опадались совсем.
Из-за этого мы, сугубо городские жители, столкнулись с проблемами, которые поражали своей неожиданностью. Допустим, о том, что булки не растут на деревьях, мы знали, а вот что в сельских лавках хлеб продают по спискам только местным жителям, мы и представить себе не могли. Не помню, что за консервы у нас были на ужин, но употреблять бычки в томате или шпроты без хлеба точно невозможно. На одном привале мы нашли мусорную свалку у кострища (похоже, не так давно здесь останавливались туристы), пришлось там покопаться. Помню, какое потрясение я испытала, когда мы нашли в помойке буханку серого хлеба. Мама срезала корки с зеленой плесенью, разделила мякоть на ломтики, и мы жарили их на костре, нанизав на прутики. Особенно меня поразил тот факт, что этот хлеб я потом съела.
Много удивительного было в том походе. Я видела, как растут грибы. После легкого дождика подберезовики выскакивали из-под земли, как молодцы из ларца. Их молочные ножки перли вверх прямо на глазах, можно было сесть на траву и наблюдать.
Еще было странно обменять палку твердокопченой колбасы на молоко. Старая бабка, наверное, не знала, что дефицитный сервелат дороже, раз запросила за бидон такую цену. Нам пришлось идти на невыгодную сделку, потому что мама решила, что мне нужно пить горячее молоко. Рот у меня уже почти не открывался.
Однажды мы долго плыли вдоль зеленого берега в поиске места для ночной стоянки. Сначала не могли определиться с местом, чтобы всем нравилось, а потом подходящие места и вовсе закончились. Уже стемнело, когда мы увидели пологий берег, на который можно вытянуть плот. Мы уже были порядком вымотаны, поэтому не стали расставлять наземную палатку, решили заночевать под аркой. Рано утром я проснулась от шепота – мама с папой о чем-то взволнованно разговаривали. Оказалось, дело нешуточное. Наш плот со всех сторон окружили коровы. Они выглядели довольно равнодушными, хотя, наверное, удивились этой штуковине на родном водопое. Но здоровенный бык, их вожак, был явно не в духе и уже вскопал перед собой отличную ямку, вываляв в песке правый рог. Из ноздрей валил пар, из горла вырывался сип, а в налитых кровью глазах полыхал наш кирпично-оранжевый домик. К счастью, пастух вовремя прискакал на своей лошади и спас нас. Мы тут же спихнули плот на воду и поплыли дальше. Даже не позавтракали.
Наконец мы прибыли в Боровичи, не в точку Б, как было запланировано, а ближе, и там прервали наш замечательный поход, чтобы возвращаться в Ленинград. Добирались на перекладных, электричками. Одна из них уходила рано утром, но нам удалось попасть в нее накануне ночью. Мы залезли в спальные мешки и улеглись на деревянные лавки. Когда проснулись, поезд уже вез толпу народа – люди стояли вокруг наших скамеек, а в воздухе летали гусиные перья. У нас были самые дорогие пуховые спальники, тоже из исследовательского института.
9
Врач решительно не мог найти в моем ухе никаких чертей. Потом он залез шпателем в рот и отправил нас в Педиатрический институт. Я еще не подозревала ничего плохого, мама тоже, хотя ее оставили сидеть в коридоре. Я послушно всунула руки в халат с чудовищно длинными рукавами, который поднесли почему-то спинкой наперед. Мои руки тут же обхватили собственное тело, которое превратилось в кокон, обмотанный рукавами-завязками.
Эту железную распорку, которой мне разжали зубы, я не видела, поэтому послушно открыла рот. Здоровенная тетя обхватила меня руками и крепко прижала к своему большому животу. По-настоящему весь ужас я поняла, когда врач вскрыл абсцесс. Этот чертов ушной ад взорвался в горле. В железную миску, поднесенную ко рту, полился горячий зеленый гной. Я так кричала, что мама засомневалась, не отнялись ли у нее ноги. Врач ковырял мою разрезанную миндалину до тех пор, пока цвет в миске не поменялся с зеленого на красный. Потом меня отправили в палату, и я еще целую неделю провела на больничной койке. Если бы мне кто-нибудь сказал, что подобное ждет меня в будущем еще пять раз, я вряд ли бы полюбила этот несовершенный мир.
Педиатрический институт (1901–1905 годы) был задуман как городская больница в память священного коронования Императорских Высочеств. Первоначально под застройку был выделен участок на Петровском острове, но позже решение отменили из-за близости места к народным гуляниям, устраиваемым Попечительством о народной трезвости. Был выделен участок на Выборгской стороне по Большому Сампсониевскому проспекту, близ казарм Лейб-гвардии Московского полка.
