— Ой, — говорит она.
Я оборачиваюсь и смотрю, как они забираются в вагончик позади меня и прижимаются друг к другу, когда дежурный опускает металлическую планку.
С земли папа наблюдает за тем, как я медленно набираю высоту. Машу ему рукой. Он машет в ответ.
Я поднимаюсь вверх над рекой, и передо мной открывается вид на всю ярмарочную площадь. Генераторы похожи на толстых жаб, дымящихся в темных углах за аттракционами. В кабинке позади моей — точнее, ниже моей — девчонки делают вид, что им страшно, хотя карусель еще толком и не разогналась. Одна даже кричит: «Ааааа, черт, не так быстро!» Достигнув вершины я вижу слово «ДЭВИС», выложенное стробоскопическими лампочками на крыше аттракциона с гоночными машинками. Машу папе. Он машет мне.
Из будки, как из полицейской рации, доносится голос дежурного:
— Готовы?
Радиотранслятор искажает его голос. Служащий говорит на кокни[18].
— Да! — отвечаю я.
— Не слышу, — говорит он. Он стоит за тонким пластиковым окошком. — Го-то-вы?
— Даааа! — кричу я.
Он жмет на кнопку. Колесо разгоняется, люди начинают визжать. Оказавшись внизу, машу папе. Тот шутливо кусает ногти, точно умирает от страха.
Колесо набирает скорость. Моя кабинка начинает раскачиваться как колыбелька. По радио передают «Ритм — это танцор». Девчонки орут. Я вижу, что папа уже отвлекся на аттракцион, где удочкой достают пластиковые колечки.
Колесо разгоняется. Моя кабинка вращается вокруг своей оси. Думаю о таблетках, которые я принял — они прыгают в животе как мячики в лотерейном автомате. Представляю, что у меня в мозгу накапливается серотонин, и по очереди мысленно рисую пять лотерейных автоматов: «Артур», «Гиневра», «Ланселот», «Мерлин» и «Галахад»[19]. У меня на губах появляется улыбка умалишенного.
— Круто! — ору я.
Центробежная сила прижимает меня к сиденью. Взлетев наверх, вижу, что прожекторы на поле для регби и крикета в школе Святой Елены включили, и эти квадраты белого света, висящие в воздухе, похожи на порталы в другое измерение. Огни гипнотизируют меня. Квадратики продолжают светиться в моих глазах и когда я ныряю вниз. Я скольжу на прохладном металлическом сиденье и ударяюсь грудью о планку. Закрываю глаза, и передо мной растекаются пятна в форме зефира. Желудок выкидывает фортель. Я вслушиваюсь в это опьяняющее ощущение; мои синапсы счастливы. Открываю глаза.
— Йохууу! — кричу я, ветром проносясь мимо служащего с клочковатой бородкой. Он смотрит в никуда со скучающим видом и держит в кулаке полотняный мешочек с медяками.
Когда я снова начинаю подниматься, чувство блаженства становится невыносимым. Взмывая, вижу прожекторы боковым зрением; они как звездочки перед обмороком. Мне кажется, что у меня растет голова. А она и так немаленькая. Чувствую, как она раздувается, словно кто-то тащит меня за все волосы сразу. Из соседних кабинок доносятся искренне довольные крики девчонок, мальчишек и взрослых.
Когда я взлетаю, а потом ныряю, шее становится тяжело удерживать голову. Наверное, так чувствую себя алкоголики. Опускаю голову на металлическую планку.
Кричат все. Я думаю, что они, как и я, воображают, будто винты, на которых держатся их сиденья, постепенно раскручиваются. Они представляют, как их красную кабинку отбрасывает, словно крикетный мяч, и, мелькнув в свете прожекторов, она проносится над ярмаркой, а сидящие в ней люди машут ногами. И когда им кажется, будто они уже падают (на вагончик с жареными поросятами), оказывается, что худшее уже позади и очередной круг пережит. Несколько секунд — по пути наверх, в нижней трети колеса — люди чувствуют себя в безопасности. Именно тогда они начинают одновременно смеяться и визжать.
Я проношусь мимо шестичасовой отметки и снова взлетаю; я так рад, что меня не расстраивают мысли о смерти. В животе проходят гимнастические номера: кувырок вперед, колесо, сальто. Я близок к экстазу.
Перед самой вершиной кабинка ненадолго переворачивается, и я падаю вниз. Рот открывается, язык пребывает в невесомости. Мой IQ в состоянии свободного падения. До тех пор, пока я снова не взмываю вверх.
Пролапс. Это слово означает выпадение, обычно органов. Чипс как-то показал мне снимок из Интернета: пролапс прямой кишки, то есть протрузия слизистой оболочки через анус. Это выглядело как обезьяний мозг. Один из способов определить, что у меня плохое настроение, — это если мне становится противно смотреть на интернетовские фото вензаболеваний, сломанных ног футболистов, детей, обожженных напалмом.
Я достигаю зенита и тону. Девчонки в соседней кабинке по-прежнему смеются. Одна визжит:
— Заткнись ты, я в туалет хочу!
Мой слух рассеивается. Во рту вкус крови. Я слабо хватаюсь за держатель. Перестаю различать подъемы и спуски. Кричу, но только по инерции. Крики из других кабинок становятся редкими и менее убедительными. Пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь неподвижном: в будке управления аттракционом сразу два человека, они разговаривают. Слышу, как тошнит мужчину с низким голосом. Я концентрируюсь на своем теле. Мои виски опухли. Я чувствую форму мозга внутри черепа, я мог бы нарисовать его контур.
