В половине восьмого один из тех, с кем чифирил и чьи сигареты курил, — грузин Шота — пересек камеру и пришел под самую решку, к смотрящему Евсею.
— Ситуация… — шепотом произнес Шота. — Этот… Который дагестанец… Он совсем дурак. Он сказал такое, чего нельзя говорить. Все слышали. Если б он только мне сказал, я бы его остановил, клянусь мамой. Зажал бы ему рот рукой. Но он всем сказал.
— Что сказал?
Шота печально покачал головой.
— Сказал, что на воров ему положить. Он сам по себе. Вор не вор — какая разница. Так он сказал.
Евсей сузил глаза, произнес почти беззвучно:
— Очевидцы есть?
Шота несколько раз кивнул.
— Я ж говорю, все слышали… Есть очевидцы, конечно. Хромой, и Туркмен, и Байкер, и Сиплый, и еще люди…
— Ага. Зови тогда их сюда. Только тихо. Этого дагестанца не зови. Зови только очевидцев. Иди.
Коротко и тихо поговорив с каждым из семерых очевидцев, смотрящий подозвал близких: сидевшего за героин маленького татарина Рому Толкового и сидевшего за разбой Гришу Покера.
— Что делать будем?
— Отпишем, — сказал Толковый.
— Это понятно. Но кому? Сразу вору или смотрящему за централом?
— Не надо смотрящему, — сказал Покер. — Это чисто воровская тема. Сразу поставим в курс вора и подождем ответа.
Написали тут же короткую ксиву и поспешно отправили по дороге, чтоб успеть до вечерней поверки.
Евсей сделался мрачен. Он был квартирный вор, вдобавок — верующий, трижды в день молился. Он не любил насилия. За год при нем в камере появилось только двое опущенных. Первый, едва переступив порог, признался, что снимал детскую порнографию по заказу каких-то датчан или шведов, за что и взят ментами. Сам полез под шконку. Со вторым получилось хуже: совсем мальчишка, взятый за героин, вдруг зачем-то рассказал соседям, как доставлял своей девушке оральное удовольствие. По понятиям пришлось опустить дурака. Впрочем, никто до него не домогался, а спустя несколько дней наркомана выдернули с вещами.
По обязанностям смотрящего Евсей коротко говорил с каждым, кто входил в хату, и, если видел перед собой молодого наивного новичка, обычно спрашивал вскользь: «Надеюсь, ты на воле всякими гадостями не занимался? Женщину между ног не лизал? И к проституции не имел отношения? А то ведь за такое здесь сразу под шконку определяют, имей в виду…» Обычно после таких слов новичок сразу мрачнел, но на Евсея смотрел благодарно.
Многие, знал Евсей, теперь доставляют своим бабам удовольствие языком, и если разобраться — половину хаты надо под шконку загнать.
Сутенеров тоже много заезжает, особенно тех, кто крышует это дело. А ведь если ты получаешь с проституции — значит, продаешь женский половой орган, правильно? А если ты продаешь женский половой орган — значит, он у тебя есть. А если у тебя есть женский половой орган, стало быть, ты вообще не мужик, логично?
Евсей пришел к Богу здесь, в тюрьме. Как все новообращенные, он был очень строг в своей вере и даже в мыслях не позволял себе ругаться матом. С окружающими, наоборот, старался обращаться мягко, ибо прощать — великое благо, которому следует день и ночь учиться у Бога и Его Сына.
Ночью от вора пришел ответ.
«Если он говорит, что ему положить на воров, — значит, он гад, и поступить с ним надо как с гадом, и указать ему его место».
Евсей подозвал Покера и Рому Толкового, молча протянул ксиву.
Покер, прочитав, пожал плечами, Рома Толковый ухмыльнулся.
— Вот так вот, — мрачно процедил Евсей. — Ничего не поделаешь. В шесть утра делаем телевизор погромче — и вперед.
Позвали Шоту, и Сиплого, и Туркмена. Объяснили, что делать. Шота и Сиплый — жестокие люди — без пяти минут шесть пришли на пятак перед телевизором, уже обутые в кеды. Рома Толковый тоже надел носки и одолжил у одного из мужиков крепкие ботинки. Покер — бывший боксер тяжелой категории — наблюдал за его действиями с усмешкой.
Евсей не стал обуваться.
Послали маленького хохла Свирида разбудить дагестанца и позвать. На разговор.
Заспанный, ничего не подозревающий, он пришел в одних трусах; Свирид держался сзади, на безопасном расстоянии.
Уверенно улыбнувшись, дагестанец сел было на край шконки Евсея, но тот покачал головой.
— Встань. Не трогай тут ничего. Отойди.
— Не понял…
— Не понял — поймешь. Мы за тебя знаем очень стремные вещи. Мы знаем, вчера ты сказал, что вор тебе — никто, и на воровской закон тебе положить. Ты говорил это?
— Нет, — ответил дагестанец и вздрогнул: справа и слева подступили, окружили.
— А вот они, — Евсей показал пальцем на очевидцев, — слышали. Это очень серьезная тема. Очень. Либо они, четверо, врут, либо ты врешь.
— Братан… — начал дагестанец, но Евсей грубо оборвал:
— Я тебе не братан. Здесь у тебя братанов нет. Шота, ты здесь?
— Да.
— Он говорил такое?
— Да.
— Туркмен, а что ты скажешь?
— Он говорил, что слово вора ничего не значит. Прямо мне в лицо сказал, и еще улыбался…
— А ты что скажешь, Сиплый?
