Сначала я чувствовала себя немного глупо, снова и снова проигрывая это суровое рычание в ночи. MP4 и портативный динамик вряд ли могут передать всю мощь львиного рыка, который при 114 дБ является самым громким из всех рыков больших кошек. Сам рев, как правило, менее величественный, чем тот, с которого начинаются фильмы MGM,[11] – это скорее серия грохочущих низких ворчаний, но с резонансом Бейси,[12] который можно разнести на расстояние до пяти миль. Я полагала, что наше искаженное воспроизведение не вызовет особого интереса, но после нескольких минут молчания вдалеке раздался ответ, и в течение приблизительно получаса мы играли в звуковой пинг-понг с соседским львом, чей рев становился все громче, из-за чего мое сердце бешено колотилось, кожу покалывало, а ладони потели.
Из мрака появилась не одна, а сразу три большие кошки – два льва и львица. Внезапно в машине для сафари мы почувствовали себя довольно уязвимыми перед полутонной потревоженных мышц, зубов и когтей. Львы бродили вокруг машины в поисках чего-то, что выглядело бы и пахло как лев. Не отыскав ничего похожего, оба самца ушли, а самка легла перед машиной, пригвоздив нас к месту более чем на час.
Зиверт знал этих львов. Он объяснил, что самцы были братьями, а самка, вероятно, находилась в период течки и спаривалась с одним из них. Зиверт сказал мне, что причина, по которой львица решила бросить своего партнера и остаться у источника нашего рева, вероятно, заключалась в том, что она надеялась заняться неэтичным спариванием с его обладателем. Увести подружку льва, по-видимому, не так уж и сложно. Нет ничего необычного в том, что львицу замечают крадущейся прочь от своего задремавшего партнера, чтобы вступить в непочтительные отношения с другими самцами. Подобное распутство, по-видимому, является стандартным поведением для львицы, чья неразборчивость в связях хорошо известна исследователям крупных кошек, – львица во время течки спаривается до ста раз в день с разными самцами.
Я была потрясена и взволнована столь безнравственной натурой львицы. Как свидетельствует печально известная песенка философа Уильяма Джеймса, считается, что распутной половой жизнью наслаждается самец, а не самка. Когда я была студентом-зоологом, меня учили, что это биологический императив самца, высеченный даже не на камне, а в самих гаметах. Говорят, что анизогамия – фундаментальное различие в размере гамет, от греческого означающее «неравный» и «брак», – определяет не только пол, но и поведение. Сперматозоиды маленькие, и их много, в то время как яйцеклетки большие и их ограниченное количество; поэтому считается, что самцы неразборчивы в связях, а самки разборчивы и целомудренны.
«Большое количество совокуплений не приносит самке вреда… но и особой пользы тоже не приносит. С другой стороны, самец никогда не может получить достаточное количество совокуплений с как можно бóльшим количеством разных самок: слово “избыток” для него не имеет никакого значения», – объяснял мой наставник Ричард Докинз в книге «Эгоистичный ген».
От этого биологического закона у меня всегда болела голова (и сердце). Как мог один пол быть неразборчивым в связях, а другой целомудренным – в конце концов, с кем самцы совокуплялись, если все самки были такими скромными? В голове не укладывалось. И если половое поведение самки предписывается ее гаметами, то чем объяснить половую распущенность львицы? Что ж, оказывается, львица далеко не единственная гулящая самка в животном мире. Давно настал час для радикальной переоценки шаблонных половых ролей анизогамии – если только наш вид готов их принять.
Викторианская мануфактура целомудрия представительниц женского пола
Самки всех видов не всегда были патологически целомудренными в глазах науки. Еще на заре зарождения зоологии Аристотель заметил, что домашние курицы обычно совокупляются не с одним тщательно отобранным петухом, а с несколькими. Именно Дарвин два тысячелетия спустя начисто перечеркнул половую историю в своей книге «Происхождение человека», в которой заставил самок надеть плохо сидящий пояс целомудрия.
«В самых разных классах животного мира, у млекопитающих, птиц, рептилий, рыб, насекомых и даже ракообразных различия между полами следуют почти одним и тем же правилам; самцы почти всегда ухаживают за самкой».
Теория полового отбора Дарвина, изложенная в «Происхождении человека», продолжается в духе любовного романа издательства Mills&Boon, в котором говорится, что самцы животных обладают «более сильными страстями» и дерутся между собой, «упорно демонстрируя свои прелести перед самкой». Самка, со своей стороны, «за редчайшими исключениями, терпеливее, чем самец, и требует, чтобы за ней ухаживали, поскольку застенчива». Ее работа состоит в том, чтобы пассивно поддаваться очарованию победившего самца или выбирать среди ухажеров и неохотно уступать их половым требованиям. По мнению Дарвина, скромная натура самки такова, что «часто можно увидеть, как она долгое время пытается убежать от самца».
Хотя Дарвин отметил, что у нескольких видов роли поменялись – самки были конкурентоспособны, а самцы разборчивы, – он счел это незначительными аномалиями. Дарвин объяснял постоянство гендерных половых ролей фундаментальными различиями между сперматозоидами и яйцеклетками: сперматозоиды подвижны, а яйцеклетки нет; и это несоответствие служит основой для «активной» маскулинности и «пассивной» феминности.
