– Здравствуйте, – сказал он мне. – Вы – Марина Сергеевна Чернова?
– Да, – ответила я. – Добрый день.
– Я – следователь следственного комитета городской прокуратуры Иванов Дмитрий Борисович. Пришел поговорить о смерти вашей сводной сестры Людмилы Петровны Щеткиной.
Он протянул мне свое удостоверение. Я кивнула и пропустила гостя в прихожую.
– Вам была отправлена повестка, по которой вы вместе с вашей мачехой Маргаритой Юрьевной Черновой должны были явиться в следственный комитет для дачи показаний, – продолжал мужчина, закрывая за собой дверь.
– Я звонила в ваше управление и предупредила, что ни я, ни Маргарита Юрьевна прийти не сможем, – сказала я. – Она – по состоянию здоровья, я – по семейным обстоятельствам.
– Именно поэтому я пришел к вам сам, – заметил следователь. – Прежде, чем мы начнем беседу, потрудитесь объяснить, что за семейные обстоятельства помешали вам прийти в прокуратуру.
Из-за стены раздался протяжный стон. Я прижала палец к губам, а потом поманила гостя за собой. Вместе мы заглянули в соседнюю комнату. Там на расправленной кровати сидела бледная худая женщина. Она смотрела прямо перед собой, раскачивалась из стороны в сторону и громко стонала.
Я прикрыла дверь и жестом пригласила следователя в гостиную.
– Эта женщина – моя мачеха Маргарита Чернова, – сказала я, когда мы уселись на диван. – Она находится в таком состоянии с того дня, когда Люсю нашли мертвой. Сейчас Маргарита спокойна, но временами начинает буйствовать: кричит, швыряет вещи… Я не могу оставить ее одну, а соседи категорически отказываются оставаться с ней даже на полчаса.
Увидеть обожаемую дочь обезглавленной – это не каждый выдержит. Люся была для Риты смыслом жизни. Когда этот смысл погиб, неудивительно, что она помешалась рассудком.
Иванов понимающе кивнул.
– Расскажите о ваших отношениях с сестрой, – сказал он, включив диктофон.
– У нас не было отношений, – пожала плечами я. – По правде сказать, мы вовсе не сестры. Пятнадцать лет назад мой отец женился на ее матери – вот и все наше родство. Мы с Люсей почти не общались. Мачеха отчего-то меня невзлюбила, и папа отправил меня в соседний город к бабушке. Там я все это время и жила. Сюда приезжала очень редко. Маргарита не хотела меня видеть, поэтому отец предпочитал навещать меня сам.
– Почему же вы теперь здесь?
– Полгода назад папа умер, и я приехала, чтобы оформить свою долю наследства. Кто бы мог подумать, что тут случится… такое.
Перед глазами, как наяву, встала залитая кровью бетонная площадка, обезглавленное тело, торчащее из разбитого окна, и Люсина голова у старых растрескавшихся ступенек.
– Людмилу Щеткину убили на старой заброшенной мельнице, – напомнил Иванов. – Как думаете, она отправилась туда сама, или ее кто-то заманил?
– Сама.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– Что же ей там понадобилось?
Я немного помолчала, а потом честно ответила:
– Она хотела принарядиться.
Следователь вопросительно приподнял бровь. Я вздохнула.
– Это я виновата, что Люся умерла, – тихо сказала гостю. – Если бы не я, она на мельницу никогда бы не пошла.
Иванов подсел ко мне ближе.
– Не могли бы вы объяснить, что конкретно имеете в виду? И, пожалуйста, поподробнее.
Я вздохнула еще раз.
– Знаете, это очень странная история. Дело в том, что позавчера мы с Маргаритой поссорились… Честно говоря, мы ругались каждый день – с самого моего приезда. Папа завещал мне дачный участок и свою долю в этой квартире, а мачеха, конечно же, хотела, чтобы все это осталось им с Люсей. Мы долго не могли договориться, поэтому все время друг на друга орали. Это было так утомительно… – я потерла виски. – Позавчера мы отдали на оформление последние документы и, вроде бы, даже помирились. А потом выяснилось, что я забыла купить муку…
– Муку?..
– Да. Глупо, не правда ли? Мачеха попросила меня купить муку, чтобы испечь пирог для семейного чаепития. А я забыла. В общем, Рита снова на меня накричала, я психанула, накричала на нее в ответ… А потом хлопнула дверью и пошла в магазин. Мне страшно надоели скандалы. Через пару-тройку дней я собиралась уехать домой и больше никогда сюда не возвращаться. Я решила: пусть Рита подавится своим пирогом. Но был вечер, и все ближайшие магазинчики оказались закрыты. Здесь, на окраине, они всегда закрываются раньше, чем в центре города. Пришлось идти в круглосуточный универмаг – тот, что стоит у перелеска, за последними домами. Когда я купила все, что хотела, и вышла на улицу, неожиданно увидела в перелеске огни. Будто кто-то развел среди деревьев костер. Возвращаться к мачехе мне не хотелось, поэтому я решила подойти поближе и посмотреть, что там светится.
– Вы знали, что за перелеском находятся развалины водяной мельницы?
– Да, – кивнула я. – Поэтому очень удивилась, когда оказалось, что свет виднеется из ее окошек. А еще оттуда доносилась музыка.
– Музыка?..
– Ну да. Я заглянула в одно из окон и увидела танцующих людей.
