— Вот, теперь у тебя есть своя, — сказал он ей. Я слышал, как книга с грохотом приземлилась на мамин стол.
Через несколько месяцев, когда мама уехала на конференцию, я положил его старую энциклопедию на лестницу у двери своей спальни. Мне хотелось, чтобы он ее нашел. Я раскрыл книгу на страницах 112–113 на определении когнитивного диссонанса.
Когнитивный диссонанс — состояние, впервые описанное психологом Леоном Фестингером в 1956 г. в связи с его теорией когнитивного соответствия. Когнитивный диссонанс — это состояние конфликта понятий.
Понятие — это, грубо говоря, мысль, убеждение или мнение.
Теория когнитивного диссонанса говорит о том, что противоречащие понятия являются движущей силой, побуждающей человеческий ум к приобретению или изобретению новых мыслей или к изменению существующих; убеждений с целью сгладить противоречие понятий (диссонанс).
Папа прочел это определение и тихо, без лишний замечаний поставил книгу обратно в мой книжный шкаф.
На прошлый день рождения папа купил мне карманный толковый словарик Коллинза. Только вот поместиться книжка могла лишь в специально сшитый для нее карман.
На прошлое Рождество (папе свойственно дарить одно и то же, если он чувствует, что угадал с подарком) он купил мне кроваво-красный толковый словарь Роже, отчего мой рождественский носок стал квадратным. Всегда держу под рукой толковый словарик, разглядывая из окошка соседей по улице.
Живу я в комнате под крышей в доме, отчасти принадлежащем моим родителям и отчасти — банку. Это трехэтажный дом с террасой, на крутом холме — на полпути между подножием и вершиной. Наш район называется Маунт-Плезант. В Викторианскую эпоху улицы прокладывали так, чтобы окна всех домов смотрели в одну сторону — на залив. Родители говорят, что из окошек моей комнаты потрясающий вид, но я как-то равнодушен к панорамам.
Наш город Суонси[2] имеет форму амфитеатра. Ратуша похожа на зрителя в первом ряду, а башня с часами — на его дурацкую шляпу. Из родительской спальни на первом этаже папа любит смотреть, как из-за маяка выплывает паром до Корка и медленно тащится в залив. «Вот и Корки», — говорит он, как ведущий телевикторины, представляющий нового участника.
Мне же нравится смотреть из окна на задние дворы домов на Гроувлендс-террас. По-моему, я прекрасно разбираюсь в характерах людей. Вот, к примеру, семейка из тринадцатого дома — зороастрийцы. А у уродливой старухи из четырнадцатого трискайдекафобия. Она боится числа «13». Дядька из пятнадцатого — живодер, что бы там кто ни говорил. И наконец Эндрю Годдард из дома номер шестнадцать — опытный доктор с пансексуальными наклонностями и маниакальный лжец.
Воскресенье. Мы с папой поехали на свалку. На самом деле это обычная парковка, заставленная вагонетками, дробилками и большими грузовыми контейнерами. Небо серое как бетон. Пахнет пролитым пивом, уксусом и землей. Я кидаю винные бутылки за колючий куст. Свалка похожа на массовое захоронение, а все эти зеленые бутылки — на евреев. Коричневые и прозрачные тоже есть, но их не так много. Отточенными движениями гестаповского офицера я беру еще одну бутылку, из коробки. Скоро их тела раздавят, переработают и пустят на дорожный стройматериал.
— Оливер, мы хотим тебе кое-что сказать, — говорит отец и бросает картонную коробку с садовым мусором в лягушачье-зеленый измельчитель. В отличие от доктора, когда папа говорит «мы», он имеет в виду «мы с мамой», потому что от нее никуда не денешься.
— Кто умер? — спрашиваю я и, прицелившись, швыряю бутылку из-под бургундского.
— Никто не умер.
— Вы разводитесь?
— Оливер!
— Мама беременна?
— Нет, мы…
— Меня усыновили?
— Оливер! Пожалуйста, помолчи!
Не могу поверить, что он это сказал. Я давлюсь от смеха. У папы растрепанный вид, он весь покраснел, сжимая в руках размокшие газеты. Я еще долго смеюсь, хотя уже не смешно. А потом папа говорит такое, что мне сразу становится не до смеха. К этому я был совсем не готов.
— Мы с мамой решили, что нам нужен отпуск. И купили путевку на пасхальные каникулы. Мы едем в Италию, — произносит он.
Деликт
На собрании мистер Чекер провозгласил, что это лучшие годы нашей жизни. Якобы наши самые яркие воспоминания формируются именно в школе.
В конце собрания он показал нам вырезку из «Ивнинг пост». И пояснил:
— Бигль, собака Зоуи Прис, получил звание лучшего на «Крафтсе»[3], победив восемь тысяч конкурентов. — Мистер Чекер заставил Зоуи встать, пока мы хлопали, поздравляли ее и смеялись.
Зоуи не самая жирная девчонка в школе; Мартина Фриман куда толще. Если обозвать Мартину жиртресткой, она прижмет вас к стене и схватит за яйца. Но в этом сезоне самой жирной провозгласили Зоуи. Когда ее называют жиртресткой, она убегает и пишет об этом в своем дневнике. У нее короткие темные волосы и идеальная кожа цвета парного молока. А губы всегда влажные.
