— Так многие и вымерли, — не стал отрицать я. — Ещё пятнадцать лет назад в городе поболее шести тысяч человек жило. Вот только голодные годы на две трети местное население выкосили. Устюжна на болотистой почве стоит, — решил пояснить я свои слова. — За счёт железной руды, что в тех болотах великое множество, и живёт. И чего тут только не делают; от пушек до гвоздей. Вот только в те годы за пушку и куска хлеба иной раз не допроситься было. А гвоздями да замками детишек не накормишь. Вот и обезлюдила Устюжна. Кто в другие края подался, а кто и помер в голодоморье, бескормицу не сумев пережить.
— И охота им было с голоду помирать? — презрительно фыркнул Подопригора, лениво помахивая нагайкой. — Лучше уж на большую дорогу выйти. А там либо наешься от пуза, либо голову в бою сложишь. Всё веселее, чем в хате с голодухи пухнуть!
— Многие и уходили, — протянул кто-то из всадников за спиной. — Про то, как атаман Хлопко со своей ватажкой до самой Москвы дошёл, до сих пор сказки сказывают.
— Вот это по нашему, — одобрительно кивнул Яким. — Если грабить, то князя, если в поход идти, то на столицу.
— Под той столицей он голову и сложил, — с намёком заметил я.
— Зато пожил как казак! — отмахнулся от моей реплики Подопригора. — И умер так же! А Москва город большой. Стены высокие, войско крепкое. С наскоку не возьмёшь! Вот и Болотников отступил, не солоно хлебавши. А всё потому, что осаду вёл неправильно.
— А как нужно было? — всерьёз заинтересовался я.
— Конными отряда все окрестности охватить, чтобы не один обоз, в город пройти не смог. Войска в Москве много. Его каждый день кормить нужно. А у Болотникова москвичи даже по его лагерю спокойно хаживали.
— Большой воевода к Москве ещё вернётся! — запальчиво заявил Мизинец.
— Ага, — оскалился Яким в ответ. — Только пусть сначала Калугу удержит. По слухам, обложили его там, царские воеводы, крепко.
— Ладно, потом спор продолжите, — остановил я начавшего багроветь пушкаря. — Вон нас у ворот встречают. Как видишь, Гаврила, не совсем город обезлюдил. Нам, если что, хватит.
На въезде в город было заметно оживление; выстраивалась на стене жиденькая цепочка воинов, опускалась решётка, заискрили фитилями пушкари. Оно и понятно. Хоть на севере от Москвы пока ещё спокойно, но время военное. А тут к городу хорошо вооружённый отряд подходит. Я бы на месте здешнего воеводы тоже насторожился и бдительность проявил.
Впрочем, у ворот мы надолго не задержались. Грамота отца Иакова о посылке вятского дворянина Фёдора Кочина с оружными людишками для закупки пушек с ядрами и огненным зельем для монастырского полка, городского голову вполне успокоила. Времена, и вправду, настали неспокойные. Неудивительно, что даже монастыри своей защитой решили озаботиться.
Встали на постой, благо пустующих домов в городе хватало и их хозяева цену не ломили, обиходили лошадей. Подопригора, оставив присматривать за сотней десятника Ефима, тут же засобирался, как он мне заявил: «что в городе делается, посмотреть». Я только рукой махнул, смиряясь с неизбежным.
Вот что за человек? В походе лучшего командира ещё поискать: хитрый, инициативный, удачливый. Словно матёрый волк во все стороны посматривает и всего сторожится. Всё время начеку. И главное, крепче кваса или сбитня не пьёт ничего, как не предлагай. Но стоит войти в город и встать на постой и на смену хладнокровному и расчётливому военачальнику приходит отвязный раздолбай, задира и пьяница. Мы в Устюжну дня на три приехали. Вот на эти три дня о Якиме можно забыть. Хотя со своей задачей; найти охочий людей для войска и о мастеровых всё разузнать, Подопригора при этом наверняка справится. Уже завтра с докладом придёт.
— Ну, что, браты, — потёр я пальцем переносицу, стоило загулявшему сотнику хлопнуть дверью. — Может и нам в кабаке посидеть? Горячих щей похлебаем, на людишек местных посмотрим. Есть же в Устюжне кабак, как думаешь, Семён?
— Есть как не быть. Устюжна хоть и обезлюдела, а городом быть не перестала. А в каждом городе кабак должен быть. То ещё при Борисе Годунове заведено, — покосился со значением в мою сторону ординарец. — Вот только нужно ли нам в него идти, Фёдор Иванович? — засомневался он. — Печь тут добрая. Ужин я и сам приготовить смогу.
— Ужин ужином, а что в Устюжне творится, узнать бы не помешало, — не согласился я с ним. — А в любом городе есть три места, где местные новости услышать можно.
— Это какие же? — заинтересовался Мизинец, одевая на себя шубу. Предложение посидеть в кабаке пушкарский голова воспринял с заметным энтузиазмом. — Ну, про кабак я уже догадался, — лукаво усмехнулся он.
— В кабаке, — кивнул я ему головой, — в церкви и хоромах воеводы. Хотя, насчёт воеводы — это как посмотреть, — уточнил я. — Некоторые воеводы даже то, что у них под носом делается, не знают. Да и не понравился мне здешний городской голова. Скользкий как налим. Вроде с вежеством с тобой говорит, а глаза по сторонам бегают. Так что к нему мы не пойдём. В церковь, отцу Таисию мы письмецо от отца-архимандрита завтра утром занесём. Вот и выходит, что сегодня нам только в кабак дорога и осталась.