— О боже! — опять кричит одна из девчонок. После нескольких витков они единственные, кому еще весело. Слышится их истеричный смех.
С потолка моей кабинки на свободное место рядом, на мою ладонь и предплечье капает жидкость. Различаю два запаха: бензина и аммиака. Поднимаю голову и смотрю сквозь металлическую сетку на кабинку вверху. В ней два бесцветных овала, прижавшихся друг к другу. Жидкость просачивается сквозь пол их кабинки Часть разносит ветром, часть падает на потолок моей кабинки. Тут я понимаю, что это не просто овалы, а голая задница. Моя кабинка вырывается вперед, жидкость стекает по сиденью и попадает в следующую, кабину.
— Господи! — говорит одна из девчонок.
Парурезис — боязнь мочеиспускания в общественных местах.
«Орбита» становится похожей на водяную мельницу из ботанического сада. Я кладу лоб на металлический поручень и жду, пока колесо остановится. Концентрируясь, я визуализирую свои внутренние органы. Легкие похожи на свернутые пакетики с овсяными хлопьями. Сердце — мокрый теннисный мяч. Желудок — украденная сумочка. Позвоночник — пирамидка из деревянных кирпичей.
В конце концов аттракцион выключают, в том числе свет, музыку и освещение на площадке. Мы медленно останавливаемся; двое по-прежнему пронзительно кричат. Аттракцион снова включают: огни мигают и гаснут. Нас постепенно спускают на землю, по одной кабинке.
Когда я выхожу, мужчина с короткой прямой челкой кладет мне в ладонь однофунтовую монету. Кажется, что стоишь на водяном матрасе. Так, значит, вот оно, счастье. Понятия не имею, каково будет снова стать нормальным.
Сидя на гравии, смотрю, как выходят две девчонки, у одной на штанах мокрые следы.
— Прицел сбит, — говорит папа самому себе.
Присогнув колени, он смотрит через прицел маленькой винтовки. Рядом вывеска: «Беспроигрышный тир». Он делает шаг назад, чтобы оценить расстояние, и замечает, что я стою у него за спиной.
— Ты уже здесь! Понравилось?
— Было здорово, — отвечаю я.
Он возвращается к ружью и смотрит в дуло правым глазом.
— Одного мужика вырвало, но ни на кого не попало, — сообщаю я.
— Повезло, — прищурившись, бормочет папа.
Он, наверное, думает, что «Орбита» всегда крутится пять минут. Что это даже выгодно — пять минут всего за фунт.
Папа стреляет и попадает чаще в красную зону бумажной мишени и только иногда — в толстую черную линию, отделяющую красную выигрышную зону от белой, где не получаешь ничего (точнее, только значок).
— Ура! — радуется папа.
Хозяин аттракциона, до сих пор неприметно сидевший на табуреточке, встает, чтобы осмотреть мишень.
— Все-таки попал, — сообщает папа, поворачиваясь ко мне.
На хозяине пуховик на молнии, довольно уютный на вид.
— Извините, вы все-таки не целиком в красную зону попали. Должно быть точно в красное. Не повезло.
Папа наклоняется, чтобы поближе рассмотреть мишень, и чуть приоткрывает рот.
— Ладно, — соглашается он, — ничего страшного.
Мужчина берет ведро, на котором золотой краской написано «Беспроигрышный тир», и, встряхнув его содержимое, протягивает папе. В ведре полно значков в виде красно-белых мишеней. Думаю, их придумали для того, чтобы владельцы других аттракционов сразу видели неудачников. Папа улыбается хозяину и поворачивается ко мне.
— Хочешь значок? — предлагает он.
— Нет, благодарю, — отвечаю я.
Папа выглядит расстроенным.
— Спасибо, не надо, — обращается он хозяину тира.
Я пытаюсь представить, что бы он сказал, если бы я оказался на его месте.
— Беспроигрышный тир, но только для хозяина тира, — отпускаю шутку я.
Папа смеется. Это непохоже на его обычный смех, но все же. Он наклоняется: на гравийной дорожке лежит плюшевый кит.
— Выиграл в аттракцион с рыбалкой, — говорит он и протягивает игрушку мне. — Извини, были только киты и крабы.
Зал с игровыми автоматами — временная постройка с низким потолком — чем-то похож на разборную классную комнату. Стены и потолок выкрашены в черный цвет.
Таща папу за собой, с безразличием прохожу мимо «Риджрейсера», «Уличного бойца 2 турбо», «Смертельного поединка» и «Пакмана» и направляюсь прямиком к «Электрошоку», точной копии электрического стула. Для него выделили целую стену. Он похож на огромный дубовый трон. Над спинкой настоящий вольтметр, отражающий продвижение к конечной цели —13,2 вольт.
— Вот, пап. Хочу, чтобы ты попробовал, за мой счет, — предлагаю я. — Только надо продержаться до конца, а то, считай, деньги выбросили.
Повсюду висят предупреждающие знаки: «Высокое напряжение», «Осторожно: провода под напряжением». Есть даже знак на валлийском с картинкой человечка, которого бьет током: «Опасно/Перигл».