— Ты слышал, что сказал этот человек? За что мне такой стыд?! И вновь опустилась тишина, точно облако затянуло горизонт. Даже ночные совы примолкли.
Реза Хайдар стоял навытяжку. Коль скоро ифрит, этот злой дух чести, пробудили от сна, он не угомонится, пока не насытится.
— В стенах твоего дома, Искандер, я драться не буду,—заявил Реза. И сделал нечто малопонятное, даже сумасбродное. Он чеканным шагом прошел с веранды на конюшню, вернулся с деревянным колышком, киянкой и мотком веревки. Вбил колышек в твердую, как камень, землю, привязал себя за щиколотку к колышку, отшвырнул киянку — вот как поступил будущий президент, нынешний полковник Хайдар. — Я буду здесь! — крикнул он. — Каждый, кто позорит мою честь, пусть выйдет ко мне.
И остался там до утра. Омар-Хайам Шакиль вбежал в дом и рухнул без чувств — от страха и обильной выпивки. А Хайдар, набычась, ходил вокруг колышка, насколько доставало веревки. Ночная мгла окутала дом, гости отправились спать, на веранде остался лишь Хараппа; он понимал, что хоть смуту посеял глупый толстун, выяснять отношения с полковником ему, Хараппе. Актрисочка Зухра, отправляясь спать (причем не одна, подсказывает мой не в меру разболтавшийся язык, на этом я его и окорочу), дала хозяину дома совет:
— Иски, дорогой, ты только смотри не выдумывай ничего! И не смей туда ходить. Ведь он — вояка, ты только взгляни, как танк тебя раздавит, от тебя мокрое место останется. Оставь его, пусть чуток поостынет, ладно?
А вот Рани Хараппа не удостоила мужа советом. (Лишь много лет спустя она сказала дочери: «Мне вспоминается, как твой отец сдрейфил, поступил не по-мужски».)
Кончилось все прискорбно, иначе и быть не могло. Перед рассветом. Представьте себе: Реза провел бессонную ночь, охраняя свою честь, глаза у него набрякли и покраснели от ярости и устали. И естественно, видели плохо, да и ночная мгла еще не отошла, да и обязан ли он видеть всякого слугу? Это я к тому, что, проснувшись спозаранку, старый Гульбаба вышел во двор с круглым медным кувшином — хотел совершить омовение перед намазом, тут-то и увидел он полковника Хайдара, привязанного к колышку. Подобрался поближе, коснулся хайдарова плеча, намереваясь узнать, что это здесь делает господин и не лучше ли ему… Ах, разбалованные, дерзкие старые слуги. Все-то им позволительно за долгую службу. Но осовевший Реза заслышал лишь шаги, почувствовал, как кто-то коснулся его плеча, заговорил — мгновенно обернувшись, полковник нанес сокрушительный удар и срезал Гульбабу, словно лозу. Что-то оторвалось в стариковском теле, наверное, ниточка, связывавшая его с жизнью; не прошло и месяца, как старый Гуль умер. Лицо у него было сосредоточенное и виноватое, словно он припрятал дорогую вещицу, да никак не вспомнит, что именно.
После мужниного смертоносного удара Билькис немного смягчилась, вышла из дому, еще погруженного в предрассветную дымку, и уговорила Резу закончить ночную вахту.
— Подумай о нашей бедной дочурке. Не к чему ей такое видеть! Реза вернулся на веранду, там его встретил небритый и тоже не
сомкнувший глаз Искандер Хараппа, простер к нему объятия, и полковник, проявив немалое великодушие, ответил тем же, обнял Иски, и они, как говорится, обменялись братским поцелуем.
Когда утром Рани Хараппа вышла из спальни попрощаться с мужем, тот помертвел, увидев на плечах жены шаль тончайшей работы, вышитую не иначе как искуснейшими рукодельницами из Ансу: золотой нитью меж арабесок вытканы крошечные фигурки — персонажи «Тысячи и одной ночи». Словно живые, скачут золотые всадники по спине Рани, а птички устремляются вниз, вниз по спине.
— До свидания, Искандер, и помни, что не у всех женщин любовь слепа.
Что касается Резы и Искандера, то, конечно, связывала их отнюдь не дружба, но именно так они называли свои отношения после ночного бдения Резы.
Порой так трудно отыскать подходящее слово.
Всю жизнь мечтала она стать принцессой, и вот наконец, когда Реза Хайдар достиг высот поистине королевских, Билькис лишь недовольно кривит губы. У нее родилась вторая дочка (на полтора месяца раньше срока), однако Реза ни словом не выказал подозрения. И недовольства — тоже. Сказал лишь, что, очевидно, после первенца сына следовало ждать дочь, и она ничуть не виновата в роковой ошибке с первым ребенком. Девочку назвали Навеид, что значит «Благая Весть». Малышка родилась идеальной по всем статьям. Но досталась она матери нелегко. Доктора заключили, что больше ей рожать нельзя.
Значит, у Резы Хайдара никогда не будет сына. Лишь однажды заговорил он о чужом сыне, о мальчике с биноклем у окна в доме колдуний, но больше этой темы не касался. Как не касался больше и жены, все больше и больше отдаляясь от нее, одну за другой затворяя двери в коридорах памяти: за одной скрылся Синдбад Менгал, за другой — ссора в Мохенджо; забывалась и любовь.
И не с кем разделить Билькис ложе, разве что с былыми страхами. Именно с той поры страшится она знойных полуденных ветров, веющих из былого.
