Пираниа и раньше подозревал, что пригретый его светлостью идальго («ССС») умыкнул дочку своего благодетеля с ведома последнего. Коррехидор что-то прослышал. Теперь предположение перешло в уверенность: была утечка информации. Это мог быть и альгуасил, только вряд ли он — больно трепещет всего. Это мог быть, — инквизитора передернуло… — каждый.
Он пристально смотрел в глаза врагу в ожидании, что в них отразится внутреннее смятение. Не дождешься. Коррехидор ничем не выдал своих чувств, только сказал:
— Мне искренне жаль, что намерение вашего преосвященства встретиться с несчастным отцом не вызвано желанием утешить его, — сделал паузу. — Должен, увы, сообщить, что на madame пало подозрение в связи с процессом cavalier, чьи порочные наклонности она всегда поощряла, втайне разделяя их. По моему приказанию ее светлости запрещено покидать свои покои и у дверей ее спальни неотлучно дежурит аркебузир с полной боевой выкладкой.
Для Пираниа это не явилось неожиданностью.
— Тем более мой долг верховного инквизитора Толедо допросить ее светлость. Мы сделаем это в присутствии вашей светлости.
«Попробовал бы иначе. Все-таки испанцу сказать такое даже в голову бы не пришло. „Тяжба с Францией“». Коррехидор оглянулся в поисках ближайшего колокольчика.
— Хуанито ко мне, — приказал он, не поворачивая головы. Своему же визави заметил, несколько развязно: — Господина зовут дон Хуан, а слугу — дончик Хуанчик, и всех домашних это смешит. А вас?
— Я же не ваш домашний, — отвечал епископ Озмский.
— Да-да, я это упустил из виду. Сейчас ваше преосвященство его увидит. Бесподобен. А главное, всерьез воспринимает свое прозвище.
Дончик Хуанчик при виде верховного инквизитора сдрейфил, вцепился в поднос с писчими принадлежностями, так и продолжавший висеть у него на шее, — вцепился до синевы всех десяти пальцев, на одном из которых уже зажглась одинокая звездочка. В сочетании с его негласными полномочиями и этим вполне зримым брильянтиком школярский прибор на ремне через шею выглядел, как пионерский галстук на тетеньке пионервожатой.
— Пусть ее светлость подготовится к тому, что скоро я ее посещу. Я буду не один… Недавно, — пояснил толедан, — мы с хустисией вошли к ней без доклада и застали барыню в плавании.
Верховный инквизитор кивнул, это совпадало с тем, что он знал со слов альгуасила.
— Ее светлости следует сообщить, что кавалер де Кеведо был подвергнут испытанию тисками. Даже если это и не прольет свет на местонахождение девяноста тысяч…
Дончик Хуанчик неслышно удалился.
— Что ж так? Выходит, пытка не удалась? Ну, точно колдун, — в голосе коррехидора звучало почти не скрываемое злорадство.
Пираниа как будто ничего не замечал.
— Дьявол раскинул сеть и тоже рыбачит, обезьяна проклятая. Но молитвою и крепкою верою превозможем сатанинские козни. Подсудимый, обязанный дыханием жизни вашей светлости, дал истинные показания. Согласно им в Пермафое, в некоем месте, был спрятан труп и тридцать тысяч золотых. Однако стража Святого Трибунала, вступив в это прибежище скверны и греха, нашла взамен человеческих останков, лишь гору битого стекла, — монсеньор перекрестился. Коррехидор сделал то же самое и даже поцеловал на безымянном пальце кольцо с песчинкою от камня, побившего святого Стефана.
— Логично, — прошептал он, и снова оба перекрестились.
Царь Митридат, закованный, побежденный, взирал на монсеньора, словно предупреждая: «От сумы и от тюрьмы…»
— В том, что эти девяносто тысяч должны быть взысканы в пользу Церкви и употреблены на нужды Святого Трибунала, не может быть никаких сомнений. Вопрос — с кого их теперь взыскивать?
— Как это? Хорошенькое дело! У меня, например, есть сомнения, и немалые, в плане употребления этих денег, каким оно представляется вашему преосвященству. Поэтому обеспокоенность Святого Трибунала тем, с кого бы их содрать, мне кажется, мягко говоря, преждевременной. (Коррехидор, уже объяснивший некогда хустисии, почему эти деньги считает своими,[23] с трудом владел собою.) Названная сумма никогда не принадлежала Видриере, она предназначалась в благодарность, а также в возмещение расходов тому, кто воспитал моего ребенка — мою дочь. При чем, извиняюсь, вы тут?
— При том, что имущество еретика принадлежит храму. На том стоим — и будем стоять.
И епископ Озмский, действительно, встал. За ним поднялся и толедан, сжимая в ярости кулаки.
— С каких пор краденое считается собственностью укравшего? Украденное имущество принадлежит тому, у кого его украли!
— А у кого его украли? Ваша дочь сбежала, потому что виновна в малефиции. И я, еще увидите, эти девяносто тысяч взыщу с вас. Да, с вас. Ваши детки вас по миру пустят.
