Самохвалов рассчитывал получить поддержку, но Кузьмичёв лишь отговорился. Только так Антон Тимофеевич расценил его нытьё о том, что, мол, глава проверяющей комиссии — человек у них новый, по–настоящему он его не знает.
Намекнул, что зарплата у налоговиков небольшая, и, если с ними говорить по–дружески, всегда могут скорректировать результаты проверки.
Выслушав губернаторского зама, Антон Тимофеевич пожалел, что позвонил ему, потратил время и, возможно, преждевременно «засветился». «Вот они, друзья–товарищи. Как получать пухлые конверты — они первые, а как конкретная помощь понадобилась — так в сторону шарахаются! — обозлился Самохвалов и окончательно задумался: — Что делать?» Действительно: что? И какая цена этому извечному вопросу? Ясно было одно: надо организовывать встречу с Шастиным и конкретно отблагодарить. Но как это сделать, если он совсем не знал Германа Львовича, и где встретиться: в бане, гостинице, ресторане? Или у себя, в комнате отдыха?! Наверное, это лучше всего. Потому что опасное дело всегда комфортнее провернуть на своей территории. Всё обдумав, он решил еще раз встретиться с Шастиным, не доверяя телефону.
Утром так и сделал: поехал пораньше в гостиницу и у окна в коридоре обговорил встречу, пригласив на ужин.
— Только не хотелось бы в вашем городе светиться! — предостерег Шастин.
— Можно в Елань махнуть, а еще лучше будет, если потолкуем у меня в кабинете после работы! Я к этому времени и подарок приготовлю. — Самохвалов в этот момент внимательно посмотрел на Шастина, пытаясь отгадать его реакцию, и, сомневаясь, уточнил: — Думаю, это не помешает?!
— Ну, если только совсем скромный, в рамках закона.
Самохвалов нарисовал на стекле пальцем сумму в «50 000»
и спросил:
— Думаю, столько зеленых листьев не помешают нашей дружбе?!
— Как не стыдно, Антон Тимофеевич, зачем же вы ставите в такое неловкое положение.
— Уж извините, — улыбнулся Самохвалов улыбкой победителя в этом разговоре. — Мне очень и очень стыдно, но это тот самый стыд, который глаза не ест. К тому же наша встреча произошла так спонтанно. Так что вечером, думаю, у нас всё будет немного по–иному.
— Хорошо, — согласился Шастин, — только давайте перенесем наш ужин на завтрашний вечер. Будет пятница — хороший повод расслабиться перед выходным и оценить силу вашего зеленого листопада! Осталось уточнить: где и когда?
— Сразу после окончания рабочего дня в администрации.
— А может, все–таки в гостиничном ресторане посидим?
— Какой интерес на людях мелькать. А у меня прекрасная комната отдыха да и секретарь — подходящая девчонка. Зовут Леночка. Как увидите — закачаетесь!
— Как бы головокружения от успехов не было! — усмехнулся Шастин, а Самохвалов поддакнул, тоже улыбнувшись:
— Как же, помню–помню. Мудрый был человек, Иосиф Виссарионович!
— Ладно. Тогда договорились: завтра в пять на вашей территории.
В администрацию Самохвалов отправился как на казнь. Когда же приехал, то деньги положил в сейф и вздохнул так, словно простился с ними. После этого не было никаких мыслей, будто так делал каждый день. Нет, конечно, не каждый, но время от времени приходилось. И почему–то так получалось, что не конкретные люди этому были виной, а сама ситуация, само время.
Ограничившись в обеденный перерыв бутербродами с кофе, Самохвалов позвонил Шастину и, поздоровавшись, спросил:
— Как настроение, Герман Львович?
— Настроение плановое.
— Может, пораньше подъедете?
— Нет–нет. Как договорились, встречаемся в семнадцать!
Самохвалов ни единой ноткой не выдал недовольства, понимая, что ему отводится второстепенная роль и его слово сейчас ничего не значит. Но все–таки дал понять, что хорошо понимает ситуацию, что настроен иронически и полон презрения к этому самому Шастину.
— Правда ваша, Герман Львович! — процедил он в трубку, сделав ударение на слове «Львович».
— Вот и хорошо. У меня к вам одна просьба, если, конечно, она вас не затруднит: со мной будут два моих товарища, которых неудобно бросать одних. Потянем такую нагрузку? — спросил Шастин, не особенно прислушиваясь к настроению Самохвалова.
— Нет вопросов! Только хотелось бы сперва встретиться с вами лично. Понимаете, о чем говорю?
— Вполне. На месте всё уладим.
Как же медленно тянулось для Самохвалова время после этого разговора, даже голова разболелась от мыслей. Пока управляющая делами со своей помощницей носила пакеты с продуктами, он хотел было спросить у секретаря каких–нибудь таблеток, но передумал и, чтобы совсем уж не закиснуть, глотнул рюмку коньяку и почти сразу вторую. Вскоре голова просветлела. Чтобы не торчать в кресле, начал ходить по кабинету из угла в угол. Позвонил водителю и напомнил, чтобы тот вовремя съездил в карьероуправление и доставил гостей.
Ближе к концу рабочего дня неожиданно отвлек Немы- кин, хотя Антон Тимофеевич не вызывал его. После стука в дверь, первой, как обычно, появилась немыкинская лысина, а после разрешения войти и сам он предстал — мнётся, стоит. Чего–то хочет сказать, а не решается.
— Говори, зачем пришел, если уж нарисовался!