Стереотип Дарвина о застенчивой самке вписывался в общее настроение эпохи.
Популярная идеология придает вам колорит – викторианский «культ истинной женственности», который, как утверждается, не просто научен, но также продиктован самой наукой.
«Истинные самки» должны были быть благочестивыми, покорными и интересоваться только созданием семьи. В них мало страсти, и они не интересуются сексом даже после вступления в брак. Деторождение было супружеской обязанностью, которая должна была выполняться как часть священной клятвы, но без удовольствия и энтузиазма.
Теория полового отбора Дарвина перекликалась с этими идеями. Но при этом она была опасно противоречива, гораздо более противоречива, чем естественный отбор. Как мы выяснили в предыдущей главе, выбор самки стал ахиллесовой пятой. Предоставление такой эволюционной свободы слабому полу было как кость в горле для викторианского патриархата и сделало вторую теорию Дарвина неудобоваримой. Концепция полового отбора могла бы незаметно исчезнуть, если бы не британский ботаник, который примерно семьдесят лет спустя, в 1948 году, предоставил экспериментальные данные, подтверждающие гендерные стереотипы Дарвина и превращающие их в универсальный закон.
Последователем Дарвина был Ангус Джон Бейтман, молодой, но выдающийся специалист по генетике растений, который работал в Институте садоводства Джона Иннеса в Лондоне. Бейтман вынашивал амбициозный план легитимировать «общий закон» Дарвина о том, что самцы страстны, а самки застенчивы. Бейтман отметил, что Дарвин делал заключения о гендерных ролях, основываясь только на наблюдениях, но без эмпирической поддержки этот великий человек был «в недоумении» и не знал, как «объяснить разницу между полами». Добровольная задача Бейтмана состояла в том, чтобы доказать идеи Дарвина на практике.
Чтобы сделать это, Бейтман переключил свое внимание с растений на крошечных мух, которые, как по волшебству, появляются из ниоткуда и кружат вокруг гниющих фруктов. Drosophila melanogaster, скромная дрозофила, раздражающий вредитель для большинства плодоядных животных, но в то же время лучший друг генетика. Эти крошечные насекомые достигают половой зрелости за считаные дни, откладывают сотни яиц и, что самое важное, могут быть выведены в лаборатории для выявления очевидных генетических мутаций. Культивируемые штаммы мух с глазами странного цвета, вообще без глаз или с деформированными короткими крыльями действуют как заметные именные бирки, позволяющие проследить генеалогию.
Бейтман поместил 3–5 взрослых самцов и столько же самок, всех с разными физическими мутациями, в стеклянный контейнер и позволил природе взять свое: получился своего рода остров любви для мух-мутантов с гротескными кличками вроде Волосатое крылышко, Щетинка и Микроцефал (иными словами, «безглазая маленькая голова»).
Через несколько дней Бейтман проверил успевшее родиться следующее поколение, чтобы определить, кто с кем спарился. Все родительские мутации были гетерозиготными, это означало, что мутантный ген у всех мух был доминантным, а нормальный – рецессивным. Таким образом, базовая генетика Менделя показывает, что если бы, например, Щетинка и Безглазый спарились, у одной четверти появившихся на свет мух была бы жесткая щетинка от отца, одна четверть была бы слепой, как мать, одна четверть была бы одновременно щетинистой и слепой, и одна удачливая четверть была бы нормальной, без каких-либо мутаций. Используя этот основной принцип, Бейтман подсчитал, сколько потомства произвели на свет каждый самец и самка.
Чудовищная брачная вечеринка дрозофилы Бейтмана стала элегантным, хотя и несколько жутким способом изучения наследственности в дни, предшествовавшие тестам на отцовство и расшифровке геномов. Она позволила установить, кто кого оплодотворил, без необходимости наблюдать за брачными играми мух. Тем не менее это было весьма сложное дело, поскольку в общей сложности Бейтман провел не менее шестидесяти четырех экспериментов по спариванию. По опыту знаю, что работа с дрозофилами чрезвычайно утомительна, не говоря уже о ее липкости и вонючести. Длина дрозофилы составляет всего три миллиметра, поэтому проверка тысяч молодых особей на наличие щетинки или волосатых крыльев, должно быть, была колоссальной задачей даже для педанта, столь преданного делу.
Бейтман объединил результаты всех шестидесяти четырех экспериментов и представил их в виде двух основных графиков, которые отображали репродуктивную пригодность (то есть количество потомства) в зависимости от количества спариваний. Второй из этих двух графиков уже стал легендой, приведенной в миллионах учебников зоологии по всему миру. На нем всего две линии: одна для самца, которая резко по нарастающей устремлена ввысь и иллюстрирует, что большее количество спариваний равно большему количеству потомства, и другая для самки, которая поначалу поднимается совсем вяло, а потом выравнивается, демонстрируя, что самки ничего не выигрывают от спаривания с более чем одним самцом.