Сиплый — бестолковый, дурной арестант, сейчас гордый тем, что его позвали на важный разговор, — открыл было рот, но Покер его перебил:
— Хватит, — произнес он. — Не могу это слушать, душа не принимает.
И ударил дагестанца в живот.
Тут же остальные набросились, повалили.
— Телевизор! — надсаживаясь, прошипел Евсей. — Телевизор громче сделайте!
Дагестанец, осыпаемый ударами, завыл и закрыл голову руками.
Шота, как все грузинские преступные люди, хорошо знал понятия. «Сломать» — значило сломать в буквальном смысле, чтобы ни одной целой кости не осталось. Одной рукой упираясь в край стола, а другой — в плечо Свирида, повиснув на мгновение, он высоко поднимал обе согнутые в коленях ноги, а потом с силой прыгал на спину и шею лежащего. Покер, хоть и боксер, напротив, не отличался кровожадностью: наклонившись, он несколько раз прицельно ударил кулаком по затылку и виску дагестанца, потом отступил к стене и сложил руки на груди.
Покер и Евсей давно сидели вместе и знали, что в общей камере среди ста двадцати человек всегда найдутся несколько по-настоящему жестоких людей, природных палачей, они будут топтать и калечить любого, кто ошибется. Кроме того, на экзекуцию придут и другие: физически крепкая молодежь, желающая доказать свою приверженность воровской идее. Сам Евсей лишь единожды присоединился к действу: когда гад, спасаясь от ударов, подполз ближе, пришлось пнуть его ступней в плечо.
Ногами в тюрьме бьют только гадов.
Спустя несколько минут Евсей сделал Покеру знак, и тот, отодвинув Шоту и Свирида, вошедших в раж, ухватил гада за волосы и рывком заставил его подняться на ноги.
Кровь залила все лицо дагестанца, рот был ощерен, глаза ничего не видели, обратились в две набухшие багровые пельменины. Однако он, хоть и шатался, но кое-как держался вертикально.
— Слушайте, — повысив голос, произнес Евсей, глядя в глубину камеры, в серые и желтые лица. — Вот это, — он показал пальцем на плечо дагестанца, поросшее серым волосом, — еще вчера ходило среди нас. Жрало пайку. Чифирило. Мы думали за него, что это достойный арестант. Сегодня он уже гад. Вот ксива, — Евсей поднял зажатый в кулаке тетрадный листок, — ее отписал вор. Здесь все сказано. Здесь сказано, что с теми, кто не уважает воровское, следует поступать как с гадами. А что делают с гадами? Их ломают! Любой может сейчас подойти и прочитать. Любой, кто сомневается, что здесь, в этой хате, все делается строго по понятиям, пусть подойдет и поинтересуется. Если есть вопросы — задавайте сейчас или потом, в любое время…
Глубокая тишина воцарилась, едва смотрящий замолчал.
— Сейчас, — Евсей опять ткнул пальцем в дрожащее, хрипящее, исходящее кровавыми соплями, — запинайте это под шконку, как можно дальше. И пусть оно там сидит и не высовывается.
Дагестанец вдруг задрал подбородок вверх.
— Братва! — завыл он, — братва, клянусь матерью…
Его сбили с ног, и Шота, мокрый от пота, резиновой подошвой наступил на его лицо.
— Да, — сказал Евсей, — именно так. Теперь его базар уже никому не интересен.
— Завали пасть, — произнес Шота, наклоняясь к лежащему. — Иначе закопаем прямо здесь, в кафельный пол.
И гортанно выругался по-грузински.
Рома Толковый коротко плюнул — слюна упала на спину гада — и сказал:
— Ползи на место свое. Давай! Знай место, тварь. Знай свое место.
Избитый, однако, ползти не стал — выпрямился и заковылял, из одного конца камеры в другой, к умывальнику.
— Э! — громко позвал Рома Толковый. — Не вздумай, тварь, до крана дотрагиваться! Мужики, откройте ему воду. Пусть умоется. Потом дайте ему вещи свои собрать.
Через полчаса все стихло. Сто двадцать арестантов занялись своими делами. Стерев с лица и плеч кровь, дагестанец полез под шконку, в дальний угол, где жил своей жизнью единственный опущенный — тот, что снимал когда-то детское порно. Теперь их стало двое.
«Хорошо, что своими ногами пошел, — подумал Евсей. — Вроде и поломали как надо, но не изуродовали до полусмерти… А выбили бы глаз, допустим, — тогда что? Конец спокойной жизни. Дошло бы до кума, а кум по такому случаю может и дело завести, следствие учинить… Кто бил, за что бил… Глядишь, два-три года к сроку добавилось, ни за что… Хорошо, что мало били. С гадом, конечно, надо как с гадом, безжалостно, этого никто не отрицает… Но с другой стороны, он пусть и гад, но я-то — человек…»
Новый год в Коломне
Осенью того года я развелся.
Разрыв с женой был следствием личного кризиса. Мне удобнее жить от кризиса до кризиса; иногда хочется все разрушить к чертовой матери и на пустом месте начать нечто новое.
Уехал из Москвы, снял квартиру в Электростали. Жил довольно бестолково, но, разумеется, не праздно и даже вполне нравственно, если не брать в расчет регулярное курение марихуаны.
Электростальские люди не интересовали. Электростальские дороги, обильные ямами, бесили. Электростальские цены вызывали улыбку.