– Эй, ты меня слышишь, друг?! Вставай, не бойся, мы больше не будем стрелять…
Кремер, уже подобравший на всякий случай винтовку одного из своих незадачливых охранников, но так еще и не сделавший ни одного выстрела, вдруг сообразил, что кричат-то с той стороны по-немецки и кричат, обращаясь, похоже, именно к нему, штурмбаннфюреру СС Вальтеру Кремеру…
«То-то по мне вроде бы ни разу и не выстрелили… “Свои”?! Да ну, бред, – откуда здесь немцы?!..А вдруг и вправду какой-нибудь десант? Ну что, надо подниматься – если не угрохали до сих пор, то теперь… Это что же у нас получается… А ведь они и на патруль напали, похоже, именно из-за меня! Ладно, попробуем… Не лежать же тут теперь до скончания века – смешно! А то дядьки осердятся и век-то могут здорово укоротить… Ну, раз-два-три…» – Кремер так же по-немецки попросил неизвестных «друзей» не стрелять и медленно поднялся, не выпуская винтовки из рук, – и было в этом жесте гораздо больше чисто самурайского желания «сохранить свое лицо», чем какая-либо серьезная угроза «новым друзьям»…
Из развалин выскочили несколько человек и устремились к расстрелянной машине. В первую секунду при виде освободителей с замотанными лицами, обряженных в какие-то живописные лохмотья, Кремер подумал: «Какие-то оборванцы…» Но уже в следующее мгновение, увидев пару голов в каких-то азиатских чалмах и командира группы в некоем подобии британского мундира, перетянутого ремнями и с раскладным маузером в руке, нашел другое, более подходящее определение: «басмачи»… Несмотря на всю неопределенность и возможную опасность ситуации, Кремер не смог удержаться от улыбки, представив всю эту фантасмагорию со стороны: средневековые пыльные руины, басмачи и штурмбаннфюрер СС пусть и в потрепанном, но все же в настоящем мундире с настоящими знаками различия и наградами! Веселая компания, нечего сказать…
– Господин штурмбаннфюрер, вам больше нечего опасаться – вы среди друзей! – важно кивнул командир «басмачей» и, уважительно глянув на железный крест «спасенного», озабоченно добавил: – Нам пора уходить! В любую минуту могут нагрянуть эти чертовы англичане вместе со своими черномазыми индусами… Идемте!
Тут внимание командира привлек новый тяжелый вздох раненого индуса – «предводитель басмачей» брезгливо дернул щекой и сделал небрежный знак одному из своих бойцов. Тот коротко кивнул и, наклоняясь над раненым, деловито полоснул ножом – индус мгновенно обмяк и затих…
– Далековато он забрался от своего Индостана – его чумазой душе придется до-олго лететь в их обезьяний рай… – едко усмехнулся командир и вновь почтительно обратился к освобожденному эсэсовцу: – Идемте, герр штурмбаннфюрер! С этой минуты вы – мой почетный гость…
23
Утомившееся за долгий день море катило свои пологие волны устало, набегая на песчаный берег лениво, без веселого азарта – возможно, где-то на океанских просторах ветер, рождавший штормовую кутерьму и могучие волны, тоже прилег отдохнуть; а может быть, все дело было в вечернем отливе, угонявшем огромные массы воды в открытое море и обнажавшем черные зубья рифовых скал, у подножия которых и в эти часы в мелкие брызги разбивались соленые волны, но сейчас все это напоминало скорее небольшое волнение, чем яростную, с пеной, брызгами и грохотом, дневную драку водной стихии с камнем…
Сначала на поверхности воды взбурлил, надуваясь и с шумом лопаясь, большой пузырь воздуха, затем резко вынырнул, выскочив из-под толщи воды почти по пояс, один человек, потом еще, еще и еще… Словно стеклянные поплавки от рыбачьих сетей заколыхались на темной морской глади, только вот «поплавки» были не прозрачно-светлые, а сплошь черные.
Да и плавали «поплавки» не в ряд, как им положено, а сгрудились вокруг надувного спасательного плотика, на овальных бортах которого, несмотря на сгущавшуюся тьму южной ночи, вполне отчетливо виднелись японские иероглифы, которые можно, конечно, легко спутать с китайскими, но никак уж невозможно принять их за латиницу, кириллицу или изящную арабскую вязь.
…В первые мгновения после грохнувшего в закрытом отсеке взрыва Накамура до тянущей боли в мышцах сжался в комок и был почти уверен, что всем им «крышка». Наверное, нечто похожее испытала бы глупая крыса, по неосторожности умудрившаяся забраться в котел литавров перед концертом и вдруг до смертельного ужаса перепуганная и оглушенная первым ударом «колотушки» о туго натянутую кожу! Несмотря на то что капитан, перед тем как дернуть бечевку, привязанную к кольцам гранат, прижался одним ухом к толстенной стальной переборке, а свободной рукой прикрыл глаза и попытался плечом хоть как-то прикрыть и второе ухо, грохнуло так, что вместо втайне ожидаемого «ура, спасены», в первую очередь мелькнуло отчаянно-безнадежное «конец…». Но уже в следующую секунду, когда из распахнутого взрывом люка хлынул мощный поток воды, Накамура, чувствуя, как в груди вспыхивает огненный шар ликования и надежды, понял, что судьба подарила им тот самый единственный шанс на спасение, о котором они только что молили всех известных и неизвестных им богов! Через минуту все четверо уже колыхались на волнах, придерживаясь за резиновый плотик, на котором предусмотрительно были уложены аварийные запасы пресной воды, немного продуктов, кое-какие медикаменты и оружие – винтовка, пара автоматов и ручной пулемет… О боги, какое это, оказывается, счастье – просто дышать полной грудью! Дышать этим неповторимым морским воздухом, жить, ощущая свое сильное, живое тело, и видеть над собой темнеющее южное небо с первыми, самыми крупными и яркими звездами… Жить!..
