Причина внезапных смертей – уголовно-мистическая: душегуб Чарльз Бартлетт (Джейк Бьюзи), уже казненный по приговору суда, после смерти продолжает свои жуткие злодеяния. Бартлетт принадлежит к худшей разновидности маньяков – маньяк-патриот. Он соперничает со своим «коллегой» Андреем Чикатило и мечтает, чтобы «рекорд» по серийным убийствам остался у Америки. Поняв, что тут замешан призрак, Фрэнк пытается рассказать, в чем причина бедствий в городке, но в его невероятные объяснения поверит только один человек…
В 1996 году, когда «Страшилы» вышли на экраны, режиссер фильма еще и близко не был сегодняшним Питером Джексоном – мировой знаменитостью и королем бокс-офиса. Джексон считался амбициозным новичком, способным снять за копейки нечто кроваво-ироническое, амальгаму артхауса и жутчайшего трэша. До «Страшил» ему не доверяли тридцатимиллионного бюджета: для середины 90-х это были приличные деньги. Роберт Земекис, исполнительный продюсер, все же рискнул. Джексон распорядился полученной суммой наилучшим образом: кроме Майкла Дж. Фокса, в фильме нет голливудских звезд, так что основной упор Джексон сделал на сюжет и компьютерные спецэффекты, которые и два десятилетия спустя отлично смотрятся. Чего стоят хотя бы поединки бестелесных существ или победная ухмылка злодея, медленно стекающая с могильного камня.
Если отбросить нюансы (которые, конечно, тоже важны), с точки зрения чистой фабулы «Страшилы» являют собой легко опознаваемый гибрид «Охотников за привидениями» с «Прирожденными убийцами». Маньяческий тандем легко вписывается в мистический сюжет, а историям о привидениях, которые хотят достучаться до живых, придан заведомо комедийный оттенок. Например, сцена, где главный герой, вооруженный чем-то вроде ржавого тостера-переростка, собирает в квартире мнимую эктоплазму, – это не оммаж Айвену Райтману, а, скорее, фига в кармане. Впрочем, фильм Джексона – это, конечно, не пародия, а высокопрофессиональное кино, где спецэффекты работают на главную идею картины. В «Страшилах» умная динамика преобладает над статикой, фильм – череда стремительных и непредсказуемых трансформаций, внешних и внутренних. Настенный ковер, собираясь в складки и «оживая», на время оказывается телом чудища, а, например, агент ФБР, похожий на затюканного недотепу, у нас на глазах становится эманацией зла.
По ходу развития событий меняется и сам главный персонаж. Первую треть фильма потертый Майкл Дж. Фокс ходит с потухшим взглядом и безвольно опущенными плечами. Его Фрэнк окружен плотным коконом из усталого пофигизма. Но вот наступает критический момент – и серый кокон разорван; в кадре появляется наш любимец, вечно юный Марти Макфлай, способный на сильные эмоции и отважные поступки…
Как это нередко бывает, фильмы, которые позднее назовут культовыми, поначалу не приносят студиям больших денег. Вот и в данном случае те тридцать миллионов, вложенных в кинопроизводство, картина не окупила сразу и со скрипом вышла в ноль за счет продаж DVD. Однако коммерческая неудача вовсе не перечеркнула грядущую голливудскую карьеру Джексона. Богатый потенциал режиссера был слишком очевиден, чтобы им пренебречь. Так что уже на следующий после «Страшил» кинопроект режиссер получил в три раза больше денег – 93 миллиона. Фильм назывался «Властелин Колец: Братство Кольца».
Стругацкие и цензура
Предварительная цензура, введенная в России вскоре после победы большевиков, была отменена в СССР только в 1990 году. Все эти годы официально существовал Главлит (Главное управление по делам литературы и издательств), который контролировал любую печатную продукцию. Все, включая инструкции к бытовой технике, спичечные этикетки и прописи для 1 класса, прежде чем отправить в типографию, надо было «литовать».
От цензуры пострадали в той или иной степени публикации многих советских писателей, а из книг фантастов больше всего досталось произведениям братьев Аркадия и Бориса Стругацких – авторов, наиболее популярных у интеллигенции. До середины 60-х годов придирки цензоров были мелкими и, скорее, анекдотическими. Например, после ухудшения отношений между СССР и КНР от авторов категорически потребовали убрать из нового издания повести «Страна багровых туч» всех китайцев, а из стишка «Вот по дороге едет ЗИМ, и им я буду задавим», придуманного героем повести «Понедельник начинается в субботу» (см.), удалить название машины «ЗИМ» (после 1957 года, когда Молотова зачислили в «антипартийную группу», Завод имени Молотова был переименован в ГАЗ). «Горько усмехаясь, авторы ядовито предложили, чтобы стишок звучал так: “Вот по дороге едет ЗИЛ, и им я буду задавим”, – позже вспоминал Борис Стругацкий. – И что же? К их огромному изумлению, Главлит охотно на этот собачий бред согласился».
