Я не открываю глаза и концентрируюсь на том, что пытаюсь определить вес своего черепа. И тут на меня нисходит чувство невесомости. Он тащит меня куда-то. Я как ребенок в его сильных руках. Он собирается утопить меня в ванной.
На мне лента, как на победительнице конкурса красоты, надетая на манер ремня безопасности. Она впивается мне в ключицы. Слышу звук водопада. Высовываюсь в открытое окно; из уголка рта льется слюна, и падает в темноту. Язык похож на ломтик зернового хлеба недельной давности. Думаю, Грэм тащит меня куда-то, чтобы избавиться от тела. Хочет скормить диким лошадям, обитающим в Гоуэре. Выпитый алкоголь плещется в желудке. Мысли путаются. Я готов обмочить штаны.
Глаза сверкают в свете фар. У обочины стадо довольных овец абсолютно ни о чем не подозревает.
Тело пронизывает спазм. Рвота поднимается вверх по пищеводу и, прорвав плотину, попадает в рот. Высовываю голову в окно, но блевотина не бьет фонтаном. Она стекает по подбородку и по капле уносится в ночь. Во рту металлический вкус.
Грэм молчит. Машина замедляет ход, затем останавливается у обочины на траве. Двигатель замолкает. Выключаются фары. Он собирается избавиться от тела. Чувствую, как отстегивается ремень. Опускаю подбородок на окно машины. Грэм включает свет. Слышу открываемой двери. Пошел за лопатой, наверное. Пора делать ноги. Нащупываю ручку, чтобы открыть дверь. Дергаю за нее, но дверь заперта. Он запер меня. Я в ловушке.
Он стоит на траве у окна с моей стороны. Пытается открыть дверь. Она не поддается. Он просовывает руку в салон рядом с моей головой и отпирает дверь.
— Осторожно, — предупреждает он.
Грэм снова дергает за ручку, и на этот раз дверь с щелчком поддается.
Я сидел, навалившись на открывающуюся дверь, и потому упал к ногам Грэма. Сопротивляться не пытаюсь. Он хохочет. Смехом злодея.
— Иди ты, — бормочу я и встаю на четвереньки.
— Еще что-нибудь скажешь? — Злодеи так не разговаривают.
Чувствую очередной рвотный позыв; горло сжимается, и жидкая блевотина выплескивается наружу. Слезы так и льются из глаз.
Грэм делает шаг назад. Надеюсь, мне удалось забрызгать ему ботинки.
— Ну вот, — говорит он.
Жду, когда он ударит меня по голове лопатой.
— Давай-ка еще разок, — говорит он.
Мои плечи вздрагивают, и еще одна ревущая, сотрясающая все тело волна рвоты, пульсируя, продвигается вверх по пищеводу и выплескивается наружу.
— Все? — спрашивает Грэм.
Я плююсь на траву и вытираю рот рукавом. Во рту вкус энергетического напитка и чистящего средства.
— Все, — отвечаю я.
Сев на колени, смотрю на него сквозь пелену слез. Он похож на привидение.
— Я долго придумывал разные способы, как тебя убить, — заговариваю я.
Он протягивает мне руку. Я даю ему левую, потому что она больше запачкана рвотой. Он молча помогает мне подняться на ноги. Когда мои глаза наконец высыхают, мы уже проезжаем автомастерскую в Верхнем Киллае[32]. Голова уже кружится меньше, но во рту до сих пор вкус такой, будто я насосался старых медяков.
Смотрю на Грэма; мой злейший враг сидит за рулем. Если он не собирается выбросить мое бездыханное тело на свалку, остается одно: он везет меня в полицейский участок. Вид у него совершенно безмятежный, он полностью контролирует ситуацию. Я не в состоянии сформулировать какой-либо разумный аргумент.
— Прошу Тебя, Господи, только не в полицейский участок, — бормочу я, делая Грэму комплимент, действующий на подсознание.
— Не волнуйся, Оливер. Я везу тебя домой. — Наверное, он говорит метафорически.
Проезжаем мимо моей школы — ворота заперты, парковка пуста. Испытываю слабые эмоции.
— Думаю, будь я твоем возрасте, сделал бы то же самое. — Грэм разговаривает со мной. Я вдруг вспоминаю что он нес меня к машине, как ребенка. И помогал застегнуть ремень.
Мы проносимся мимо забегаловки, отделения банка спортивного магазина. Мой рот по-прежнему выделяет много слюны. Я глотаю.
— Ты все еще собираешься трахнуть мою мать? — спрашиваю я.
— Никогда не собирался, Олли, — отвечает он.
Он ведет машину очень осторожно.
— Вранье, — обрываю его я.
Он не опровергает мои слова. Уголки его губ опускаются. Решаю заключить с ним сделку.
— Можешь собираться сделать это сколько угодно, — предлагаю я, — до тех пор пока мысли не перейдут в действия.
— О’кей, — отвечает он. Меня это удивляет.
Мы приближаемся к церкви Святого Иакова, где он учит маму капоэйре. Грэм сворачивает на нашу улицу и останавливает машину.
— Ну вот, — произносит он.
Я смотрю на него. Он на меня. Мы с Грэмом смотрим друг на друга так пристально, как разве что парень и девушка, которой он делает предложение.
— Твои родители мне очень дороги, — говорит он.
Грэм симпатичнее моего отца. Его шрам на самом деле ему идет. У него крепкая фигура, на него хочется опереться, как на дерево.
— Ты просто пытался их защитить, — рассуждает он.