Комплекс был спроектирован по павильонной системе – 12 зданий и сад с оградой – целый городок на 400 больничных коек и 250 единиц персонала. Для врачей построили жилой дом. Няни и фельдшеры проживали в тех же павильонах, где работали, чтобы не переносить заразу. Больница имела собственную электрическую станцию, кухню, прачечную, лабораторию с аптекой, конюшни, ледники, покойницкую с часовней. Павильоны были оснащены новейшим оборудованием того времени. Лечебный корпус на первом этаже имел открытые веранды для выхода в сад, на втором этаже – крытые балконы для лечения воздухом. Полы в палатах дубовые, в других помещениях выложены метлахской плиткой. Объем воздуха в палатах из расчета на койку почти вдвое превышал установленные нормы.
Больница приняла первых пациентов в 1905 году.
После революции прежде образцовая больница пришла в запустение, в 1925-м перепрофилирована в институт охраны материнства и младенчества.
С 1935 года здесь Ленинградский педиатрический медицинский институт – первое в мире специализированное учреждение для подготовки педиатров.
Во время ВОВ под огнем артиллерийских обстрелов в бомбоубежищах ленинградские врачи продолжали лечить детей, вести научные исследования и готовить будущие кадры. В собственном приусадебном хозяйстве выращивались ягоды, работали отдел питания и молочная станция – сотрудниками института было разработано 18 лечебных смесей из соевого молока.
Институт славился отделением недоношенных детей, где выхаживали новорожденных даже во время блокады.
В двухсветном зале кухонного флигеля на стенах висели портреты Вольтера, Бонапарта, Ньютона, Дарвина и других знаменитостей, которые появились на свет недоношенными.
В 2002 году ансамбль Санкт-Петербургской педиатрической академии включен в Единый государственный реестр объектов культурного наследия России.
Здесь 10 октября 1967 года мы с сестрой появились на свет, 27 августа 1987 года родился мой сын Никита. За детские годы и я, и сестра неоднократно проходили лечение в стенах Педиатрического института.
10
Мы с сестрой не любили физкультуру откровенно – Галина Федоровна, училка по этому отвратительному предмету, называла нас поганками, мы отвечали прогулами и вялым участием даже в «Веселых стартах». Началась наша нелюбовь, наверное, в четвертом классе. Мы играли в баскетбол, и на меня совсем неудачно упала хрупкая, почти прозрачная, отличница Сусова. Я взвыла от боли. Со стороны это выглядело позорно, так как я была одной из самых здоровенных девок в классе. Галина Федоровна подняла меня на смех, считая, что я ломаю комедию. Рентген показал перелом ноги, и потом пришлось долго лежать в гипсе. С тех пор физкультуру я считала занятием неприятным. Как-то прожили без нее до седьмого класса.
Наша школа представляла собой старое здание из двух корпусов, соединенных круглой башней, в ней размещалась парадная винтовая лестница. Как раз по ней мы спускались с третьего на второй этаж в один из тоскливых осенних дней, когда в нас вцепилась одноклассница Любка и истерично потянула в медкабинет. Бедная девочка, ее папа был генералом и жестко муштровал дочь, считая, что только из четкого солдата может вырасти хороший человек. Несмотря на большой рост (Люба на физкультуре в шеренге стояла первая, мы за ней), девка была нервной, заикалась и вздрагивала. Вскоре после школы, как я знаю, она переехала на жительство в сумасшедший дом.
Оказалось, что Любку поймали тренеры, которые пришли в школу набирать детей для академической гребли. Она стояла руки по швам, обливаясь потом и бледнея от ужаса, но, когда до нее дошло, что нужны высокие девочки, сообразила перевести стрелки на нас. Тренеры, видя, что Любка трясется как осиновый лист, согласились ее отпустить, но только взамен на высоких близнецов.
Пришлось идти. В кабинете врача сидели два высоченных мужика. Их длинные колени не умещались под столом. Внимательно оглядев нас снизу верх и сверху вниз, один из них спросил:
– Хотите, девочки, заниматься спортом?
Конечно, мы не хотели. Вообще не знали, как побыстрее отвязаться. Чего это Любка нам подкинула мороку? В этот момент в кабинет заглянула Галина Федоровна:
– Куда это вы Якутовичей вербуете? В греблю? Да не, они не подойдут, они малахольные!
Мы переглянулись:
– Записывайте адрес! Мы придем.
Школа № 104,
ул. Харченко, 37
На пустыре в Антоновском переулке (ныне улица Харченко) планировалось строительство Суворовского училища. При закладке первого кирпича в 1930 году присутствовал сам Сергей Миронович Киров. Однако планы вскоре поменялись, и в 1932 году здесь возвели школу – по проекту Владимира Оскаровича Мунца.
Внешний облик здания отличался строгостью и лаконичностью, характерными для нового направления в архитектуре того времени – конструктивизма.
В начале ВОВ здесь размещался военный штаб 5-й дивизии народного ополчения, и позже госпиталь для раненных фронтовиков. После войны до 1956 года школа была женской гимназией.
Соединяющая два корпуса эллипсовидная башня с массивными колоннами служила главным входом. В ней располагались гардероб, холл с бюстом Ленина, широкая винтовая лестница и актовый зал.
Мы с сестрой учились в 104-й школе с 1975 по 1982 год.