– Погодите, – следователь качнул головой. – Мельница стоит заброшенной больше ста лет. Это уже и не мельница вовсе, а прогнивший сарай с большим деревянным колесом. Там нельзя танцевать, его пол и перекрытия не выдержат такой нагрузки.
– И, тем не менее, танцы были, – развела руками я. – Возможно, мельницу кто-то отремонтировал, чтобы она без последствий выдержала дискотеку. Знаете, в крупных городах сейчас модно превращать ненужные постройки в арт-пространства: водонапорную башню – в картинную галерею, бывший ангар – в ресторан, склад – в банкетный зал. Почему бы не превратить старую мельницу в ночной клуб?
– Вы решили, что там теперь проводят вечеринки?
– Да, я так и подумала. К тому же, пока я заглядывала в окна, из помещения вышел парень и окликнул меня. Спросил, почему я топчусь на улице и не захожу внутрь.
– Он представился?
– Представился, – кивнула я. – Но я не запомнила его имени. Честно говоря, я его не очень-то и расслышала – слишком громко играла музыка.
– Быть может, вы запомнили, как парень выглядел?
– Внешность запомнила, да. Он был примерно вашего роста, худощавый, с длинными темными волосами, собранными в хвост. Нос у него был очень красивый – точеный, как у греческих статуй, которые в музеях стоят. А еще глаза – большие, выразительные, черные, как ночь. И одет во все черное – стильно и дорого.
– Я смотрю, этот незнакомец показался вам интересным, – заметил Иванов.
Я покачала головой.
– Ошибаетесь. Он не понравился мне чрезвычайно. Было в нем что-то холодное, неправильное. Демоническое, что ли… Знаете, как бывает: человек вроде и улыбается, и дружелюбно себя ведет, а общаться с ним не хочется. Хочется развернуться и убежать от него, сверкая пятками. Когда тот длинноволосый ко мне подошел, я захотела поскорее уйти. Но не смогла. У меня будто ноги отнялись, понимаете? Разговаривала с ним, а пошевелиться не могла, словно паралич схватил.
– Что же он вам сказал?
– Он пригласил меня на вечеринку. Пойдем, говорит, Марина, танцевать. Нечего под окошком топтаться. У нас, говорит, так весело – голову потерять можно.
Следователь побледнел. Его рука, державшая диктофон, сжалась в кулак.
– Вы, надо полагать, не согласились.
– Не совсем, – качнула головой я. – Я хотела отказаться, но не смогла. Физически не смогла, понимаете? Мой язык попросту отказался говорить «нет». Поэтому я сказала кое-что другое.
– И что же?
– Я сказала: как же я пойду танцевать, если я одета, как замухрыжка? На мельнице все красивые, нарядные, а я – в старых потертых джинсах. А он отвечает: одежда, мол, не проблема, говори, что тебе надо, я все принесу. Ну, я и сказала: принеси мне юбку. И он принес, представляете? Вернулся на мельницу и минут через двадцать вынес потрясную юбочку – черную, кожаную, наверное, жутко дорогую…
– Вы ее надели?
– Ну да. Потом говорю: к этой юбке нужна новая кофточка. Моя растянутая футболка к ней не подходит. Он кивнул, снова ушел, а когда вернулся, принес мне очаровательную блузку. А я заметила: едва парень уходит, как мне будто бы легче становится. Уйти не получается, зато руки и ноги более-менее слушаются. Поэтому, когда темноволосый вернулся, я его за пояском послала, потом за туфельками, за браслетом, за сережками, за расческой, за заколкой для волос. Вижу: бегать туда-сюда ему надоело. Он и морщился, и глаза закатывал, и брови хмурил, а все равно приносил все, что я просила. Удивительное дело, правда? Другой бы на его месте давно на меня рукой махнул, а этот все: пойдем танцевать, да пойдем танцевать… Потом, когда я во все его подарки нарядилась, говорю: надо бы мне умыться. Фигурой-то я красавица, а лицо у меня потное, и макияжа никакого нет. Парень говорит: за мельницей речка течет, в ней и умойся.
– А вы?
– Я не согласилась. Как, говорю, в ней умываться, если она грязная и заиленная? После такого умывания кожа коростой покроется. Тут, говорю, где-то родник был, из него мне воду принеси. Он чертыхнулся и спрашивает: в чем же я тебе ее принесу? У меня, мол, ни ковшика нет, ни ведра. Я тогда вытащила из пакета сито – я его нарочно в универмаге для Риты купила, что бы ей было чем муку для пирога просеивать. И парень его взял. Взял, представляете? На полном серьезе! Наверное, не увидел, что в нем дырки, и воду в нем носить невозможно. В общем, длинноволосый ушел, а я стоять осталась. Поверите ли, до рассвета стояла, с места сдвинуться не могла. Как петух пропел, только тогда меня и отпустило.
– А дальше?
– Дальше я пошла домой. В новых красивых шмотках и с пакетом муки. Когда Рита с Люсей меня увидели, столько ахов и охов было! Стали они меня спрашивать, где я такую одежду взяла. Я все рассказала, как было. Люся после этого тоже захотела на мельницу сходить. Я ее весь день отговаривала. Тот парень хоть и щедрый был, однако мне совсем не понравился. Неспроста он так настойчиво звал меня танцевать. Наверное, собирался сделать какую-нибудь гадость.