Я хотел бы иметь такого мужа, как Грэм. Он создан для того, чтобы заботиться о людях. Я пьян и расчувствовался. Он прав.
— Извините, — прошу прощения я.
— Ничего, — успокаивает он.
Грэм выходит из машины и направляется к моей двери. Вытаскивает меня, точно я жертва ужасной автомобильной аварии. Мои ноги обмякли и стали бесполезными. Он кладет мою руку себе на плечо и помогает пройти по дорожке; понятия не имею, куда он меня ведет. Но он говорит, что я дома.
— Давай, сынок, — произносит он, подхватывая меня за подмышки. Жаль, что я не его сын.
Грэм тащит меня вверх по ступенькам, как марионетку, и мои ноги ударяются о бетон. Он прислоняет меня к зеленой двери — нашей входной двери. Мои ноги едва могут сохранять меня в вертикальном положении. Прислоняю голову к деревянной поверхности.
Я мог бы уснуть прямо здесь. Закрываю глаза.
Чья-то рука лезет в карман моих джинсов и принимается шарить рядом с пенисом. Вспоминаю Кейрона. Я сам напросился.
Грэм достает из кармана мой бумажник и ключи на цепочке. Вставляет ключ в замок, но не поворачивает. Я оказываюсь пристегнутым к собственной входной двери.
Грэм говорит, что проблема исчерпана. Пусть она останется в прошлом. Он неправ, отвечаю я, проблема никуда не делась. Грэм держит меня за подбородок, приподнимает мне веко большим пальцем и очень долго смотрит мне прямо в глаз. Потом говорит, что я еле на ногах стою, и отпускает мою голову. Он приказывает мне подождать, пока принесет мой рюкзак из машины Грэм — мой шофер и носильщик. Он спрашивает, понял ли я его, и исчезает.
Я поворачиваюсь и смотрю на море. Корки не видно.
Из-под края занавески в гостиной просачивается свет. Поворачиваю ключ в замке и наваливаюсь на дверь. Она распахивается, и я влетаю вместе с ней.
Родители все еще не спят; они сидят на лестнице в полутемной прихожей, согнув колени; у обоих в руках по бокалу красного вина. Единственный источник света — лампа в гостиной. Я вытаскиваю ключ из двери и, еле держась на ногах, вваливаюсь в коридор; они поднимают головы и улыбаются.
— Вот ты где, — произносит мама; голос у нее ничуть не встревоженный. — Мы волновались.
Гляжу в гостиную: на кофейном столике четыре пустых бутылки вина и три пачки из-под чипсов.
— Пришлось выпить пару бокалов, успокоить нервы. — Папа снова шутит; он улыбается, лицо раскраснелось. Его лицо всегда такого цвета на свадьбах и днях рождения.
Я замечаю, что они оба улыбаются, а выражение моего лица не видно при романтическом освещении.
— Ну и воскресенье у нас выдалось, — рассказывает мама. — Мы с твоим папой поссорились, а потом напились. — Она кладет голову ему на плечо.
Я прислоняюсь к стене.
— Но мы уже помирились, — продолжает папа.
— Спросите меня, где я был, — предлагаю я.
— Мы все прояснили, — добавляет он.
— У Грэма Уайтленда.
— Оливер? — папа не понимает.
— Принес ему благую весть о том, что у него скоро появится ребенок.
— Оливер, ты пьян и не ведаешь, что несешь, — сердито говорит папа, точно я ему все настроение порчу.
На его рубашке расстегнуты три пуговицы.
Люк угольного погреба скрипит; на крыльце слышны шаги.
— Грэм? — зовет мама.
Тут я понимаю, что Грэм зашел в дом вслед за мной, потому что у папы на лице вдруг появляется совсем другое выражение.
— Оливер, что ты наделал? — бормочет папа. Я в нем разочарован. Есть столько более крутых вещей, которые он мог бы сказать, например: «Грэм, если ты еще хоть раз тронешь мою жену своими экологически чистыми руками, я сделаю тебе массаж лица кулаком!»
— Все в порядке, ребята, — говорит Грэм. — Я встретил Оливера около своего дома.
— Оливер! И ты пьян! — пьяно визжит отец, что, по-моему, несколько лицемерно.
Мама выпрямляется. Она накрашена. Ее волосы безупречны.
— Ты привез его из Порт-Эйнона? — спрашивает она Грэма.
— Послушай… послушайте, Оливер в порядке. Я в порядке. Вот его вещи.
— Оливер, это неприемлемо, — выпаливает папа. У него сердитый голос, но он как будто читает по бумажке. — Грэм вез тебя в такую даль.
— Ничего, — успокаивает его Грэм. Он все еще стоит позади меня.
Я чувствую сквозняк от входной двери.
— Я сделаю кофе, — заявляет папа, будто это имеет какое-то значение.
— Я вломился к нему, — встреваю я.
— Что? — Папа встает. Какого же он маленького роста, оказывается.
— И выпил его бренди двадцатилетней выдержки, — продолжаю я.
— Грэм… он что-нибудь натворил? — спрашивает мама.
— Все в порядке, — устало повторяет Грэм.
— Я разбил его хипповскую скульптуру. И окно. И продырявил грелку, которая, кстати, имеет форму сердца.
Я поворачиваюсь к Грэму лицом. Он стоит в дверном проеме, облокотившись на ковбойский манер, в одной руке держит мой рюкзак, похожий на оторванную голову. Его рот слегка приоткрыт. Он действительно выглядит усталым. На нем черная спортивная кофта, синие джинсы и ботинки. У ботинок дюймовые каблуки.