколько веков. Седьмые, восьмые, одиннадцатые, подчиняясь неподвластной разуму гонке воображения, представляли себе ее странные, невероятные роли и близкую связь со многими сильными мира сего – земли или неба, воды и пламени, воздуха и земли, – со всеми, кого боялись эти глупые, необразованные люди.
Их женщины так не думали, ибо чем белее перья, тем сильнее зависть. Они не могли вынести этой одержимости мужчин, а более всех черная зависть обуяла госпожу Милушу Рачко, жену учителя, которая говорила, что Беатриса обычная русская шлюха и детоубийца, за которой давно гонится полиция. Она доносила на Беатрису властям, подбивала своего мужа Яна начать открытое преследование и арестовать эту женщину, которая им всем закрутила мозг. Милуша больше не придавала значения манерам и осторожности, – увлекшись интригами, сплетнями, предположениями о вероятных злодеяниях Беатрисы Латинович, однажды вечером она слишком долго задержалась в доме Юлианы Доци. Невзирая на предупреждения Юлианы, Милуша двинулась на улицу в субботнюю ночь.
– Что мне могут Тодоровы кони? Ничего они не могут мне сделать, ничего, моя Юлишка, – упрямилась Милуша Рачко и незадолго до полуночи вышла в пустой, пыльный переулок.
Напрасно добрая, богобоязненная Юлиана Доци повесила на старую деревянную калитку торбу, наполненную кукурузой, чтобы на миг остановить и задобрить невидимых ночных всадников. Не помогли ни подношения, ни упорная молитва Юлианы: на следующий день посреди улицы Милушу нашли мертвой, растоптанную копытами бешеных Тодоровых коней.
Но это несчастье не ознаменовало конца погони за тайной Беатрисы Латинович.
– Вы умеете исчислять время. Я не умею. Вначале – потому что я почувствовала, что я все та же, позднее – потому что я ощутила, что я другая. Между до и после я навсегда потеряла свое время. Его исчисляют только те, кто ничего не может вспомнить и ничего не может себе вообразить, – говорила Беатриса тем, кого преувеличенное любопытство заставляло постоянно пытаться разгадать хотя бы что-то о ней.
Ее красное одеяние в белизне зимнего дня устанавливало простую параллель: красное соответствует крови, кровь – страсти, страсть – борьбе, борьба – рыцарству. Так красный цвет соответствует власти. Она – ее воплощение. Эта параллель привела неизвестную женщину, что тихо говорила на языке, в котором жили немецкие, сербские, венгерские, греческие слова, на пьедестал местной правящей верхушки. Дом, в котором она поселилась, был запущен, но располагался в хорошем месте. На низком утесе, над мелкой речушкой, берега которой безмолвно утопали в густой траве. Беатрисе так никогда и не удалось отремонтировать полностью эту виллу эпохи барокко – только большую комнату с просторной кроватью и библиотекой, кухню и огромную столовую, в которой ее венгерский повар Хидекути и черная служанка Тереза угощали путников, почтарей, торговцев, которые, нагруженные разнообразным товаром, едва находили ее приют.
В Паннонии. В Банате. Она обустроилась на утесе из окаменевшего песка и словно всегда жила здесь.
В Вернера Базилковского Беатриса влюбилась с начала времен. Она была еще девочкой, а его тогда уже звали Вернером Базилковским. Те, кто вообще осмеливался к нему обратиться, звали его: Ниманд. И Вернер мог быть – никем, так как он был солдатом. Жестоким наемником. Но был он и романтичным авантюристом, и одаренным писателем. Знал тайны ремесла торговцев. Играл на итальянской пятиструнной гитаре. И был ревностным гонцом Божьим.
Однако Беатриса знала с первой встречи, с первого касания губ, что это не настоящее его имя, что военное дело – лишь предлог для частого отсутствия дома, а торговое ремесло – приятное прикрытие для богатства неустановленного происхождения.
Аромат его кожи, слова, что он громко произносил во сне, грубые ругательства, которыми он приправляел фразы, и беспокойство сердца, настигавшее его с годами и душившее в момент, когда внезапно менялся норов времени, указывали Беатрисе на правдивость ее догадки: ее любовник близок к народу, к которому, вероятно, принадлежит и она сама.