На недалеком берегу не было видно ни единого огонька и не слышалось ни голосов, ни собачьего лая, хотя Накамура точно помнил, что, судя по карте, где-то здесь, рядом, должна быть рыбацкая деревушка.
«В деревне нам конечно же ни под каким видом появляться не стоит: местные живо позвонят в полицию или в военную комендатуру… – Капитан плыл довольно быстро, но осторожно, стараясь не издавать предательских всплесков, загребая левой рукой и придерживаясь правой за плот. Рядом так же неслышно плыли остатки многочисленного экипажа несчастной «Сен-Току». – Значит, нужно уходить правее, там вроде бы какие-то необитаемые места есть, гористые и поросшие лесом… Вроде бы… Довольно-таки ненадежный ориентир, но другого-то выхода нет! Не пойдешь ведь в деревню и не попросишь проводника, который помог бы добраться в какую-нибудь Турцию – там тоже ведь «союзники великого рейха», чтоб его вместе с фюрером-собакой водяной в болото утащил! Да и далековато до Турции… Так, а это что там такое?… Дьявол меня разорви, да это же…»
Запрокинув бледное лицо в обрамлении оранжевого спасательного жилета к ночному небу, в волнах преспокойненько болтался не кто иной, как корветенкапитан Хейтц, дружок этого поганого эсэсовца, пустившего на дно «Сен-Току»! Первым порывом полковника Накамура было желание выхватить из ножен холодный клинок кортика и раз за разом всаживать не знающую жалости сталь в этого «настоящего моряка», прибывшего на борт подлодки вместе с изменником-диверсантом, но уже в следующее мгновение капитан остыл… Нет никаких доказательств, что они были заодно. Да и не стал бы этот проклятый штурмбаннфюрер стрелять в своего, а ведь корветенкапитан был тогда с ним в рубке! И эсэсовец положил там всех до единого! Хотя… черт его знает, какое задание он получил от своего поганого Гиммлера! Ладно, сейчас проверим, жива ли еще эта крыса, а потом решим…
Японцы бесшумно подплыли к Хейтцу, Накамура со знанием дела приложил заледеневшие пальцы к сонной артерии корветенкапитана и знаком приказал своим матросам затащить того на плотик – корветенкапитан Хейтц был без сознания, но несомненно жив… Все так же стараясь не производить ни малейшего шума-всплеска, группа поплыла дальше вдоль недалекого берега…
Человечеству давно известна уже набившая оскомину истина: «Все тайное становится явным!» Молодой паренек прогуливается с любимой девушкой по ночной, кажущейся вымершей деревне без единого огонька – только звезды подсматривают, как ошалевшие от счастья влюбленные целуются под раскидистой горьковато-душистой черемухой, и только птицы, прерывая свои заливистые трели и посвисты, затаив дыхание, подслушивают, какие слова он шепчет ей в эту волшебную теплую ночь… Но ясным солнечным утром ошеломленный мальчишка вдруг слышит, как на лавочке у сельского магазина бабки азартно, со знанием дела и всех мыслимых и немыслимых подробностей обсуждают, как «етой ночий фельшерицын Васька с преседателевой девкой вон тама, под той чаремышыной, обжимался! Ну, тяперь скоро небось преседателю пополнение будеть… Ни стыда ни совести у етих молодых нонешних! Тьфу, позорники…» Ну, не было ни в одном окошке света, ну и что? Деревня, как и пограничная застава, никогда не спит! Бодрствует, слышит, видит…
С моря трудно было заметить темный силуэт человека, прильнувшего к обломку скалы на склоне невысокой горной гряды, тянувшейся вдоль песчаного берега. Человек вновь приложил бинокль к глазам и еще раз внимательно всмотрелся в крупные иероглифы на борту плотика, пересчитал «по головам» японских подводников, вынырнувших буквально с того света, да еще и подобравших какого-то бедолагу в спасжилете – видимо, еще кому-то повезло и море его «не приняло»…
– И куда же вы теперь, господа моряки? – вполголоса произнес человек по-немецки и, злобно скрипнув великолепными зубами, долго бормотал самые страшные проклятия всем морякам мира и его окрестностей…
24
Лабиринту узких, грязных и пыльных улочек, в которых «басмачи», судя по всему, прекрасно ориентировались и по которым довольно шустро двигались, конца, казалось, не будет никогда. Какое-то время Кремер еще пытался как-то сориентироваться и запомнить дорогу, но бесконечное чередование совершенно одинаковых глинобитных домиков, каких-то дувалов, редких старых деревьев, быстренько свело все попытки на нет. Единственной приличной приметой мог бы послужить мелькнувший однажды минарет, но для Востока это не ориентир – наверняка в городке их ни один и ни два… К неведомой цели вышли как раз в тот момент, когда Кремер уже готов был взвыть от усталости, проклясть все деревни и города Востока и просто упасть лицом в желтую пыль прямо посреди улицы. Командир группы предупредительно распахнул дощатую дверь глинобитного домика, прятавшегося в тени разросшейся акации, и гостеприимно повел рукой, изображая нечто вроде поклона: