— Государыня приказала схватить его, — ткнул в мою сторону пальцем Гришка Каловской. — А ну, навались! — и тут же сам бросился в мою сторону.
Ну, как бросился. Между ним и мной как раз Порохня сидел. Мимо не пробежишь. Атаман даже разворачиваться в сторону монастырского служки не стал. Лишь рукой в его сторону махнул. И ярославльский иуда повалился на пол, силясь вырвать торчащий из бока нож.
Глеб с Кривоносом тут же кинулись к сандомирскому воеводе, опрокидывая поляка с лавки на пол. Завозились там, кряхтя и матерно ругаясь, сдвинули массивный стол, сбив одну из свечей на столешницу.
Я дёрнулся было к Марине и споткнулся на полушаге перед вскинутым пистолем.
«Лишь бы не выстрелила»! — лихорадочно заметались у меня мысли в голове. — «Мы же по тихому Мнишеков, в случае если не договоримся, связать хотели. А выстрел из пистоля полдеревни наверняка услышит».
О том, что этим выстрелом Марина может запросто меня убить, я в горячке в расчёт не брал.
Марина не выстрелила. Бывшая царица охнула, роняя из ослабевшей руки пистоль, захрипела, захлёбываясь собственной кровью, медленно осела на грязный пол.
— Зачем? — оглянулся я на Порохню. — Она же нам живая нужна была! Кого Подопригора утром мимо дозора вывозить будет?
— Лучше она, чем ты, — пожал плечами запорожец. — По глазам видел; не промахнулась бы.
— Ладно, — безнадёжно махнул я рукой. — Чего быть, того не миновать. Тогда уже и воеводу добей, — кивнул я на продолжавших бороться под столом. — Будем считать, что я этой семейке за батюшку с матушкой отомстил. За всё нужно платить, — я замер на пороге, дождался сдавленного всхлипа сандомирского воеводы и толкнул дверь. — Вот только как нам теперь самим следующий день пережить.
Глава 12
— Однако!
— Что, Федька, не ожидал?
Я невесело усмехнулся. Можно было и не спрашивать. Вон как у князя глаза округлились! Того и гляди, кулаками протирать начнёт. Такое не сыграешь. Хотя, откуда бы ему о моём «воскрешении» знать? Василий Шуйский об этом на всю Москву кричать не станет и хорошо ещё, если с кем-то из своих ближников сведениями поделится. А тут какой-то Барятинский. Род может быть многочисленный и древний, но дворянский, захудалый. Этаким воеводой в Ярославле сесть — уже честь немалая!
— Не ожидал, государь, — князь хотел было поклониться, но, спохватившись, вовремя остановился, покосившись на замерших возле леса воинов. — Прости, Фёдор Борисович, что вежество не блюду, — пригладил он начавшую седеть густую бороду, — но, думаю, ты и сам, чтобы тебя узнали, не желаешь.
— Твоя правда, князь, не желаю. Не время ещё. Садись, Фёдор, — похлопал я рукой по медвежьей шкуре, постеленной прямо на снегу. — Поговорим о том, что нам дальше делать. Может, и договоримся о чём-нибудь.
— Благодарствую, государь, — не стал чиниться князь, присев рядом. — Честь немалая, на одной шкуре с самим царём восседать. Мы, Барятинские, так высоко до этого не сиживали!
А вот это он хорошо сказал. Обнадёживающе, можно сказать. И царём меня признал, и на готовность к сотрудничеству в случае своего возвышения намекнул. Хотя, не знай я кое-каких подробностей о князе, я бы сейчас посреди поля с ним не разговаривал. Расчётливый, осторожный и вместе с тем тщеславный без меры. Настолько тщеславный, что будучи отправлен с посольством в Крым, так своей гордыней и неуступчивостью татарского хана допёк, что тот его чуть ли не пинком обратно выгнал и ещё потом моему батюшке на дерзкого посланника нажаловался.
Гордость — это хорошо. С гордостью простому московскому дворянину нелегко живётся. А значит, и тема для обсуждения в предстоящем торге у меня есть. Тем более, что особой преданностью к Шуйскому Барятинский не отличается и через два года в обмен на боярскую шапку ЛжеДмитрию II присягнёт, отдав Ярославль и Вологду под власть тушинского вора (прозвище ЛжеДмитрия II, разбившего свой лагерь при осаде Москвы в селе Тушино).
Ну, так в бояре и я его возвести смогу. Зачем прихода самозванца ждать?
— И не сядешь, князь. Даже если в милость к Шуйскому войдёшь, всё равно не сядешь. Бояре не дадут, — пояснил я свою мысль Барятинскому. — Васька, чтобы на мой трон вскарабкаться, слишком много им воли дал. Он теперь без согласия Думы чихнуть лишний раз не может, не то что преданного человека в боярство возвести.
— А ты, государь?
— А я иное! Шуйских, Романовых да Голициных, что крамолу против меня и батюшки затеяли, под корень изведу. Иных, что руку этих семейств держат, в Сибирь на вечное поселение отправлю. А на их место, — сделал я внушительную паузу, — верных мне людишек, что батюшкин трон вернуть помогли, посажу.
Барятинский задумался, рассеянно похлопывая рукавицей по густой шкуре. Я поплотнее закутался в шубу, оглянулся на выстроившиеся за засечными кольями ряды копейщиков и стрельцов, напоказ зевнул, прикрыв рот перчаткой.
Пусть думает. Я на быстрое согласие князя и не рассчитывал. Всё же мало у меня людей для полноценного войска. А значит, и перспективы на победу в этой «Игре престолов» довольно туманные. Но с другой стороны и под Шуйским этот самый трон довольно сильно шатается. Не зря Васька Симеона Бекбулатовича подальше от Москвы в Соловецкий монастырь сослал, даже в слепом монахе конкурента для своей власти увидев. А тут вновь воскресший Дмитрий и так и не умерший Фёдор Годунов. Что у того, что у другого прав на московский трон побольше, чем у Шуйского будет.
— Царские полки разбойного воеводу Болотникова от Москвы отбросили.
Ага. Это он намекает на то, что Шуйский может на престоле удержаться. Не любит, князь, рисковать. Ох, как не любит! Он ведь и к самозванцу только тогда переметнулся, когда у царя Василия дела совсем плохи стали.
— А тебя никто и не просит прямо сейчас открыто на мою сторону переходить, Федька, — решил я успокоить воеводу. — Пока народишко в живого Дмитрия верит, мне под своим именем объявляться не с руки. Пусть Васька с этим призраком бьётся. А я пока силёнок накоплю, тайными сторонниками обрасту, — с намёком выделил последние слова я. — Так что ты и дальше, князь, покуда руку Шуйского держи. А сам людишек воинских собирай да силу копи. Вот когда я клич по Руси брошу, тогда собранное войско мне на подмогу и приведёшь.
— А долго ли ждать, государь?
Моё предложение Барятинскому явно понравилось. Он ведь таким образом и Шуйскому как бы верность сохраняет, и ко мне на службе переходит. А там можно будет поглядеть; кто из нас верх брать станет, к тому он окончательно и примкнёт.
Ну, и ладно. Пусть радуется. Для меня главное, чтобы воевода на моё предложение согласился и мы по-доброму без боя разошлись. А в остальном; время покажет. Выполнит князь наш договор — быть ему боярином, нет — вольному воля. Кто много думает, тот мало получает.
— А ты сам посуди, князь, — хмыкнул я в ответ. — Болотников отчего Москву не взял? Потому, что живого Дмитрия в его войске не было. Не смог он его ни москвичам, ни своему войску показать.
— Так как же его покажешь, если Дмитрия убили? — хмыкнул иронически Барятинский. — Это я доподлинно знаю, государь. Поспрашивал знакомцев на Москве.
— Убили, — согласился я с ним. — Ещё в Угличе убили. Но если один раз царевича уже воскресили, то и во второй раз воскресят. Не отступятся иезуиты так просто от своей затеи. Слишком много им расстрига наобещал. Уверен, уже сейчас замену Отрепьеву ищут. И как только появится второй самозванец на Руси, так и моё время придёт.
— Это как⁈
— А вот так. Царя Дмитрия слишком многие в лицо видели. Он во дворце сиднем не сидел. И как бы не старались ляхи похожего на него лицом самозванца найти, знающие люди сразу подмену увидят. Вот и пойдут по Руси слухи гулять. На Юге самозванца всё равно поддержат. Те же казаки да разбойный люд. Им имя нужно, чтобы им прикрываясь, вволю пограбить можно было. Иное дело здесь. Тут народ на троне самозванца видеть не пожелает. Вот тогда я объявлюсь да людей на борьбу с самозванцем и пришедшими с ним поляками, позову.
— А Шуйский?
— А у Шуйского, раз я жив, прав на московский трон нет. Узурпатор он. Думаю многие города на мою сторону встанут.
— Дела, — протянул Барятинский.
Было видно, что князь всё ещё колеблется. И хочется ему принять моё предложение, и боязно, что Шуйский о том проведает.
— Решайся, князь, — с нажимом произнёс я. — Маринку вместе с сандомирским воеводой я тебе верну. Правда, мёртвые они.
— Как мёртвые⁈, — приподнялся со шкуры Барятинский.
— А так, — пожал я плечами. — Гришка Каловской, что помог им сбежать, награду большую с Маринки за то запросил. А когда ему отказали и сказали, чтоб место своё знал, совсем обезумел. И Маринку, и отца её собственноручно зарезал. Вот только сбежать убивец не успел. Наш воевода, Порохня вместе с полуголовами как раз в дом вошли и Гришку с ножом в руке над телами Мнишеков застали.
— Гришку-то связали? — искривил губы в ироничной улыбке Барятинский.
— Если бы, — сокрушённо покачал я головой. — Зарубили сгоряча! Ну, так вот, Фёдор, — сменил я тон, давая понять князю, что шутки кончились. — Сговоримся так. Я отдаю тебе Маринку и ухожу с войском без боя. И как бы оно там дальше не сложилось, о том что ты мне помог, я не забуду. Нет, будем биться. Вот только я тогда Мнишеков сожгу, чтобы их опознать нельзя было, а сам с конницей всё равно уйду. Людишек моих ты, может и, победишь, — кивнул я головой в сторону деревни. — Вот только ты и то, что Маринку вернуть сумел, не сможешь Шуйскому доказать, и мне врагом лютым станешь.
— Не горячись, Фёдор Борисович, — Барятинский понял, что дальнейшие раздумья могут привести к тому, что мы вообще не договоримся. — Что я тать, против истинного государя войной идти? Не будет между нами боя. И на будущее помни, государь, что в Ярославле верный тебе человек в воеводах сидит, зова дожидается. А Мнишеки, — небрежно передёрнул он плечами. — То твоё право, татей и изменников казнить. Они Гришке Отрепьеву престол у тебя воровать помогали. Уже за одно это лютой казни заслужили.