Незаметно подаю одному из воинов условный знак. Тот резво спрыгивает с коня, подбегая к Подопригоре.
— Яким, с дозора знак подали! Заметили кого-то! Уходить нужно!
— Ну, ладно, москаль, — тут же прекратил экзекуцию Подопригора. — Свезло тебе. Или добить? — он с прищуром посмотрел на продолжавшего выплёвывать вместе с кровью ругательства Шерефединова и с проскользнувшей в голосе толикой уважения добавил: — Нет. Я лучше при следующей встрече тебе вторую руку сломаю. Живи покуда!
И мы сорвались прочь, бросив вскачь коней.
Глава 9
Коломенское напоминало собой растревоженный муравейник. Все куда-то бежали, бестолково расталкивая друг друга, метались в разные стороны, втрамбовывая снег в мёрзлую землю. Ор, мат, стоны раненых, ржание лошадей. Паноптикум какой-то, одним словом.
— Сомкнуть строй, — сердито рявкнул Порохня и оглянувшись на меня, зачем-то пояснил свою команду: — Не в себе людишки после такого разгрома. Как бы на своих кидаться не начали.
— Да кому тут кидаться? — с кривой усмешкой заметил я. — Не до нас им. Они все сейчас к осаде готовятся, — мотнул я головой в сторону суетящихся у пушек пушкарей. — Думают, что царские воеводы после одержанной победы под Котлами сразу сюда оставшихся добивать придут.
— А они не придут?
— Придут. Но не сегодня. Будет у Ивана Исаевича время к обороне подготовится. Только толку в том? Ясно же, что осаде конец. Уходить нужно из-под Москвы. Ладно, — я похлопал по шее взбудораженного царящей вокруг суматохой коня. — Показывай, где тут хоромы стоят, в которых большой воевода расположился.
Болотников расположился не в хоромах, выбрав для этой цели самый настоящий дворец. Правда, дворец этот был потешным, созданным с полвека назад для увеселения тогда ещё молодого Ивана Грозного. Вот только стены и вал окружавшие дворцовый комплекс, потешными не выглядели. При случае, имея под рукой хотя бы с тысячу воинов, можно и в осаду сесть. Что, по-видимому, большой воевода, в случае падения Коломенского и собирался сделать.
— И здесь к осаде готовятся, — констатировал Порохня, направляя коня в сторону большого двухэтажного здания.
— А чем плохо? — усмехнулся я, перекрестившись на небольшую деревянную церковь, стоящую рядом с дворцом. — Стены высокие. С наскоку не взять.
— А с наскоку и не нужно, — возразил атаман, спешиваясь перед широкими дубовыми дверьми. распахнутыми настежь. — Пушки подтащить и бей в упор. Ну, вот, даже охраны у входа нет! — с явным осуждением покачал головой Порохня. — Эй, посошные, — окликнул он мужиков, разгружавших с телеги мешки с чем-то довольно тяжёлым. — Большой воевода в доме али ускакал куда? Долго ли те стены простоят? — закончил запорожец предыдущую мысль, оглянувшись на меня.
— Мы воины царёвы, теперича! Чего лаешься⁈ — возмутился самый молодой из грузчиков, зло оскалившись щербатым ртом.
— Ну, если все воины у вас такие, не мудрено что из-под Котлов сбежали, — хмыкнул у меня за спиной кто-то из нашего отряда. — Как вы ещё до Москвы дошли!
— Ах ты!.. Да мы…! — задохнулся от возмущения бывший крестьянин, потянувшись к поясу за топором. — Мы бились! Кузьма там костьми лёг! Митька! Васька Пузырь! А вы из Карачарова без боя сбежали! Слышали! — оставив в покое топор, юноша сделал шаг в нашу сторону, сжав кулаки. — Или тоже царю-батюшке изменить задумали⁈ У, ироды! Правильно большой воевода говорит, что нужно бояр резать да усадьбы их палить!
— Охолони, Филька! — придержал юнца, коренастый мужик в рваном, подпоясанном верёвкой, армяке. — Сдурел? — недобро покосился он в нашу сторону. — Их вон сколько. Посекут!
— Стой, Порохня, — в свою очередь остановил я потянувшегося к сабле атамана. — Не затем пришли.
Ага. Нам ещё по-глупому здесь сгинуть не хватало! Этих порубим, другие набегут. Люди сейчас, после случившегося разгрома в расстроенных чувствах находятся; только покажи, на ком можно зло сорвать. И даже если мы каким-то чудом сумеем вырваться из этого кровавого капкана, то дальше что? Пользы никакой, а к Болотникову после такого лучше не соваться. Он и так сейчас на нас очень зол. Хорошо ещё, что большую часть вины на «предателя» Грязнова взвалить можно.
Вспомнив о своём боярине, я расстроился ещё больше. Тараско, Мохина, Грязной. Совсем рядом со мной друзей не осталось. Сам всех в разные стороны раскидал. Никого рядом с собой не оставил. Порохня? Атаман, человек, конечно, надёжный; и в спину не ударит, и голову за товарища, не колеблясь, сложит. Но он свой интерес блюдёт и если глубже копнуть, не за меня, а за лояльного Запорожской Сечи правителя бьётся. Глеб с Кривоносом? Так то мои слуги. Иначе в мою сторону и не смотрят. Слугами и останутся, даже если до высоких чинов дорастут. Подопригора? Даже не смешно! Можно ли дружить с котом, что гуляет сам по себе? Тут скорее нужно радоваться, что взбалмошному полусотнику доверять можно стало.
