Мадагаскар – вторая по величине островная страна на планете и, несмотря на богатые природные ресурсы, одна из беднейших: три четверти населения живут менее чем на два доллара в день. Эти факты делают поездку туда нецелесообразной для тех, кто постоянно спешит. На карте расстояние от прибрежного города Морондава до исследовательской станции Анкоацифака в национальном парке Киринди Митеа на отдаленном и засушливом юго-западе страны представлялось немногим больше сорока километров. Как опытный путешественник по Африке, я предполагала, что мой путь займет около двух часов. Это предположение оказалось слишком оптимистичным. Как только мы покинули сонный прибрежный городок, поездка превратилась в экстремальный эпизод «Высшей передачи».[37]
Рандзи, наш водитель, был спокойным как слон, пока мы скользили по бесконечным мелким белым песчаным руслам рек, заменяющим дороги. Порой он покидал нашу полноприводную машину без объяснения причин – мы знали всего несколько слов по-французски, и наши акценты были совершенно несовместимы – и отправлялся пешком в слепящий знойный туман, чтобы проверить, нет ли пятен тонущего песка. Единственным другим транспортом, который мы видели, была случайная ветхая деревянная повозка, запряженная парами сильно побитых и потрепанных жизнью зебу. Мы никогда не переходили на вторую передачу – наш черепаший темп еще больше замедлялся из-за многочисленных «дорожных сборов»: на примитивных блокпостах стояли предприимчивые местные жители племени везо (лица женщин были покрыты кремово-желтой мякотью древесной коры, чтобы защитить их от палящего солнца) и требовали мизерные суммы денег, чтобы пропустить нас.
Мы продвигались очень медленно, но я была в восторге от этого приключения. Так было до тех пор, пока мы не заблудились и я временно не потеряла свой bonne humeur.[38] Меня предупреждали о том, чтобы я не ездила ночью – не из-за коварных «дорог», а из-за угрозы бандитов. Угон скота – образ жизни в этих краях, а бандитизм – один из немногих карьерных путей, доступных в этой малонаселенной полупустыне. Телефоны не ловили, карты не было, да и дорогу в наш крайне отдаленный пункт назначения спросить было не у кого. Из-за языкового непонимания я не была уверена, что Рандзи вообще знал, куда нам нужно добраться.
У меня не осталось воды, и как раз в тот момент, когда я подумала, что, возможно, мне придется начать собирать свои слезы для экстренной регидратации, мы добрались до полевой станции в конце длинной красной песчаной дорожки, окруженной пыльным и с виду мертвым лесом. Станция оказалась маленькой – деревянная хижина, служившая кухней, и пристройка, которая выполняла практически все остальные функции, но все-таки она была больше, чем те, что мы видели за последние несколько часов. Появление женщины лет сорока, одетой в весьма практичную одежду, говорившую о полевых изысканиях, очень меня обрадовало. Это была моя хозяйка, доктор Ребекка Льюис, адъюнкт-профессор биологической антропологии в Техасском университете в Остине и ведущий эксперт по вопросу доминирования самок у лемуров.
Льюис помогла мне разбить палатку на небольшой поляне, прежде чем увести поглубже в лес, чтобы показать своих подопечных до того, как они отправятся на ночь спать. Когда мы с хрустом пробирались сквозь засохшие листья, устилавшие наш путь, я почувствовала нарастающий трепет от предстоящей встречи. Льюис изучает сифаку верро, Propithecus verreauxi, которые только недавно попали в мою десятку видов, которых обязательно нужно увидеть. Задолго до того, как я узнала, что у них доминируют самки, я хотела познакомиться с этими странными пучеглазыми, белоснежными просимианцами из-за того, как они двигаются: сифаки не ходят, а танцуют.
Лиственный лес, где они обитают, состоит из самых живучих растений на планете, способных выдерживать месяцы без дождя, – мир вдали от величественной плодородности тропических лесов. Там царит серая путаница из тонких деревьев, которые недостаточно прочны, чтобы выдержать вес этого лемура, сравнимый с кошачьим, из-за чего они не могут передвигаться по ветвям или перепрыгивать с дерева на дерево, как делают их собратья-обезьяны.
Сифаки решили эту проблему, развив большие ступни и руки, чтобы обвиваться вокруг стволов деревьев и цепляться за них, а также длинные ноги для прыжков. Сифаки проделывают блестящую работу: они прыгают, как мячики в пейнтбольном автомате; их мощные удлиненные бедра перебрасывают их на высоту до тридцати футов от одного ствола к другому. Их скелетно-мышечная система обнаруживает недостатки только тогда, когда сифаки оказываются на земле: их длинные ноги, короткие руки и гигантские ступни делают невозможным хождение на четвереньках. Вместо этого они должны подпрыгивать в стороны, вытянув руки для равновесия. Это отличный пример того, почему эволюция верна – ни один бог не придумал бы такого безумного способа передвижения, если бы у него не было по-настоящему злого чувства юмора.
«Для меня они как Чудо-женщина – отличные прыгуны со своей суперсилой», – говорит Льюис о лемурах.
