— Что встал? Пусть на стол подают, раз готово. Не видишь, государь ждёт.
Старик закивал, затряс жиденькой бородкой, сунулся было обратно, но дверь закрыть не успел, пропустив тяжело дышащего воина.
— Что?
Я даже странное облегчение почувствовал, поднимаясь навстречу ратнику. Уж лучше плохие новости, чем эта нескончаемая мука неопределённости. Теперь я хоть размеры постигшей нас катастрофы оценить смогу, действовать начну, что-то делать.
— Меня Подопригора послал, государь.
— Да понятно, что не по своей воле прискакал, — съязвил я, чувствуя как поднимается внутри меня раздражение. — Дело говори!
— Дык не смогли мы в стрелецкую слободу пробиться. На въезде дозор стоял. Увидели нас, рогатками дорогу перекрыли и давай в било бить.
— И сколько в том дозоре людишек было? — мрачно поинтересовался Порохня.
— С десяток стрельцов.
— И вы их не перебили?
— Дык Яким Остапович не велел! Только с десятником ихним здорово полаялся.
Я лишь хмыкнул, мысленно соглашаясь с решением Подопригоры. Перебить стрелецкий дозор ему труда не составило бы; каждый в полусотне, что с ним была, луком владеет. Даже если у стрельцов пищали заранее заряжены, на то, чтобы порох в затравку засыпать и фитили зажечь, время нужно. Их к тому моменту стрелами в ёжиков превратить успели бы.
Вот только ни к чему хорошему этакая победа не привела. Врасплох слободских уже было не застать. И пусть, на тот момент, большинства служивых в самой слободе и не было, навстречу врагам (а после убийства их братьев и отцов, в эту категорию сразу всё моё войско переходило) все от мала до велика бы поднялись. И что в этом случае прикажите делать?
— Это что же выходит, до сих пор перед этими рогатками стоите? — продолжил допрос мой воевода.
— Так народишку воинского к стрельцам привалило. А к нам копейщики со стрелковыми сотнями подошли. Вот и стоим теперь супротив друг друга. Мы им о тебе, государь кричим, а они смеются да ругаются.
— А смеются-то чего? — удивился Порохня.
Воин замялся. опасливо косясь в мою сторону.
— Говори, — не на шутку заинтересовался и я.
— Прости, государь. Бают, что слишком часто покойники воскресать стали.
— И ведь не поспоришь. И впрямь, часто. А дальше ещё хуже будет, — я нарочито вздохнул: — Ладно. Что Подопригора велел передать?
— Сотник просит тебя, царь-батюшка, отца Иакова побыстрее туда прислать. Выстрелит кто сдуру, потом не остановишь.
— Так нет покуда, отца Иакова, — возразил я, мысленно кляня медлительность архимандрита. — Не приехал ещё. Ладно, сами справимся! — выскочил я из-за стола. — На коней!
На самом деле, большой надежды на то, что удастся мирно договориться со стрельцами без настоятеля Ипатьевского монастыря, я не имел. Это Борис Годунов не раз в Кострому приезжал, а Фёдору здесь бывать не приходилось. Поэтому, и не узнает никто. А значит, не поверит. Тем более, что грамотку от бывшего патриарха я отцу-настоятелю на хранение оставил.
Но и просто сидеть в княжеском тереме, тупо ожидая чем там дальше дело обернётся, было просто невыносимо. Уж лучше я своими глазами на сложившуюся обстановку погляжу. А там, может, и придумаю что-нибудь.
— Семён, — оглянулся я на своего ординарца, — Этого, как его… Ефимку-дьяка из поруба выпусти. С нами поскачет, — я вывалился в сени и зло процедил: — Хоть какой-то видок будет.
На княжеском подворье народу прибавилось. Прямо напротив входа в княжеские хоромы расположились стрельцы, сгрудившись возле нескольких небольших костров. Ближе к выходу из усадьбы, недобро поглядывая на подошедших к забору вооружённых холопов, стояли копейщики. В ту же сторону косились и всадники, уже успев вслед за Порохнёй вскочить на коней.
— Это что там за людишки толпятся? — озадачился и мой воевода. — Разоружить бы их, государь.
— Холопы-то боярские, — отмахнулся я, заметив среди воинов Ивана Лупаря. — Не до них нам сейчас. Кердыба, — подозвал я сотника стрелков. — Пока я не вернусь, за начального человека в детинце будешь. Оставь здесь десяток воинов, а остальных на стены уведи. Главное, чтобы на территорию кремля никто не ворвался. Нечего пустые хоромы охранять. Холопы боярские вряд ли нападут. Здесь не лес, по-тихому сразбойничать не получится. Да и про то, что я царь, наверняка, уже прослышали. Вдруг их господа ко мне под руку пойти надумают? Они тогда такого самовольства им точно не простят. Но ты всё же опаску имей.
— Понял, государь.
— Привёл, государь.
— Ну, тогда с Богом, — кивнул я Тимофею и, вскочив на коня, оглянулся на голос. — Повезло тебе, Ефимка, — буркнул я в спину согнувшемуся на коленях дьяку. — Служба твоя мне нужна. Сделаешь всё как нужно, помилую.
— Всё что прикажешь, царь-батюшка! Со всем радением исполню!
— Ладно, посмотрим. Порохня, посадите дьяка на коня. И пошли воинов навстречу архимандриту. Пусть тоже к стрелецкой слободе едет.
На въезде в слободу было шумно. Мы ещё и половины пути не проскакали, как всё сильнее начал нарастать гул тысячеголосой толпы. Грозный, леденящий душу, жаждущий крови.
— А ну, стойте! Не то всех побьём!
