Я криво улыбнулся, покосившись в сторону своего воеводы.
Добрались? Скорее уж насилу доплелись! О том, как мы сюда добирались и вспоминать не хотелось. Мука смертная!
В фильмах оно как-то всё по эффектнее смотрится. Собрал войско, выступил в поход, и вот ты уже громишь неприятеля в хвост и в гриву. В жизни всё вышло значительно прозаичнее. Ведь до точки назначения ещё как-то добраться нужно!
Наш недополк, своей численностью приближавшийся уже к полутысяче бойцов, брёл по степи со скоростью беременной улитки. И порой у меня возникали сильные сомнения в том, что он вообще до Ельца хоть когда-нибудь добредёт.
И если бы не Рыльск, Курск и Ливны, города в которых, благодаря полученной от Болотникова грамоте, удалось немного передохнуть и пополнить запасы, точно бы не доползли, растеряв половину отряда в лесах и степной траве.
Не удивительно, что когда мы добрались до Ельца, перед взором горожан представала измождённая, оголодавшая толпа оборванцев, которая не то что на царское войско, на шайку татей-неудачников не тянула! И даже небольшой конный отряд, своей экипировкой и вооружением разительно отличающийся от общей серой массы, общего впечатления не исправлял, лишь подчёркивая унылую картину.
— Ладно, чего пялиться попусту? — вздохнул я, поглядывая на толстенные, деревянные стены, нависшие над глубоким оврагом. — Поехали, Василий Григорьевич, побеседуем. Если всем войском двинемся, могут и пальнуть.
Тронули коней, стараясь ехать шагом. Сзади привычно пристроились Тараско с Мохиной.
— Вы кто такие будите? — высунулась из бойницы рыжебородая голова в железной шапке. — Ступайте отсюда, разбойники, пока из пушек бить не начали!
— Я тебе пальну! — пригрозил кулаком крикуну Грязной. — А ну, зовите сюда своего воеводу! Я ратный воевода царя Дмитрия думный дворянин Василий Григорьевич Грязной.
— Да мы уж видим, что не чистый! — заржали в ответ. — И войско у тебя рваное! А воевода наш князь и московский дворянин Василий Григорьевич Долгоруков в детинце (городском кремле) сидит. Не по чину ему с разбойниками переговоры вести. Ишь ирод, ферязь с какого-то боярина снял и сразу в думные дворяне вышел! Ступай отсель, окаянный, кому сказано? А то, и впрямь, пальнём.
Василий Григорьевич Долгоруков по прозвищу Чертёнок? Да ну⁈ Ещё живой?
Я сплюнул от досады, проклиная своё невезение.
Просто брат елецкого воеводы был горячим сторонником Шуйского, а о самом князе Василии после этого года больше нигде в исторических источниках не упоминалось. Вот я грешным делом и подумал, что его восставшие горожане убили, как это в других южных городках с некоторыми воеводами произошло. Так нет же! Ушлый московский дворянин не только, вовремя сориентировавшись в обстановке, выжил, но и власть в Ельце сохранить сумел, спровадив Пашкова с войском в поход на Москву.
Плохо. Долгоруков в мои планы не входил. Он и меня в лицо знает, и моим намерениям на царских складах покопаться, воспротивиться может.
Ладно. Нам сначала в город попасть нужно. А как с нелояльным воеводой поступить, потом посмотрим.
— Ах ты ж, горлопан криволапый! Да я тебя!..
— Погоди, Василий Григорьевич, не горячись, — положил я руку на плечо побагровевшему боярину. — Не видишь разве, не признали они нас. За татей принимают. Тут горлом не возьмёшь. Эй, вы там, — развернулся я к крепостной стене. — У нас грамота есть от большого государева воеводы Ивана Исаевича Болотникова. С печатью царской. И ещё одна от воеводы Путивля, князя Григорьевича Шаховского. Покличьте, воеводу.
— Ну я, тут воевода, — отодвинул в сторону рыжебородого крикуна дородный бородач средних лет, одетый в дорогую шубу. — А ты насчёт грамотки не соврал случаем? Уж больно не похожи вы на царское войско.
«Ах ты ж, сволота! В детинце он сидит, как же»! — я сдал чуть назад, прячась за широкую спину Тараски. — " А сам из-за спины рыжебородого за нами исподтишка наблюдает. Узнал? Да судя по выкрику нет. Вот и не будем дальше судьбу испытывать. Пусть теперь Грязной переговоры ведёт. Ему это как раз по чину будет'.
— А ты выпусти к нам того крикуна! — гаркнул в ответ Грязной. — Вот мы ему грамоту и покажем. Раз на язык бойкий, в грамоте разуметь должен.
— Ишь, какой ушлый! К вам спустись, а ты палашом в брюхо! — заподозрил подвох рыжебородый.
Правильно, между прочим, заподозрил. Очень уж моему боярину то, как над его фамилией местный шутник скаламбурил, не понравилось. А шутки над собой бывший опричник разве что от царя готов терпеть. Так что я тоже на месте незадачливого переговорщика к нам бы выходить поостерёгся.
Пришлось Мохине с этой грамотой переться под самые стены и привязывать её к сброшенной верёвке. Зато потом горожане открыли ворота, не побоявшись впустить почти полутысячный отряд. Хотя чего им нас боятся? Хоть Пашков, разбив под стенами города армию князя Воротынского, и ушёл два дня назад в поход на Москву, гарнизон в городе он оставил. Всё же Елец на дороге из степи на Русь стоит и в случае набегов крымчаков или ногаев, дорогу на Русь закрывает. Так что случись чего, и местные стрельцы да городовые казаки быстро моих мужиков в мелкий винегрет порубят.
