— Тревожный закат, — донеслось из ниоткуда.
— Все, как обычно, — ответил он, ничуть не изменившись, не пошевелившись, не открыв глаз, лишний раз не двинув пальцем.
— Посмотри — и увидишь, — опять сказали из пустоты.
— Я вижу. Солнце садится. И только.
— Мы видим по-разному.
Человек тихо рассмеялся.
— Это не потому, что кто-то из нас несовершёнен. Оба мы таковы.
— Все мы таковы.
— Ты пришёл затем, чтобы открыть мне эту истину?
Говорящий хмыкнул, губы искривились в странной усмешке, без едкости, без радости, без горечи, вообще безо всего. И собеседник его сразу же отозвался:
— Привычка. Подобные пустые отступления тебя уже давно не развлекают.
— Может, ты выйдешь из незримого, Раванга? Ты и так поднял целую бурю в этом тихом месте.
В мире вокруг сидящего на земле человека ничего не изменилось. Ветер не стал сильнее, пелена не затянула небо плотнее, багровые отсветы не подёрнулись лишней мутью, как в преддверии бури.
— Что тебе один-единственный мост из незримого?
— То же, что и тебе — пустая трата сил. К тому же этот мост открыт все время, пока ты пытаешься нащупать брешь в моей Сфере. Не старайся — она совершенна.
— Ничто не совершенно, таков уж этот мир, — поправил голос из ниоткуда. — И тебе это известно.
— Для тебя она все равно что совершенна. Выходи, Раванга. Если ты думаешь, что такие простые фокусы с пространством могут меня отвлечь…
— Для столь серьёзной уверенности в себе ты проявляешь странное беспокойство.
— Я вижу, ты освоил не только эту трансформацию, но и самый процесс её, — вместо ответа произнёс сидящий. — Теперь ты можешь не только переходить из мира в мир, но и пребывать в обоих одновременно… правда, пока лишь частично. Это впечатляет. Однако власти надо мною не прибавит.
— Ты ничуть не озабочен, — удовлетворённо отметил голос. — Раздражён.
Прямо за спиной у сидящего воздух вдруг пошёл мгновенной рябью, точно камни накалились в жаровнике и отдавали своё тепло. Колышущийся воздух тут же стал полупрозрачным силуэтом, не имевшим ничего общего с человеком: больше похожим на неровный столб, вокруг которого плясали рваные вихри. Миг — и фигура перетекла в человеческую форму и отвердела. Пришелец обошёл сидящего и опустился на землю перед ним.
— Неужели я ошибся? Недовольство собственным несовершенством все ещё нарушает твой покой… так, Аркаис?
Сидящий открыл глаза.
— Так. — Взгляды скрестились.
— Не потому ли ты ищешь путь на небо? Думаешь, Бессмертных не гнетёт то же самое?
— Ты сам не раз говорил: каждому — своё. Чтобы все объять, нужна вечность. И она будет моею.
— Ты веришь в это?
— Я всего лишь терпеливо отвечаю для того, чтобы ты понял и прекратил бесплодные попытки помешать мне. Ты проиграл Маритху. Поэтому единственный способ остановить меня — это уничтожить. Тебе нравится такой выбор?
— Твой способ не хорош. Сам знаешь, у меня нет полной уверенности в том, что… удастся остановить тебя у самой черты.
— Я спрашиваю не о способе, а о твоём личном выборе. И ты хорошо меня понял.
— Здесь не может быть выбора. Все решает судьба. Ведь это ты угрожаешь миру, а не он тебе.
— Неужели? Выбор есть всегда, но для тебя он невозможен, исключён. Ты же Великий Раванга и призван исцелять, а не истреблять. Да… — говорил он все мягче и вкрадчивее, — если переход в мир Бессмертных чреват хоть одной случайной смертью, ты готов меня остановить. Если… — загадочно шепнул он, поглядывая на противника. — Но меня можно остановить, только уничтожив. И эта смерть неизбежна, в то время как другие… лишь вероятны, не так ли? Смерть ради жизни. Чью ты выберешь? Чью, Великий Раванга, от самого Первого Посвящения веривший в то, что лишь одна судьба знает, когда приходит время укорачивать чью-то Нить? Не раз говоривший, что жизнь можно подарить, а смерть всего лишь нельзя отобрать?