— Si vous ne portiez point une jupe, vous, quelle paire de soufflets sur votre vilain museau!
A в ложе голубого штофа, подбитого белым облаком, как ватою, болели каждый за своего, пихаясь локтями и сопя, участник Первого Толедского собора командор де Кеведо и тот, чей сан сподобился носить монсеньор.
…А в опочивальне доны Марии (на другом краю мирозданья — вблизи Стигийских блат) происходил такой разговор. По обыкновению, для камуфляжа, вначале было произнесено нечто вроде:
— Его светлость шлет вам, сударыня, пожелание скорейшего раскаяния перед лицом его инквизиторского священства, совместно с которым в скором времени…
Массивная дверь плотно затворилась, и стражнику оставалось только догадываться о конце фразы. И кстати, об этих догадках. Стражник ошибется в своей догадке, хотя, казалось бы, уж здесь-то ошибка исключена. Так сколь же далек от истины тот, кто по одной лишь кости динозавра восстанавливает его истинный облик; а еще есть мастера по одной строке или по одному эпитету заводить многостраничное литературное дело на тень такого-то.
Дона Мария
Что, дончик, близко донышко? Упьюсь.
На нем вся сладость, я не размешала…
Дончик Хуанчик
Пираниа пришел. Эдмондо пытан.
Он более уж не мужчина.
Дона Мария
Нет,
Ты о другом скажи сейчас: он будет?
Дончик Хуанчик
Твой муж? Да. И Пираниа…
Дона Мария
Вот только
Не помешал бы следователь чертов.
Дончик Хуанчик
(в сторону, усмехаясь)
Скорей поможет.
Дона Мария
Я его кинжалом
На славу вы…у. Младой любовник
Не ждет минуты этой так, как я.
Иди, прощай Хуанчик. Поглядеть
Придешь ты тоже? Чаша где?.. ага.
Тебя сейчас наполню до краев.
(Дончик Хуанчик наполняет из кувшина.)
Дончик Хуанчик
Say when.
Дона Мария
Довольно. Хватит половинки,
Не поперхнуться чтоб. Ну, где оно,
Заветное кольцо… Бросаю, все.
Жду дорогих гостей. Как там поется?
Хозяин просит дорогих гостей
Пожаловать к столу? Блаженство рая…
Гордячка, я, Хуанчик, никогда
Не знала счастия, ниже когда
Мой слух ласкал твой взор. Ниже когда
Попроще, погрубей хотелось пищи.
Ни в детстве, подле милых старичков,
Ни в материнстве сладостном, когда,
От груди отлученный лишь вчера,
Другие груди уж клюет твой сокол,
Чему ты, мать, свидетельницей пылкой.
И вот теперь я говорю сама:
Я счастлива.
Кинжалом, как ключом,
Лопатку отопру ему. И будет
Еще минуты три мне наслажденье
Мгновенье заклинать: «Остановись!»
Когда дончик Хуанчик возвратился в гостиную розового дерева, он увидел под «недостойными сводами» такую сцену. Толедан, притянув за наперсный крест монсеньора к себе и брызжа ему в глаза слюной, шипел:
— Думаете, я не знаю, что ваша песенка спета, пьемонтская вы обезьяна?
Епископ Озмский, чей профиль в этот момент еще более обычного походил на профиль индейского божества, сокрушаемого испанским конкистадором, повис на пунцово-красном плаще его светлости, без конца повторяя — хриплым шепотом:
— На цепь сядешь… в Сан-Маркос… к родственничку своему… за сыном на костер пойдешь… будешь молить девяносто тысяч принять, собака…
Дончик Хуанчик почтительно ждал.
— Что ее светлость? — спросил у дончика Хуанчика дон Хуанище деловито-одышливо, отпуская монсеньора; тот резкими коротенькими движеньицами — человека, которого только что оскорбили действием, — приглаживал измятый, выбившийся наружу воротничок, потом заправил под него съехавшую и тершуюся о голую шею цепь от пастырского креста.
— В ажуре-с. Ее светлость изволят смиренно ждать… как велено-с.
— Вашему инквизиторскому священству было угодно своим благочестивым обществом скрасить уединение ее светлости. Мне доложили, что ее светлость дожидается этой милости.
И коррехидор отвесил поклон с учтивостью, на какую только мог быть способен испанский гранд, изящный кавалер и гостеприимный хозяин в одном лице. Затем он поднял с пола свой плащ — еще за минуту до того его преосвященство висел на нем обезьяной. Было по меньшей мере два способа носить такие плащи: «придворный» — на левом плече, чтоб пола непременно поддевалась шпагою, и — «вендетта», с полою, перекинутой через левое плечо, тогда весь ты, целиком, в него оказывался запахнут. Дон Хуан Оттавио де Кеведо-и-Вильегас — человек со множеством лиц, из которых одно — лицо мстителя; доне Марии, взятой им за сундуки с золотом, предназначалось только это лицо.