— Тут такое дело. — замялся Александр Ильич. — Лав- рик настаивает на том, чтобы памятные доски вернуть на место! А я не знаю, что делать?
— «Что делать?!» Вернуть — вот что делать! Только не сейчас, а как весна придет. Да, кстати, а доски–то отреставрировали?
— Пока нет.
— Тогда передай нашему дорогому Ефиму Константиновичу, чтобы он воду не мутил без нужды, а занялся делом! Да и отделу культуры здесь не помешало бы в этом поучаствовать! Да, да — лично вам, дорогой Ильич!
— В ближайшие дни обязательно этим займемся. Мне можно идти?
— Иди. — по–особенному зло приказал Самохвалов и подумал о Немыкине: «Дубина! Вот разберусь с Шастиным и погоню тебя в шею!»
В последнее время Антон Тимофеевич всё более ненавидел Немыкина, особенно, когда он выдал дочь за Игоря Севрю- кова! Это сперва ошарашило, но потом Антон Тимофеевич даже радовался, что Лада вовремя раскусила прохвоста! Но каков Немыкин?! Вконец осмелел, всякое уважение потерял к тому, кто его кормит.
Когда подошла машина с гостями, Самохвалов собрался с духом и встретил их вместе с улыбающейся Леной в «предбаннике». Когда гости разделись, двоим из них Самохвалов открыл дверь в комнату отдыха, уставленную напитками и закусками, а Шастину дал знак, чтобы тот задержался.
— Маленький разговор есть, Герман Львович! Прошу! — указал Самохвалов на стул сбоку от своего стола.
— Мы одни? — присаживаясь, зачем–то спросил Шастин, а Самохвалов явно смутился в душе от его неуместного вопроса.
— Скелета в шкафу не держим! — постарался улыбнуться Антон Тимофеевич. — Ну, так что. — сказал он, словно спросил разрешения, и поспешно достал пачки с деньгами из ящика стола, куда их упрятал заранее, и аккуратно положил перед Шастиным, как школьник кладет перед учителем тетрадку с домашним заданием.
— Сколько здесь?
— Как договаривались!
— Пятьдесят тысяч? — спросил Шастин, уточняя, и спросил, как показалось Самохвалову, пугающе громко — так, что даже в приемной, через две двери Лена могла услышать этот вопрос.
— Как договаривались. — шепнул Самохвалов.
— Какой вы скромник, Антон Тимофеевич. Пятьдесят так пятьдесят! — Он взял одну пачку, надорвал упаковку и высыпал купюры на стол. То же самое повторил и со второй пачкой.
Когда взялся за третью, Самохвалов попытался остановить:
— Что вы делаете?!
— Уже сделал, дорогой Антон Тимофеевич! Не повезло вам сегодня.
Шастин не успел договорить до конца, как из комнаты отдыха выскочили гости, а из приемной один за другим вошли еще несколько незнакомцев, и, лишь взглянув на них, Самохвалов всё понял. «Подстава!» — мелькнула опустошившая мысль. Когда же один из вошедших представился следователем губернской прокуратуры, Антон Тимофеевич перестал чувствовать себя. Всё, что потом происходило в кабинете, — происходило, как во сне, когда в присутствии откуда–то взявшихся понятых (одного из которых он сразу узнал, потому что Игоря Севрюкова не мог не узнать, и подумал: «Этот–то сучонок что тут делает?!») долго и нудно переписывали номера купюр, укладывали в пакет, потом опечатали и начали задавать какие–то вопросы; он что–то отвечал на них, чувствуя, что чем дольше говорит с окружающими ненавистными людьми, тем сильнее болит сердце.
Наверное, целый час продолжалась эта канитель, и в конце ее, заставив расписаться в какой–то бумаге, его повели на выход.
— Куда тянете?! — спросил он у Шастина.
— В губернию прокатимся, в следственном изоляторе немного отдохнете от трудов праведных!
На улице персональной машины Самохвалова не оказалось, зато стояли две другие иномарки с сильно тонированными стеклами, за которыми в салоне ничего не разглядеть, тем более что давно наступил вечер. Пока Самохвалов шел к ним, ему показалось, что весь Княжск сбежался посмотреть на плененного главу района. Шастин уселся на переднее сиденье одной из машин, грузного Самохвалова затолкали на заднее и, словно оберегая, подхватили под руки. Иномарка лихо развернулась и покатила по княжским улицам, проседая на колдобинах. Когда выехали за город, один из сопровождавших толкнул Шастина:
— Герман Львович, возвращаться надо!
— Что такое?! — спросил Шастин, не повернувшись.
— Без сознания наш друг…
В первый момент, узнав о состоянии Самохвалова, Герман Львович всерьез растерялся, словно нарушился некий сценарий и теперь надо было действовать, что называется, с чистого листа, потому что никак и ни с кем не обговаривал подобную ситуацию заранее. До сего момента ему казалось, что его не самая привлекательная роль в этом деле вот–вот должна была закончиться, что, еще немного, и он мог бы с легкой душой доложить губернскому начальству об окончании своей миссии, от которой, признаваясь самому себе, устал до невозможности. И усталость эта была не физической, а иного рода. Она относилась к той непонятной усталости, которую не сразу замечаешь, даже не догадываешься, что она вовсю живет в тебе. Сперва она закреплялась в душе вместе с иными качествами, а потом, разрастаясь, подобно наглому кукушонку, попавшему в чужое гнездо, выталкивала всё и вся, не оставляя места ничему иному–только себе, любимой.