Они до сих пор в упор смотрели друг на друга своими обычными, человеческими глазами, и потому взор, часто далёкий и затуманенный у обоих, сейчас был пугающе ясен. Багровые отсветы вокруг превращались в серые сумеречные тени, ветер то немного утихал, то принимался веять снова, а Великие застыли, точно изваяния, неподвластные дню и ночи.
— Молчишь, Раванга? Ты избегаешь об этом думать — это не твой путь. Ищешь другой, потому что веришь: не может не быть другого. Потому и держишься так крепко за Маритху, — уверенно рассказывал Сын Тархи. — И пусть эта женщина своим слабым умом даже представить не в состоянии, на что ты рассчитываешь, но я, — уголки губ чуть заметно дрогнули, — вижу каждый твой шаг. Всякое её слово в Храме, даже сказанное случайно, по глупости, по стремлению избавиться от ноши, может оказаться тем самым сокровенным. И роковым для тебя — дальше тот самый выбор, которого ты пока ещё не сделал.
— Может оказаться сокровенным, — повторил Раванга, — это так. Но Дверь ещё не открыта, а ты уже заглядываешь в грядущее. А между тем ни один Ведатель, ни я, ни ты, не способен увидеть даже завтрашний день Маритхи.
— Тем лучше! — подхватил Сын Тархи. — Тем интереснее угадывать узоры, что вместе с даром вплели в её Нить Бессмертные! Давно ли ты погружался в непредсказуемое? По-настоящему неизведанное? Мне надоело видеть все насквозь, даже будущее, это уже не развлекает, а утомляет. Настоящий Ключ к Двери — её сердце, оно знает всего одно слово, и его нужно вспомнить. Слово, которое открывает… но отзывается только раз. Нет второй попытки, нет второго слова. Потому ты и силишься отвлечь, взмутить, нагромоздить поверх других забот. Ты делаешь все, чтобы Дверь не открылась. А речи твои постоянные о Маритхе, о благе её способны обмануть лишь тебя самого.
— Ты ведь хорошо знаешь, что я поведал Маритхе… — начал Великий, но Аркаис не стал слушать дальше, тут же перебил:
— Такие Двери не открываются, чтобы тут же затвориться, и ты это знаешь! Женщина может тебе верить, но не я. Ты отравил её тайным знанием и думал, что дело сделано, Ключ сломан безвозвратно. Удивительно, но Нить Маритхи наделена необычной основой, она впитала это знание и ещё многое сверх того. Тогда ты отправил женщину в путь по запретным землям, одну, в страхе и неуверенности, побуждая тем не менее верить тебе безраздельно. Кто из людей на это способен? Позволить ей погибнуть ты не можешь, ибо сами Бессмертные вложили Ключ в твою руку, а для тебя их дар священен, но дать идти своей дорогой ты тоже не в силах. И тогда ты заставил пребывать её в постоянном страхе, от одной опасности к другой, вмешивался лишь тогда, когда гибель казалась неминуемой. А когда слабая женщина снова удивила нас обоих, решив покончить с существованием в страхе, ты предоставил доделать дело лишениям.
Теперь Сын Тархи говорил медленно, все время останавливаясь, точно желая, чтобы Великий вмешался, но тот оставался безмятежен. Только сейчас он подал голос.
— Она ничуть не потеряла. И страх, и лишения лишь проявляют суть человеческую. Очищают сердце, — спокойно сказал Раванга.
— Это долгий путь! — насмешливо покачал головой Аркаис. — Очень долгий, чтобы она успела пройти его в несколько дней. Это годы и годы… если повезёт его осилить. А в начале — полный мрак. Тебе это известно не хуже, чем мне.