А всё Шерефединов! Нет, что-то мне со своим протагонистом делать нужно. Вроде и не слышно его с тех пор, как состоялся Перенос, но стоит мне только кого из убийц его матери увидеть, как «крышу» буквально сносит! Я ведь без оглядки вдогонку за этой тварью кинулся, и на близость Москвы, и на свои сомнения в лояльности Подопригоры, наплевав.
А ведь чего проще? Вяжи меня в том овраге и с Шерефединовым договаривайся. Тот и в Москву без эксцессов проведёт, и Шуйскому без проволочек о моей поимке доложит. Себя, конечно, этот прохиндей не забудет, но и Якиму, всё, что я ему в будущем обещал, уже сейчас обломилось бы.
В общем, всем хорошо, только я дурак!
Болотникова долго не искали, всё же разговорив одного из воинов, с озабоченным видом пробегавшего мимо. Подошли к покрытой резными узорами двери, удивляясь отсутствию и здесь охраны, сунулись в полумрак горницы.
— Порохня? Сам пришёл? Не ожидал. А это кто с тобой?
Большой воевода как раз собирался куда-то идти, столкнувшись с атаманом на пороге.
— Убийц с собой привёл, изменник? — Болотников сделал несколько шагов назад, вглубь царящего в комнате сумрака, выхватил из-за пояса пистоль. — Так мы ещё посмотрим, чей верх будет!
— Я не убийца, — я поспешно выхожу из-за спины Порохни, давая себя разглядеть. — Неужто не признал, Иван Исаевич?
Однако полный бардак в стане восставших! Ни охраны на входе, ни людей рядом с Болотниковым. Кто хочешь, заходи и режь большого воеводу со всем своим удовольствием. А не будет предводителя и войско его как карточный домик посыпется.
— Чернец⁈
— Вот и свиделись, Иван Исаевич. Может опустишь пистоль да к столу пригласишь? Поговорить бы нам нужно.
— Ну, проходи, коли пришёл, — большой воевода особой радости не показал, но пистоль обратно за пояс сунул. — И ты садись, атаман. Голову бы тебе с плеч, но раз с побратимом вместе пришёл, выслушаю.
Болотников вернулся к столу, чиркнув кресалом, зажёг ещё чадящую свечу, сел на лавку, показывая нам пример. Мы с Порохнёй опустились напротив. Посидели, вслушиваясь в упавшую на плечи тишину; вязкую, напряжённую, тоскливую. Никто не хотел начинать разговор первым, никто не желал ломать это воцарившееся за столом хрупкое равновесие, понимая, что стоит только заговорить и наступит время действовать; назад уже не отыграешь. Там, может, и глотки друг другу резать придётся.
Я вгляделся в потухшие глаза большого воеводы царя Дмитрия. Мда. Невесело, похоже, на душе у Ивана Исаевича. Совсем не весело. Даже неожиданная встреча с собратом по веслу, радости не добавила. Кажется, именно сегодня он окончательно понял, что его поход на Москву закончится неудачей.
Мне стало стыдно. За одним же веслом на галере сидели; вместе из сил под палящим солнцем выбивались да солёным потом обливались, холодными ночами друг другу спины грели.
И что теперь? Теперь я, пользуясь его доверием, за его спиной собственные дела провернуть норовлю. Подленько как-то! И хоть понимаю, что этот поход так и так обречён, всё равно подленько. Вот только выбора у меня другого нет!
Эх! Если бы Болотников не был так фанатично уверен в подлинности засевшего в Самборе царя. Или быть может сомнения уже закрались? Наверняка ведь и до него дошли отголоски тех разговоров, что вели посланные Шуйским послы среди осадившего Москву войска.
— Иван Исаевич, — сунулся было в горницу рослый воин, едва не задев головой дверной косяк. — У Афанасия Никитича всё готово. Тебя ждут.
— Скажи, гости у меня, — разлепил губы большой воевода. — Позже приеду, — и, отвернувшись от хлопнувшей двери, повернулся уже ко мне. — Ты как здесь оказался, Чернец?
— Так я ещё в Путивле в отряде Грязнова был.
При воспоминании о бывшем опричнике Болотников сжал кулаки и начал наливаться кровью.
— Так чего таился? — поднял он на меня тяжёлый взгляд.
— Так Грязной же тебе ещё при первой встрече обо мне сообщил, — начал я, скрипя зубами врать, обливая грязью старика. Одно утешение; мы с ним об этом заранее договорились и Василий Григорьевич на таком поклёпе на него лично настоял. Потому как другого варианта оправдаться просто не было. — А ты и видеть меня не пожелал. Чего же я полезу?
— Не говорил мне о тебе Грязной, — покачал головой Болотников. — Видимо, уже тогда измену замыслил. Ну, ладно, — заиграл он желваками. — Может ещё доведётся встретиться. Остальные товарищи как? Тараско, Янис, Аника с Георгием? Выжили как ты или в Туретчине сгинули?
— А Грязной что о том говорил?
— Грязной мне сказал, что о вашей судьбе не ведает. А его, мол, знакомый купец в Истамбуле увидел да выкупил.
Ну, да. Именно такую версию Василий Григорьевич в Путивле Болотникову и изложил.
— Выжили, Иван Исаевич. Все выжили. Только потом кто куда подались. Аника домой в Тверь отправился, Георгий к себе в Грузию. Янис в Москву на службу к Дмитрию подался. Выжил ли в той резне, что москвичи полякам и литвинам учинили — не знаю. А Тараско, — я вновь внутренне поморщился. — В Сечи остался.
— Ладно. Живыми из рабства вернулись, и слава Богу, — размашисто перекрестился Болотников и уставился на Порохню, зло сверля того глазами: — Теперь с тобой, — от слов большого воеводы потянуло стужей. — Почему свой полк из сражения вывел? Отчего Карачарово врагам без боя отдал?