В стране введено чрезвычайное положение. Реза сажает под арест губернатора Гички и становится главой провинции. С женой и детьми перебирается в резиденцию губернатора, предоставив забвению старую гостиницу с последней дрессированной обезьянкой, которая бесцельно скачет по чахлым пальмам в ресторане; музыкантов, которые пиликают на рассохшихся скрипках перед пустыми столиками. В эти дни Билькис редко видит мужа, он очень занят. Строительство газопровода идет полным ходом, Гички уже не опасен, и можно устроить показательные казни арестованных горцев. Билькис боится, как бы жители К., насмотревшись на повешенных, не воспротивились мужу, но ему об этом не говорит. Он проводит твердый курс, и мудрый старец Дауд даст нужный совет по любому вопросу.
Когда я в последний раз приезжал в Пакистан, мне рассказали анекдот. Спускается Бог на землю пакистанскую посмотреть, как дела, и спрашивает Айюб Хана, почему страна в таком запустении. Тот отвечает: «Это все из-за чиновников. Лихоимцы и бездельники. Убери их, с остальными я управлюсь». И не осталось ни одного государственного служащего. Проходит время, Бог возвращается и видит, что еще хуже жизнь стала. Спрашивает у Яхья Хана: объясни, мол, в чем дело. Тот давай во всем винить Айюба, его сыновей да приспешников. «Воздай ему по заслугам,—просит.—А я уж наведу порядок». Грянул гром небесный, и сгинул Айюб. В третий раз сошел Бог на землю, видит — совсем в стране худо, видно, прав Зульфикар Али Бхутто: пора к демократии возвращаться. Обратил Бог Яхья Хана в таракана и упрятал его в щель под ковром. Проходит несколько лет, а перемен к лучшему нет. Пошел Бог к генералу Зие, дал ему неограниченную власть, только одно условие поставил. «На любое согласен»,—отвечает Зия. «Ответь мне лишь на один вопрос, и я этого Бхутто в лепешку раскатаю, — шепчет Бог на ухо генералу.—В чем дело? Я столько помогал этой стране и никак в толк не возьму: почему народ меня больше не любит?»
Похоже, президент Пакистана убедительно ответил Создателю. Любопытно, что он сказал?
Книга 3.Стыд, Благовесточка и Дева
Глава седьмая.Сгорая со стыда
Недавно в Лондоне, в Ист-Энде, один пакистанец убил свою единственную дочь за то, что она якобы переспала с белым парнем и тем самым навлекла позор на всю семью. Смыть его могла только кровь. Трагедия вдвойне ужасная, так как отец, несомненно, горячо любил дочь, а дружная когорта родных и друзей, все как один «азиаты» (хотя этот модный в наши суровые дни ярлык мало что объясняет), не спешили осудить его поступок. Выступая по радио и телевидению, они вздыхали, качали головами, но, по сути, защищали убийцу, говорили, что готовы его понять. Не изменилось их отношение и тогда, когда выяснилось, что девушка ничего «лишнего» и не позволила своему приятелю. Кровь стынет в жилах от такого рассказа, и неудивительно. Я сам недавно стал отцом и понимаю, сколь велика должна быть сила, одолевшая отцовские чувства и направившая нож на его собственную плоть и кровь. Но еще больше ужаснулся я, поймав себя на том, что тоже готов понять убийцу, как и его родные и друзья, с которыми беседовали журналисты. Точнее, страшное известие не ошеломило меня, как нечто из ряда вон выходящее. Сызмальства для нас понятия «честь» и «стыд» едва ли не важнее хлеба насущного. И мы готовы объяснить поступки, совершенно немыслимые для народов, памятующих, что за их грехи Господь пошел на смерть. Возможно ли принести в жертву самое дорогое и горячо любимое, только чтобы ублажить мужскую гордость — это жестокосердное божество? (И, как оказывается, не только мужскую. Я вскоре прослышал о таком же преступлении и по тем же мотивам, только убийцей оказалась мать). Стыд и бесстыдство — концы одной оси, на которой вращается наше бытие. И на обоих этих полюсах условия для жизни самые неблагоприятные, можно сказать, губительные. Бесстыдство и стыд — вот они, корни зла.
Моя героиня, Суфия Зинобия, — плоть от плоти убитой девушки, хотя ее отец — Реза Хайдар — и не бросится на нее с ножом, не бойтесь, Я вознамерился писать о стыде, а перед глазами у меня — мертвое девичье тело: горло перерезано, точно у курицы; лежит девушка на пешеходной «зебре» через дорогу, черная полоса — белая, черная — белая; мигнет над ней в лондонской ночи желтый глаз светофора: вспыхнет — погаснет, вспыхнет — погаснет. Прямо там, под любопытными окнами, и свершилось преступление — открыто, как и велит обычай. И никто не закричал, не воспротивился. На что рассчитывали полицейские, обходя дома, неужто наивно верили, что им помогут? Нет, под взглядом недруга «азиатское» лицо делается непроницаемым. И даже те, кто в ту ночь мучился от бессонницы, ничего не увидели за окном, они просто-напросто закрыли глаза. Зато отец девушки кровью смыл позор со своего имени, променяв стыд на горе.
Мое неуемное воображение даже наделило убитую именем: Ана-хита Мухаммад, или просто Анна. Говорок у нее — как у всех в восточном Лондоне, джинсы — всех цветов радуги (из каких-то атавистических побуждений она стеснялась оголять ноги). Она, разумеется, понимала и родной язык, на котором разговаривали родители, но сама из упрямства на нем и словечка не произнесла. Вот такая Анна Мухаммад: непоседа, красавица (что уже небезопасно в шестнадцать лет!). Мекка рисовалась ей роскошным танцевальным залом: под потолком крутятся зеркальные шары, подсвеченные лучом пр