К тому времени, как мы догнали сифак, они уже наигрались в прыжки и танцы на весь день и приступили к отдыху. Тем не менее даже в их отдыхе были намеки на превосходство самок. Сифаки живут небольшими семейными группами от двух до двенадцати особей, обычно состоящими из матриарха, ее потомства и одного или двух взрослых самцов. Матриарх стаи, с которой я познакомилась и которую Льюис назвала Эмили, уютно устроилась со своими детенышами на верхушке дерева, готовясь к предстоящей холодной ночи. Тем временем Мафия, взрослый самец, сидел под ними в одиночестве – часто наблюдаемая физическая демонстрация ранга – и не мог ни к кому прижаться. Ночью температура может упасть до десяти градусов по Цельсию, и Льюис сказала мне, что часто видит самцов, оставленных на холоде одних.
Самцы сифаки – граждане второго сорта, вынужденные отказываться от самых удобных и солнечных мест для сна и лучшей еды ради альфа-самки. Любое сопротивление пресекается ее твердой рукой. По словам Льюис, я прибыла в лучшее время года, чтобы увидеть, как самки проявляют свою власть. В эти иссушающие зимние месяцы большинство деревьев сбросили свои листья, превратив Киринди в бесплодную пустыню древесных скелетов. Я никогда не видела тропический лес таким безжизненным и таким пугающе тихим – ни стрекота насекомых, ни пения птиц, только шорох наших шагов по опавшим листьям нарушал тишину. Лемуру, питающемуся листьями, да и любому другому животному, в это время питаться явно нечем. «Зимой сифаки теряют 15–20 % массы своего тела. Эта пора для них по-настоящему тяжелая», – сказала мне Льюис.
Деревья баобаба являются для сифак местом для пропитания. Эти голиафы корневого мира запасают воду в своих толстых стволах-бочонках, а когда остальная часть леса почти погибает, они плодоносят: зеленые бархатные шарики размером с апельсин, содержащие богатые липидами высококалорийные семена, свисают с чахлых ветвей баобаба, как рождественские украшения. Единственная проблема заключается в том, что скорлупа плода твердая, а зубы у сифак – нет. Их резцы срослись в тонкий зубной гребень, приспособленный для ухода за мягкой шерстью, а не для раскусывания древесины.
«Самец будет бесконечно вгрызаться в плод, чтобы пробиться сквозь древесную оболочку к маслянистым семенам внутри, – сказала мне Льюис. – Они тратят на это уйму времени, повреждая свой хрупкий зубной гребень, и когда самец наконец разделывается с оболочкой, самка бьет его по голове и говорит: “Большое спасибо. Я это забираю!”».
На следующее утро я лично увидела подобную сцену. Мы отправились в лес около девяти часов утра, чтобы застать сифак, пока они еще спят на дереве. Это было на удивление поздно, совсем не похоже на наш рассветный патруль при изучении других приматов. После холодной ночи в лесу сифаки двигались медленно. Немного позагорав, они отправились в заросли трутовика на поиски завтрака, и Эмили шла впереди. Сифаки передвигались по густому лесу гораздо быстрее нас, и к тому времени, когда мы догнали их у баобаба, я уже слышала громкую перебранку с высоких ветвей и безошибочно узнаваемый чирикающий звук подчиняющегося самца. Следующее, что я помню, – Мафия, взрослый самец, рыскал по земле, роясь в опавших листьях в поисках кусочков ярко-оранжевой мякоти баобаба с еще прикрепленными к нему семенами, выброшенных с пиршества наверху. Льюис сказала мне, что это довольно распространенное явление. После того как у самца украли несколько плодов баобаба и он достаточно долго терпел побои, если он достаточно сообразителен, он спустится на землю в поисках объедков.
«Честно говоря, я не знаю, почему самцы остаются, – сказала она. – Их постоянно бьют, и они не получают хорошей еды. Это нелегкая жизнь».
Агрессивное доминирование самки лемура интересует ученых с тех пор, как было впервые обнаружено в 1960-х годах молодым ученым американского происхождения по имени Элисон Джолли. Джолли, скончавшаяся в Англии в 2014 году в возрасте семидесяти шести лет, является одной из не самых известных женщин-провидиц приматологии. Она стала пионером экологического активизма, который помог защитить бóльшую часть уникальной дикой природы Мадагаскара, и выдвинула идею о том, что более высокий интеллект приматов развился для управления сложными социальными отношениями, а не для изготовления вспомогательных инструментов. Это противоречило мышлению того времени, но сегодня считается само собой разумеющимся.
Джолли стала автором более ста научных работ, но, несмотря на такие академические достижения, она была в тени своих современников – Диан Фосси и Джейн Гудолл, и ее вклад в науку каким-то образом остался незамеченным. Возможно, это объяснялось еретическим характером ее исследований. В то время как Фосси и Гудолл описывали доминирующих горилл и иерархию самцов шимпанзе на материковой части Африки, Джолли была на Мадагаскаре, документируя нечто совершенно другое – неуместных альфа-самок.