– Откуда ты?.. – спрашивала Беатриса, лаская Вернера, лежавшего в плену простыней.
– Я заставил себя забыть это место. Сейчас я здесь, и этого довольно, если ты меня любишь, – отвечал Вернер.
Впрочем, едва ли происхождение человека было важно, так как в город, походивший на зловонную корчму на перекрестке дорог, все откуда-то пришли. И никто не хотел на таком месте задерживаться надолго, но все оставались: день, два, семь дней, год, десятилетие… Оставались здесь, в городе, чтобы укрыться от грозной непогоды, чтобы дождаться почту с необходимыми бумагами для продолжения пути, карету с чемоданом, полным планов и подробных географических карт. Ждали, пока из облака пыли не покажется курьер с дарственной, деньгами, ценными бумагами, мешочками с жемчугом, пока не минует коварная болезнь, не заживет рана, не исцелится душа от безответной любви. В этом бескрайнем круге терпения, в этом глубоком рву неизвестности проходит жизнь, гнилая и зловонная, жизнь без волнения, без страсти, пригвожденная к месту камнем веры в то, что ожидаемое все-таки произойдет.
Беатриса пережила сенсацию внезапного приезда в неизвестное окружение, словно вступила в песчаный круг и сменила направление рассказа о себе. Сделав это, теперь она была спокойна в той жизни, на которую она не оказывала влияния. Благодаря неповторимой красоте и многим умениям она стала важной персоной в грязном городе на краю равнины. Говорили, что Беатриса Латинович понимает язык птиц, а время измеряет дыханием ветра, рассказывали, будто на ее стороне улицы не идет дождь, будто взглядом она останавливает насекомых, а когда идет в церковь, фитили свечей загораются сами, а свечи, что горят в серебряных подсвечниках, вдруг остаются без оранжевого пламени.
Иногда, по своему желанию, Беатриса обращалась в тень.
Еще ребенком она открыла в себе этот дар, который позволял ей слиться с окружающей обстановкой – присутствовать, становясь незаметной. Так ей удавалось наподобие призрака из зеркала исчезнуть, принять цвет кирпичной стены, слиться с зеленью травы; она умела затеряться в пустой улице, в цветущем пейзаже. Тогда она походила на дрожь воздуха в предвечерний час. И хотя люди видели, как она идет по площади, отправляется за водой, как месит хлеб, глядит в витрины, покупает сыр и молоко, – никто с уверенностью не мог подтвердить, когда это было и в самом ли деле это была Беатриса.
Она умела ткать и шить. Петь и читать.
Беатриса самостоятельно училась по-итальянски, чтобы наслаждаться книгами Кавальканти и Данте Алигьери. Она нашла их в разоренной библиотеке, и Мандетта и Беатриче стали ее подругами в ее уединении.
В кухне она раз за разом пробовала рецепты из Римской поваренной книги Апиция, из которых ей больше всего нравились телячьи отбивные в соусе из перца, любистока, петрушки, лука, жареного миндаля, фиников, меда, вина и масла. Играла в шахматы. Поливала розы. Рисовала облака и давала им необычайные имена.
Терезу она постоянно заставляла рассказывать о красотах города Константинополя, о воде Босфора и Галатской башне, у подножья которой – весь Стамбул, а повара Мартона Хидекути – о непристойной жизни и кулинарных изысках французской знати.
Все это Беатриса делала истово, стремясь как можно быстрее опустошить мешок времени, что пролегало между ее желанием и возвращением Вернера.
Она была счастлива, потому что любила Вернера Базилковского, хотя он для нее был – сущий старик.
Человек, полный гнева, крутонравный гордец.
А притом – нежный. Бесконечно внимательный в минуты страсти и терпеливый в мгновения ее внезапного отчаяния.
Вернер обладал двумя особенностями, которые открывают ларец неприятностей в женской поклаже. Ибо для женщин сила мужчины должна быть запечатана страстью и ненасытимостью в любви, а постоянство, которое отмечает их из-за желания принадлежать, имеет границу в продолжительности отсутствия.
Вернер знал это.