Я придержал коня, решив не испытывать судьбу. Зачем ломиться на выставленные поперёк дороги испанские козлы? Чтобы нарваться на залп трёх десятков пищалей? Мне ещё для полного счастья от дружественного огня погибнуть не хватало!
— Вы что, ошалели там⁈ — выехал вперёд Семён. — С нами царь.
— Никак, и вправду, царь! Прости, надёжа, не разглядели, — поклонился мне Степан Пудовка, в то время как воины шустро раздвинули козлы в сторону. — А нас здесь Глеб Михайлович дозором поставил. Опаску он имеет, что супостаты в спину ударить могут.
— И правильно делает, — одобрил я действия полутысячника. — А где Подопригора?
— Так вон же он, навстречу тебе, государь, скачет.
— Беда, государь, — поклонился подъехавший сотник. — Стрельцов всё больше у рогаток собирается. Они город лучше нас знают, по-видимому, как-то мимо наших дозоров в слободу пробираются. Ещё и за щитами как в гуляй-городе укрылись. Нужно было сразу их дозор рубить да наскоком брать. А теперь, если и осилим, то большой кровью умоемся.
Я только губы поплотней сжал, с трудом сдерживая ругательства. Вот всё же ни зря Якима в Полтаве едва не казнили. Ишь, что удумал; царю на его ошибки указывать. Но где же архимандрит! Может, всё-таки удастся как-нибудь этих упрямцев на свою сторону перетянуть?
— Кровью истечь, мы всегда успеем. Поехали, посмотрим, что у них за гуляй-город такой.
Увиденное откровенно не обрадовало. За перекрывшими дорогу рогатками стояла полутораметровая, сложенная из нескольких толстенных щитов деревянная стена. Такую в лоб атаковать, и впрямь, радости мало. Пока доберёшься, стрельцы много народу положат. А потом ещё нужно будет рогатки эти с дороги убрать и щиты как-то своротить. Наверняка они их надёжно закрепили.
— Может Мизинца с пушками из детинца позвать? — предложил Порохня. — Ядрами мы эту стену в щепы разнесём.
Пушки? Да вы что, действительно здесь воевать собрались? А с кем мне потом войско Шуйского громить? Я этих стрельцов уже мысленно к своему войску присоединил. А тут ещё и своих людишек порядком положить придётся!
— Сначала договорится с ними попробую, — принимаю решение я. — Ефимка, — подозвал я к себе дьяка. — Со мной поедешь.
— Опасно, государь, — всполошился Порохня. — Вдруг пальнут?
— А я ближе чем на двадцать сажен не приближусь, — скривил губы я, трогая коня. — Зря только пули потратят. Эй, православные! Не в ту сторону пищали повернули! — заорал я, стараясь докричаться до стрельцов. — В своих бьёте!
— Ишь ты, свои! Это с каких это пор воры, которых Ивашка Болотников из Польши привёл, нам своими стали?
А вот и их командир, если судить по вышитой на шапке короне у высунувшегося стрельца. Уж не ему ли я обязан этими рогатками, что коннице Подопригоры дорогу перегородили?
— Ошибаешься ты, служивый. Ни Болотникову, ни вновь объявившемуся самозванцу мы не служим.
— Неужто, и ты мне тут будешь, небылицы о воскресшем Годунове рассказывать? — недобро усмехнулся мой оппонент.
— А зачем мне воскресать, если я не умирал? Вон мёртвого самозванца вся Москва видела и то половина Руси в его гибель верить отказывается. А тут и видоков, как тонул, нет, и тело потом не сыскали, а поди ж ты; никто в моей гибели и не усомнился.
— Так это ты за государя себя выдаёшь⁈
— Так он и есть, государь. Фёдор Борисович, значит, — выдвинулся чуть вперёд дьяк. — Ты, Афонька, не сомневайся. Мне ли не знать? Я когда в В Москве в разрядном приказе подьячим служил, два раза его лицезрел!
— Тебе, Ефим, веры нет, — отмахнулся он дьяка Афанасий. — Ты за деньгу и меня в цари возведёшь. Лишь бы мошна (кошель) полна была!
За щитами заржали, едко обсуждая перспективу выдвижения Афанасия в цари.
— А нам с отцом Арсением ты, Ефимушка, тоже не поверишь?
Отец Иаков! Ну, наконец-то!
Я выдохнул, буквально кожей чувствуя, как спадает градус напряжения, зависший было в воздухе. Нет, люди ещё не опустили оружие, продолжая держать его наизготовку, но с их лиц начало исчезать то выражение суровой решимости, что накладывает свою печать на воинов перед началом боя.
— Ну, а если всё же не поверишь, то у меня с собой грамота есть, что старец Иов из Старицы прислал.
Я оглянулся на стоящих возле возка отца Иакова и игумена Богоявленского монастыря отца Арсения и мысленно перекрестился. Похоже сегодня мы скажем смерти нет.
Глава 18
Кострома готовилась к осаде. Уже который день скрипели полозьями сани, завозя закупленное в окрестных сёлах продовольствие, укреплялись сильно обветшавшие за последние годы стены, углубляли, вгрызаясь в мёрзлую землю, крепостной ров. Все вокруг суетились, куда-то спешили, увлечённо бранились друг с другом.
Давно ожидаемый враг был силён. До города дошли вести, что князь Дмитрий Шуйский, что расположился лагерем возле Ярославля, уже собрал под своей рукой около десяти тысяч воинов. Правда, если верить тем же слухам, войско у него было, (если не считать полтысячи стрельцов и чуть более тысячи поместной конницы, составляющих ядро царских сил) разношерстное, слабо обученное, плохо вооружённое.