С ростом известности Стругацких в СССР и за рубежом давление на них усилилось. «Дорогой Боб, – писал Аркадий Натанович брату в июне 1965 года. – Как ни печально, но придется тебя огорчить: цензура задержала ХВВ [Хищные вещи века]. Коротко, итог такой: по ХВВ будет совещание Главной редакции, и тогда возможны три варианта (в порядке понижения вероятности): либо сделают “ряд замечаний” и нам придется калечить книжку дальше; либо книжку запретят и снимут с плана вообще; либо – это наименее вероятное – замечания цензора будут признаны необоснованными. Впрочем, так вообще, кажется, не бывает». К счастью, в итоге редактору Белле Клюевой (см. Молодогвардейская фантастика) удалось отстоять книгу, но с сокращениями и переделками, ухудшающими текст.
В июне 1967 года Аркадий Стругацкий написал своему соавтору, что рукопись «Сказки о Тройке» (см.) попросил для журнала Роман Подольный. Предполагалось напечатать фрагмент в рубрике «Страна Фантазия» (см.), но все закончилось административным скандалом с суровыми последствиями: в последний момент цензура буквально выгрызла текст из верстки. «Отрывок велели снять, – сообщал брату Аркадий Натанович. – Начальник цензора, который ведает журналом, давать объяснения отказался, однако стало известно, что и сам он в недоумении. Оказалось, что отрывок читал сам Романов (!) – это глава Главлита – и заявил, что в отрывке есть некий вредный подтекст». Вскоре в угрожающем письме Госкомитета Совета Министров СССР по профтехобразованию, адресованном в ЦК КПСС, монолог Клопа Говоруна был назван «статьей антисоветского толка». Позднее, уже в 1968 году, когда «Сказка о Тройке» была опубликована в иркутском альманахе «Ангара», это не осталось без последствий для редакции. После выхода альманаха на заседании бюро Иркутского обкома КПСС было объявлено, что «под предлогом фантастического сюжета, широко используя средства иносказания (аллегории)», авторы «в нарочито искаженном виде, субъективно и тенденциозно представляют советское общество, охаивают историю развития Советского государства, деятельность его учреждений, жизнь советских людей, строящих коммунизм».
Непростой оказалась судьба «Обитаемого острова». Журнальный вариант был опубликован в ленинградской «Неве» (1969), а когда дело дошло до книжного издания, начались проблемы. «Роман задержала цензура и потребовала изменить имена героев – они были у нас, естественно, русские, выбросить всякие упоминания о земной истории и вообще чтобы было поменьше аллюзий с Землей, – цитирую Бориса Стругацкого. – Всего знатоки насчитали около 980 изменений, которые мы вынуждены были сделать в исходном тексте. А потом было несколько неприятных статей, и вообще началось Великое Десятилетие Тощих Коров – семидесятые годы, в течение которых нам не удалось выпустить ни одной новой книжки».
Справедливости ради заметим, что, употребляя слово «цензура», авторы далеко не всегда имели в виду собственно Главлит: были и другие инстанции, которые старались помешать выходу произведений или хотя бы подпортить жизнь их авторам. Например, к упомянутому выше скандалу с иркутской «Ангарой» Главлит уже не был причастен: функции цензоров постфактум взяли на себя провинциальные партийные чиновники. То же случилось и после публикации в журнале «Байкал» (Улан-Удэ) повести «Улитка на склоне» (1968). Главная партийная газета автономной республики «Правда Бурятии» объявила: «Это произведение, названное фантастической повестью, является не чем иным, как пасквилем на нашу действительность». Понятно, что после таких обвинений выпустить в СССР эту повесть отдельным книжным изданием писатели не могли очень долго – вплоть до перестроечного 1989 года.
Часто цензурой занимались сами редакторы, стараясь подстраховаться и заранее очистить будущую книгу от опасных «подтекстов» или «неконтролируемых аллюзий». Как много позже вспоминал Борис Стругацкий, «прорваться сквозь оборону издательской редакции, в особенности настроенной к тебе недоброжелательно, в особенности битой и запуганной, в особенности, когда по стране идет какая-нибудь кампания, – было практически невозможно».
Самый характерный и самый печальный пример такого рода – история публикации книжного издания «Пикника на обочине», знаменитейшей повести фантастов. В ленинградской «Авроре» произведение вышло в 1972 году, зато авторский сборник «Неназначенные встречи» (частью которого стал «Пикник…») увидел свет в 1980 году, в результате борьбы авторов с издательством ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». «Авторы победили, – горько комментировал Борис Натанович. – Это был один из редчайших случаев в истории советского книгоиздательства: Издательство не хотело выпускать книгу, но Автор заставил его сделать это… Восемь лет. Четырнадцать писем в “большой” и “малый” ЦК. Двести унизительных исправлений текста. Не поддающееся никакому учету количество на пустяки растраченной нервной энергии… Да, авторы победили, ничего не скажешь. Но это была пиррова победа».
Даже после выхода «Неназначенных встреч» команда «Молодой гвардии» постаралась напакостить авторам. Завотделом фантастики Владимир Щербаков объявил, что это, мол, худшая книга, выпущенная в издательстве. В феврале 1983 года Госкомиздат СССР принял решение «О мерах по дальнейшему улучшению выпуска литературы по научной фантастике». В этой официальной бумаге были, среди прочего, такие строки: «в повести “Пикник на обочине” (“Молодая гвардия”, 1980 г.) проявляется настроение социального пессимизма. Исключив из сферы противоборства Человека и Непознанного приметы социализма, подлинного творца истории – передовой социальный класс, ее авторы невольно оказываются проводниками идеи некоего чуда, полной непостижимости итогов прогресса».