Яйцеклетки долгое время считались воплощением пассивности самок; их большой размер и малоподвижный характер по сравнению с маленькими и подвижными сперматозоидами являются источником полового неравенства (как обсуждалось в третьей главе).
Описания оплодотворения в учебниках принимают форму биологической сказки, в которой беспомощная принцесса-яйцеклетка вяло ждет, пока ее героический принц-сперматозоид пробьется к ней на помощь и выведет ее из дремоты.
Однако появляется все больше свидетельств того, что яйцеклетка действительно может определять, какой сперматозоид попадет внутрь, независимо от того, какой из них «выиграл» гонку. Известно, что неоплодотворенные яйцеклетки выделяют хемоаттрактанты, которые, по сути, оставляют след из биологических крошек, чтобы направлять сперматозоиды по верному пути. Не все сперматозоиды реагируют одинаково, а это означает, что у яйцеклетки есть возможность выбрать оптимального кандидата, отвергая тех, кто генетически не подходит, даже если прибыл первым. Яйцеклетка не делает никаких уступок романтическим партнерам: при исследовании человеческих яйцеклеток более чем в половине случаев яйцеклетка предпочитала сперму случайного мужчины, а не социального партнера женщины. Это научное открытие может выглядеть недостаточно весомым, так как не посвящено мужчинам, но что касается женской яйцеклетки, то в любви и на генитальной войне все средства хороши.
Глава 6Мадонны больше нет: самоотверженные матери и другие вымышленные звери
Женщина, по-видимому, отличается от мужчины в основном душевным складом, большей мягкостью и меньшим эгоизмом… Женщина, благодаря своим материнским инстинктам, проявляет эти качества в большей степени по отношению к своим детям; поэтому кажется логичным, что она будет также относиться и к ближнему своему.
Наиболее близка к материнству я была в Перу, когда двадцать четыре часа неустанно заботилась о диком детеныше ночной обезьяны. Я не могла спать, пребывала в постоянной тревоге и оказалась перепачканной фекалиями, что, как мне потом сказали, обычное дело.
Мое материнское приключение произошло во время месячного пребывания на отдаленной биологической полевой станции на окраине национального парка Ману, в глубине перуанской Амазонки. Эта обширная бездорожная дикая местность, расположенная на расстоянии дня пути вверх по реке от любой цивилизации, является местом, возможно, самого богатого биологического разнообразия на планете, многие представители которого доселе науке неизвестны. Там также можно встретить пару дюжин фанатов зоологии, снующих туда-сюда, как дети в кондитерской, и отчаянно пытающихся задокументировать окружающее великолепие и разобраться в нем.
Общая политика станции Лос Амигос заключается в том, чтобы наблюдать за природой и не вмешиваться, и это значит, что спасение попавшего в беду животного, даже если оно находится под угрозой исчезновения, запрещено. Но когда Эметерио, перуанский полевой помощник, наткнулся на тяжело раненного детеныша ночной обезьяны, кричащего во всю глотку, а затем, в нескольких метрах от него, на ужасающие останки его наполовину съеденного родителя, от жестокосердной политики решили временно отказаться.
Примерно из дюжины видов приматов в этом шумном уголке тропического леса черноголовая ночная обезьяна (Aotus nigriceps) получает приз за наибольшую загадочность. Эти миниатюрные приматы, размером примерно с маленькую белку, прячутся высоко в кронах деревьев и, как следует из названия, являются единственной в мире ночной обезьяной. Они живут семейными группами и, что необычно для приматов, моногамны. У пар рождается всего один детеныш в год – комочек плотного пуха, который умещается в человеческой ладони, с такими огромными и невероятно очаровательными глазами, будто сошел с конвейера японской фабрики Kawaii Factory.
Осиротевший детеныш, по-видимому, был схвачен, а затем выброшен ястребом, смертельным врагом ночной обезьяны. Он прибыл в лагерь полумертвым – обезвоженным, слабым и с глубокой раной на боку, уже кишащей отвратительно предприимчивыми личинками. Мы делали все возможное, чтобы его спасти, но не думаю, что кто-то искренне верил, что детеныш переживет эту ночь. Он была крошечным и невероятно хрупким. Помню, как команда приматологов пыталась восстановить его гидратацию при помощи инъекции жидкости, вводя медицинский шприц в его вялое тельце.
Каким-то образом он выжил, и члены полевой исследовательской группы стали родителями беспомощного чужого детеныша примата. Мы дали ему имя Муки в честь musmuqui, что на перуанском испанском означает ночную обезьяну, и задались вопросом, что же, черт возьми, с ним делать дальше. Непрекращающиеся крики Муки давали нам некоторое представление о его нуждах, и вскоре он поселился на наших головах.