В кабаке было довольно безлюдно. За дальним столом восседал, не спеша потягивая что-то из большой кружки, мрачный стрелец в замызганном светло-сером кафтане, ближе к центру плотно ужинали трое заезжих купцов, оживлённо споря о ценах на железо и рядом с дверью пятеро посадских мастеровых внимательно слушали однорукого бородача в потрёпанном армяке.
— Этот то что здесь делает? — удивился Мизинец. — Видно же, что ни гроша за душой нет?
— Зато у других деньга есть, — пожал я плечами, опускаясь на лавку. — Хозяин, — поднял я глаза на подошедшего кабатчика. — Щей горячих неси, кашу с тушёным мясом, пирогов рыбных, — оглядываюсь на пушкаря и добавляю: — Ну, и мёда хмельного. Как же без него.
Пока ужинали, ушли купцы, продолжая на ходу свой спор. Я с сожалением покосился им вслед. Вот бы к кому подсесть да расспросить. Купцы народ общительный и наблюдательный, много чего интересного сообщить могли бы. Ну, да ладно. Вот поем и с кабатчика расспрошу. Тоже довольно ценный источник информации.
— В Костроме пироги повкуснее будут, — сыто рыгнул Семён. — Здешним не чета.
— Так Кострома на Волге стоит, — резонно заметил Мизинец. — А здесь откуда доброй рыбе взяться?
— Зато мёд крепкий, — усмехнулся я, наблюдая за захмелевшим пушкарём. — Ты бы много не пил, Гаврила. Завтра пушки пойдём смотреть. Для того тебя с собой и взял.
— Не переживай, Фёдор Иванович, — отмахнулся Мизинец. — Выберу я для тебя пушки. Мне не впервой!
— Ну, смотри, — пожал я плечами. Во всяком случае, завтра крепче кваса ты ничего не получишь. — Я до ветру.
Не спеша, топаю к выходу, сожалея в душе об отсутствии тёплого клозета, прохожу мимо стола с мастеровыми, невольно вслушиваясь в набирающую обороты перебранку одного из них с одноруким попрошайкой, и едва не спотыкаюсь, услышав проскользнувшее в споре имя. О чём это они⁈ Вот это поворот!
На время забыв о «нужде», быстро возвращаюсь назад и, пытаясь успокоиться, опрокидываю в себя чарку медовухи. Оглядываюсь назад, на выгнанного из-за стола однорукого.
— Ишь, разбушевались! — заметил мой взгляд пушкарский голова. — Видать сказал им что-то этот прощелыга не по душе. Осерчали на него.
— Сам виноват, — оглянулся в ту же сторону Семён. — Раз за чужую деньгу пьёшь, за языком следи. Но уж больно сильно расшумелись. Может унять их, Фёдор Иванович?
— Семён, позови его, — велел я, наблюдая за понурившимся мужиком, уныло направившимся к выходу.
— Да зачем он нам, Фёдор Иванович? Беспокойство одно.
— Позови.
Семён, что-то уловив в моём голосе, больше спорить не стал. Резво встал с лавки, догнал уже взявшегося за ручку двери местного завсегдатая, потянул за рукав, кивая в нашу сторону. Тот оживился, закивал в ответ, засеменил за моим ординарцем, угодливо улыбаясь.
— Здравы будьте, бояре.
— И тебе не болеть, божий человек, — не удержался я от шутки, в ответ на повышение своего статуса. Наверное, если побольше нальём, он меня и в цари произведёт. И воевать не нужно будет! — Как звать тебя?
— Микошей меня кличут, господине.
Выглядел Микоша не важно. И дело было даже не в видавшим виды армяке и облезлой шапке, что сжимал мужик в руке. У меня в Путивле и похуже одетые в полку были. Вот только опухшим от беспробудного пьянства лицом, давно нечёсаной, грязной бородой и синюшным фингалом под правым глазом, мало кто похвастаться мог.
Ну, да ладно. Мне с ним детей не крестить. Я даже запах давно немытого тела перетерплю. Главное, чтобы он ту же новость, что за соседним столом рассказывал, повторил, а я за реакцией Мизинца понаблюдаю.
— Ну, садись к столу, Микоша, — кивнул я ему на лавку. — Мы, видишь ли, люди приезжие. С самой Костромы сюда добирались. Одичали в дороге совсем. А ты, люди сказывают, человек бывалый, знающий, — я оглянулся в сторону кабатчика и махнул рукой. — Хозяин, ещё одну чарку принеси. — Вот я и хочу, — склонился я к оживившемуся при виде спешащего к столу мужика Микоше, — чтобы ты нам о том, что в мире творится, поведал.
— Дык это завсегда, господине, — зачастил однорукий. — Я по всему городу хожу да о том, что люди говорят, слушаю. Ты кого хочешь в Устюжне спроси, каждый скажет, что Микоша больше всех знает.
— Вот и поведай нам, о чём людишки промеж себя судачат, — наполнил я, под ревнивым взглядом Мизинца, чарку медовухой.
Попрошайка ещё раз поклонился, встав с лавки, истово перекрестился на угол с иконой, жадно сгрёб чарку дрожащей рукой. Семён брезгливо отвернулся, уткнувшись в миску с пирогами. Гаврила понянулся к кувшину, спеша долить остатки хмельного напитка в свою чарку.
— Князь Мстиславский запер воровского воеводу Ивашку Болотникова в городе Калуге, — выдал первую новость Микоша, ощерившись гнилыми зубами. — Запер царский воевода сего злодея крепко. Нипочём теперь не вырвется!
— Тоже мне новость! — фыркнул Мизинец, выпив вслед за одноруким — Мы об осаде Калуги ещё в Костроме услышали.