Лучший способ издеваться над людьми — ударить по самому больному. Мой друг Чипс как раз любит так поиздеваться.
Общеизвестный факт: последний учебный день всегда праздничный, даже если это конец четверти; в этот день отменяются все правила. Тропинка к пруду на школьном дворе идет через рощицу больных дервьев, заросли крапивы и кладбище сдутых футбольных мячей. Чипс имитирует важную походку собачьего инструктора, ведя Зоуи за собой. Вместо собачьих лакомств он бросает на землю карандаши из ее пенала.
— Хорошая девочка, — хвалит ее Чипс, швыряя через голову маркер. Ему уже удалось хорошо выдрессировать ее.
У него выпуклый, ребристый череп с отчетливыми контурами.
В хвосте иду я, Джордана и Эбби. Мы глазеем на зад Зоуи, когда та наклоняется, чтобы поднять карандаши. На ней брюки.
— Вперед, — подбадривает Чипс и бросает ластик, который отскакивает от земли и оказывается вне пределов досягаемости.
— Хватит! — кричит Зоуи. Жертвам всегда не хватает воображения. На вымощенную камнем дорожку падает транспортир. Рубашка у Зоуи стала прозрачной от пота, и через ткань видна обложка ее дневника.
— Ну все уже, жиртрестка, почти пришли. — Чипс вытряхивает из пенала набор цветных карандашей.
Мы оказываемся у маленького вонючего пруда, заросшего зеленой ряской. Утонувший теннисный мяч, затянутый водорослями, но по-прежнему флюоресцентно-зеленый, сияет под водой, как сгусток слизи. Кромка пруда выложена булыжником; по обеим сторонам разрослись высокие кусты ежевики, так что вдоль бережка уже не прогуляешься. Чипс встает с краю, чуть приоткрыв рот; у него ярко-красный язык. На верхней губе — маленький темный шрам, похожий на почти зажившую царапину. Левой рукой Зоуи прижимает спасенные карандаши к груди, правой — тянется вперед, к Чипсу, который машет пеналом над водой.
— Отдай! — кричит она.
— Хорошая собачка. Перекувыркнись!
Когда дразнишь кого-то, главное — проявлять солидарность. Не знаю, кто первый из нас кладет руку на спину Зоуи — это мог быть кто угодно, — но как только это делает один человек, остальные тут же следуют его примеру. Золотое правило забияк.
Я чувствую ребристый край лямки ее лифчика и тепло, исходящее от кожи, и моя ладонь, — наши ладони — толкают Зоуи. Она падает, но не как обычно падают в воду, пузом вниз, а вытянув одну ногу, точно хочет оттолкнуться от ряски. Потом кроссовка на ее правой ноге упирается в дно пруда, глубина которого всего двадцать сантиметров. На секунду мне кажется, что она так и зависнет, балансируя на одной ноге, — толстозадая балерина. Но она поскальзывается и падает на попу в мелкую жижу. Линейка, ластик, ручки и карандаши плывут и густой трясине. Мы все горды собой. Когда Зоуи начинает плакать, с измазанной зеленой жижей рубашкой, а ее карандашики медленно идут ко дну, мы понимаем, что это и есть одно из тех ярких воспоминаний детства, о которых толковал мистер Чекер на утреннем собрании.
Автаркия
Мама стоит у калитки и говорит с водителем через приспущенное боковое стекло. Объясняет — по-итальянски — почему плохо говорит на итальянском языке. С улыбкой сообщает окну, что из «Галлеса»[4]. Мама обожает, когда у нее интересуются, как проехать туда-то и туда-то.
— Наверное, подумали, что я местная, — вздыхает она и возвращается за каменный столик. Легкий загар подчеркивает маленькие морщинки вокруг глаз и рта. Мы с родителями в окрестностях Барга в Тоскани, на арендованной вилле. Сидим на улице, в патио, выложенном терракотовой плиткой, и смотрим на речку и высохший виноградник в раскинувшейся внизу долине. В Италии тепло, но не слишком. Родители любят ездить в туристические места в несезон. Так им кажется, что они не такие, как все.
В машине по дороге в аэропорт Хитроу они разговорились из-за денег. Мои родители не спорят, а только разговаривают. Меня это доводит просто до белого каления.
Они обсуждали, сколько денег перевести в дорожные чеки. Дорожные чеки — это такой способ сообщить всему миру, что ты заранее ожидаешь ограбления в путешествии. Все равно что перейти на другую сторону улицы, завидев взрослых мальчишек, попыхивающих у газетного киоска.
Они так и не пришли к общему мнению насчет цен в Тоскани. Папе там все казалось дорого, маме — не очень. Дебаты возобновились сегодня в мясной лавке, отец заявил, что баранина дороговата; мама возразила, мол, совершенно нормальная цена. Как бы то ни было, завтра мой пятнадцатый день рождения, поэтому мы едим то, что я люблю: свеклу, йогурт, картофельное пюре с тертым сыром и бараньи отбивные, сколько бы они ни стоили. С кровью.
Я слушаю, как они обсуждают своих друзей и коллег по работе. Пытаюсь дать им понять, что мне скучно, поворачивая голову с нарочитым вниманием от одного к другому, точно мы на заседании в верховном суде. Для большинства коллег у них есть прозвища: Гном, Королева Анна, Свинтус. Свинтус — это мамин начальник.