— Слышь, боярин, — я оглянулся на нерешительно топчущегося передо мной рыжебородого стрельца. — Неужто ваш воевода, и впрямь, из Грязных будет?
— А то, — мысленно усмехнулся я. Вон как бедолагу проняло. Даже меня сразу в боярский чин возвёл. — А что, есть сомнения?
— Дык помладше Грязной будет. И он из простых дворян будет, а не думных.
— А ты откуда знаешь?
— Ходил вместе с ним ещё при государе Фёдоре Ивановиче на татарву под Дедилов.
— Так-то, по-видимому, другой Грязной был, — влез в наш разговор проезжающий мимо Подопригора. — А наш из плена басурманского вернулся. А раньше при самом Грозном у опричников в начальных людях ходил. Ох, и лют!
— Хорошо, что ваш воевода его с собой пировать увёл, — решил подлить масла Мохина, махнув рукой в сторону уехавших в сторону детинца Долгорукова с Грязным и Порохнёй. — Но ты даже не надейся, друже. Василий Григорьевич о тебе не забудет.
— И что теперь делать? — окончательно растерялся рыжебородый, машинально теребя рукой берендейку. — Я ж думал, что вы тати. Пограбили кого из дворян, что от разбитого царского войска отбились да решили обманом за стены попасть.
— Ладно, не печалься, стрелец, — решил я сжалиться над незадачливым шутником. Просто дело уже к вечеру идёт. Пора куда-то на постой вставать. Можно было, конечно, напирая на свой дворянский статус и посолиднее себе жильё вытребовать. Но тогда и поселят в детинце, и от присутствия на пиру у Долгорукого не отвертеться. Нет. Мне по неприметнее здесь нужно быть. А значит, и жилище поскромнее подобрать. И местный воин, знающий в небольшом городке всё и всех, в поиске нормального жилья, мог оказаться полезным. — Скажу я за тебя слово перед воеводой. Всё же не со зла, а по-дурости языком трепал. Тебя как звать-то?
— Так Федька я, Косарь. В городовых стрельцах в Ельце уже седьмой год как состою.
— Так посоветуй, Федя, где нам с друзьями, — кивнул я на лыбящихся Тараску с Мохиной, — здесь на постой можно встать? Да так, чтобы в и в хате чисто было, и в баньке хорошо попарили, и накормить опять же не забыли.
Дом, в который привёл нас стрелец, оригинальностью интерьера не отличался. Всё та же массивная, занимающая собой почти половину хаты, печь без трубы, полати, несколько лавок у окна, печки и в красном углу. Рядом небольшой грубо сколоченный стол, два сундука, кадка, наполненная водой. Но вместе с тем в доме было чисто и даже немного уютно. Вымытый пол накрыт плетёной дорожкой, цветастая скатерть на столе и сундуках, разноцветные суконные полавочники на лавках.
Перекрестившись на икону в углу, умылись, тщательно смывая дорожную грязь. Пухлая хозяйка, поклонившись, начала шустро накрывать на стол.
— Полина овдовела не так давно, — проводил взглядом полногрудую молодку Косарь, располагаясь вместе с нами за столом. — Мужа, брательника моего, два года назад татары убили. Вместе мы тут службу в стрельцах несли, вместе в тот раз и в дозор ехать должны были, — Федька со вздохом разлил по глиняным чаркам брагу, — А тут у моего жеребца как на грех подкова сбилась. Ох, Иван Семёныч и ругался. Грозился, когда вернётся, шкуру за ротозейство спустить, — стрелец сделал паузу и пригорюнившись, заключил: — А оно, видишь, как обернулось! Весь десяток в степи полёг.
— Все мы под Богом ходим, — потянулся к своей чарке Тараско. — По всему видать, не пришёл ещё твой срок, — со свойственным запорожцам фатализмом заключил он.
— Может и так, — согласился Косарь. — Ратное дело, оно такое. Никогда не знаешь, переживёшь ты следующий день или нет. А тут, — приложил он руку к сердцу, — всё равно гложет.
Скрипнув дверью, Полина, выставила на стол миску с квашенной капустой, взяв ухват, потянулась к заслонке в печи.
— Вот и вы, по всему видать, много на своём веку повидали. Даром, что молоды.
— Это да, — потянулся Мохина ложкой к капусте. — Об взятии Варны слышал?
— А как же.
— Так вот, мы… с Тараской, — наткнувшись на мой взгляд, уточнил Перто. — Там тоже бились. Богатую добычу взяли!
— А у Фёдора всю семью в Вятке разбойники вырезали, — решив отвести от меня подозрение об участии в походе, вспомнил Тараско о моей легенде. — Даже сестру малолетнюю не пощадили!
— Ой, Божечки! — закачала головой Полина, ставя на стол исходящий паром чугунок с наваристой кашей. — Совсем молодой ещё, а горюшка сполна хлебнуть успел, — хозяйка запнулась, наткнувшись на взгляд деверя, но чугунок придвинула поближе ко мне.
Вот же ты… Тараско! Где надо, он врать не умеет, а где не надо, и глазом не моргнёт. И эта ещё со своим сочувствием. Самой-то на вид не больше двадцати, а уже два года как вдова. И хорошо, если какой-нибудь пожилой вдовец замуж возьмёт. А то так и будет одна до конца жизни маяться.
Вдова, завершив сервировку, наконец ушла, и Косарь, покосившись на хлопнувшую дверь, вновь потянулся к кубышке (пузатый сосуд с узким горлышком). Помолчали, похрустывая капустой.