— Я не выделял её из моих учеников. То, что досталось остальным, не минуло и её.
— Ты сам заставлял её раз за разом обвинять тебя и искать оправдание, чтобы к концу пути она не могла довериться ни разуму, ни сердцу. Ещё бы, все время они так явно указывали на её же слепоту! — Временами его голос терял свою едкость и становился холодным, почти безжизненным, точно Сын Тархи говорил о чем-то давно прошедшем, ненужном и неинтересном ему ни капли. — Смущал её, взывая к стойкости и преодолению любых препятствий, и сам же отказывал в твёрдости передо мною. И, кроме всего прочего, ещё и Тангар! Между делом, ты дал ей то, чего она более всего хотела. Но того ли она хотела на самом деле? Ты обманул её, Раванга! Пройдёт не так много времени — и женщина поймёт это. Она ведь не так уж глупа. Быть может, это случится раньше, чем она войдёт в Храм Ступеней, а может, и позже, — в любом случае Тангар сослужил хорошую службу Великому Раванге.
— Я не выделял её из моих учеников, — повторил Раванга, не меняя тона. — И твои бессильные уловки не могут меня поколебать. Я хорошо понимаю, что делаю, иначе делать ничего не стоит. Ты легко извращаешь суть, но эти ухищрения говорят мне больше, чем все попытки узнать тебя, не проникая в Сферу. Поэтому я слушал со вниманием и многое узнал.
— Отрадно. Тогда направь своё внимание вот на что: она не из твоих учеников. Маритха не хотела этого и не просила. Она просила иного, — раздельно и чётко выговаривал Аркаис. — А в остальном ты прав. Твоим ученикам приходится туго, это верно. Не всякий способен учить, а научить — и того меньше.
— Им не приходится осиливать большего, чем прошёл я сам, в своё время, — холоднее обычного отозвался Великий. — И ты последний, кто мог бы судить, что худо для них, а что благо. В своё время ты отрёкся от живительной силы Бессмертных и не способен дать её никому. Напротив, черпаешь от себе подобных, лишая их естества! Поэтому твой путь умрёт вместе с тобой.
Его лёгкая улыбка так и не растаяла, но застыла, как камни вокруг.
— Я делаю то же, что и ты — пробуждаю. Разница лишь в том, как это выходит.
— Это твой промысел, и только. Бессмертные не нуждаются в такой работе, а всего лишь с нею мирятся.
— Это ты так решил, не Бессмертные.
— Так говорят Бессмертные. Это отзвуки их посланий. Сам ты вряд ли задавал такой вопрос, слишком он опасен, а я много раз их спрашивал… Нет, Аркаис, не удивляйся… — покачал он головой. — Я действительно спрашивал много раз. Менялась суть, менялись слова, в которые я облекал её, но вопрос оставался все тем же. Он ушёл, когда я понял… проник в то, что люди так неудачно называют «равновесием». Твой промысел, Аркаис, не угоден Бессмертным, но он не против их законов. Он порождён этими законами, слепо, как любое действие во благо встречает сопротивление, стремящееся все уравновесить. За все нужно платить, только и всего. И сам Тархи, и Сыновья его, как вы себя называете, — порождения природных сил, не более того. Вы сами ничего не создали, вы используете те знания и силы, что Ведатели постигали и копили тысячелетиями. Твой источник, Аркаис, неестественный, застывший, почти мёртвый, от Нитей, что не текут вовне, как им свойственно. Они питают тебя, чтобы не сгореть от собственного света — отсюда разрушительность, что ты несёшь в себе. Поэтому ты, наделённый особыми силами, не видишь явного. Зрение твоё искажено, слух, столь совершенный, тоже. Ты как пространство, искажённое под действием различных сил, пусть природных… но все же это силы, и они ограничивают, налагают бремя. Они принуждают к изменению, и проходит время, пока не появится новое равновесие. Великий замолчал.