Наиболее спокойным Муки был, когда цеплялся за копну чьих-нибудь волос, что делало перспективу приучения к горшку особенно обременительной. Он довольно мирно спал на чьей-нибудь голове в течение дня, так что было легко забыть, что он вообще там находился, пока человек не наклонялся и не вспоминал, что у него на голове начавший кричать и, вполне вероятно, писать детеныш обезьяны, цепляющийся за него. Ночью Муки превращался в совершенно другого зверя. Он становился все более возбужденным, и нам приходилось по очереди нянчиться с гиперактивной ночной обезьяной. После того как он пробыл на станции пару недель, обязанности ночной медсестры легли на меня. Вот что я записала в своем дневнике на следующий день:

Мне приходится спать на животе, чтобы Муки мог уютно устроиться у меня на затылке под моими длинными волосами. Он просыпается 4–5 раз за ночь, чтобы попить молока: забирается ко мне на лицо и потирает мое ухо. После кормления он должен пописать и покакать, но не всегда принимает во внимание, что для этого нужно покинуть пределы моей кровати. Он предпочитает возвращаться к моим все более и более напоминающим воронье гнездо волосам. Как правило, ночью он становится смелее – исследует, бегает по моему телу и лихорадочно лазает по сетке от москитов. Его активность достигает пика около четырех утра и заключается в том, что он изо всех сил трет мои уши и изучает волосы. Этим утром я выгляжу как Роберт Смит из рок-группы The Cure.

Согласно Дарвину, все это должно было стать моей второй натурой. Должен был пробудиться материнский инстинкт и превратить меня в интуитивно мудрую и самоотверженную медсестру. Но правда в том, что этот опыт оказался для меня чрезвычайно тяжелым – я чувствовала себя раздраженной, измученной и не горела желанием повторять это печальное испытание, хотя бы ради моих оскверненных испражнениями волос. В то время мне было тридцать девять, и я мучилась вопросом, стоит ли мне самой заводить детей. Моя ночь с Муки только укрепила подозрение, что я происходила из длинной линии не особо заботливых женщин. Если и существует такая вещь, как материнский инстинкт, то я почти уверовала в то, что у меня его нет.
Миф о материнском инстинкте
Самки животных долгое время воспринимались исключительно как матери, как будто никакой другой роли для них не существовало. Материнство – эмоциональная тема, синонимичная заботе и самопожертвованию, и как таковая пронизана заблуждениями, наиболее фундаментальным из которых является то, что все самки рождаются матерями по своей натуре, они изначально наделены этим мистическим материнским инстинктом, который заставляет их без усилий интуитивно понимать все потребности своего потомства.
Наиболее очевидный изъян этой идеи заключается в том, что, согласно ей, забота о детенышах является исключительно обязанностью самки. Мать Муки кормила бы его грудью каждые несколько часов. Но после очередного кормления она бы прогоняла его, совершенно несентиментально кусая за лапы или хвост и заставляя его отца брать на себя роль основного родителя и таскать Муки 90 % времени.
Самоотверженный уход за детьми, демонстрируемый отцами ночных обезьян, по общему признанию, не является нормой среди млекопитающих (лишь у одного из десяти видов можно наблюдать прямую заботу самцов о детенышах). Это объясняется тем фактом, что самки плацентарных млекопитающих физически отвечают как за высиживание, так и за кормление своих детенышей, что не позволяет им уклониться от ухода за потомством. У самцов млекопитающих могут быть соски, но только у самки они вырабатывают молоко, за несколькими примечательными исключениями: два вида фруктовых летучих мышей, некоторые инбредные домашние овцы и несколько выживших военнопленных времен Второй мировой войны.[32] У многих лактация длится гораздо дольше, чем беременность, и привязывает их к родительским обязанностям на месяцы, если не на годы (например, известно, что орангутанги кормят грудью в течение восьми или девяти лет). Эта ответственность долгое время рассматривалась как ограничение для самок: дорогостоящее энергетическое препятствие, которое ограничивает доступные им жизненные стратегии. Самцы млекопитающих, напротив, могут все бросить в любой момент после оплодотворения и тратить свою энергию на размножение с несколькими самками и борьбу с другими самцами.
Как только самки освобождаются от физиологических обязанностей в виде беременности и лактации, как и в остальном животном мире, отцы становятся гораздо более преданными. Среди птиц забота обоих родителей составляет подавляющее большинство, при этом 90 % птичьих пар разделяют нагрузку. Откатимся назад по эволюционной шкале, и отцовская забота станет не только более распространенной, но и попросту привычной. Среди рыб почти у двух третей видов всю заботу по уходу за потомством выполняют отцы-одиночки, а мамы лишь жертвуют икру, прежде чем исчезнуть навсегда. Некоторые, как самец морского конька, даже рожают.