Жизнь в поездах дальнего следования, как правило, не отличается разнообразием: изо дня в день одно и то же – встали, умылись, позавтракали, потом кто-то вновь дремлет, кто-то рассматривает пейзажи за окном, кто-то читает или ведет неспешные разговоры с попутчиками… Очередной день подошел к концу, пассажиры потихоньку укладывались, Орехов, украдкой поглядывая на часы, предвкушал ночное рандеву в коридоре у окошка, разрисованного морозными узорами. Штейн, допоздна листавший какую-то потрепанную книжку, наконец-то отправился «совершать вечернее омовение», которое по уже сложившейся традиции проделывал позже всех и неизменно подолгу и со вкусом. Однако в этот вечер ювелир отсутствовал буквально несколько минут, затем дверь купе с треском распахнулась, и в проеме двери возник нелепо размахивающий полотенцем Марк Наумович – бледный, взъерошенный и очень напоминающий перепуганного воробья.
– Вот! Вот!!! Я говорил, что этот вояж не доведет нас до добра! Никита Владимирович, у нас большая радость! То есть, что это я несу…
– Марк Наумович, что стряслось-то? Толком говорите…
– Там… в тамбуре… Эти биндюжники-налетчики все-таки поубивали друг друга!
С первого взгляда человеку понимающему все было ясно. Двое громил валялись на затоптанном полу тамбура в позах, для живого человека совершенно не естественных. Пол был устлан рассыпанными игральными картами и запятнан кровью. У худого с правой стороны торчала под ребрами рукоятка ножа, а лоб его дружка украшала маленькая и совсем не страшная дырочка от пули нагана. Наган тоже «имел место быть» – почти вывалился из расслабившихся пальцев худого.
– Как же это они, а? – растерянно, дрожащим голосом спросил Штейн.
– Очень, думаю, просто… – мрачно отозвался Орехов, осматривая еще пару часов назад таких грозных и опасных урок. – Играли, повздорили. Один обвинил второго в мухлеже, слово за слово, тот за нож, ну а дружок – за наган. Не повезло, однако, обоим. Шустрые ребята! Ну что ж – баба с возу… Надо срочно доложить проводнику, а он уже пусть с начальником поезда милицию вызывает. На станции их тихо-незаметно снимут и… все. Вы правы – повезло нам…
Поскольку поезд был все-таки международного значения, а «пострадавшие» мало напоминали иностранных подданных, профессоров и партработников, то все произошло даже проще, чем предполагал Орехов. Без лишнего шума трупы сняли с поезда, уложили на самую обычную тележку, споро накрыли рогожкой, и дюжий мрачный носильщик с бляхой на фартуке укатил «багаж» куда-то в глубь вокзальных закоулков. Молоденький, но очень серьезный агент транспортного угрозыска задал свидетелям буквально два-три вопроса, поинтересовался документами, ознакомившись с которыми, удовлетворенно и уважительно кивнул, козырнул коротко и пожелал счастливого пути.
– Извините, товарищи, – служба, – и, почему-то виновато пожав плечами, добавил: – Жиганьё, мать их за ногу…
В Благовещенске Орехов как-то скомкано простился с Надеждой, старательно прятавшей во время расставания глаза и все норовившей всплакнуть. Простился, чего уж там греха таить, с тяжелым сердцем, понимая, однако, – жена вернулась пусть и к плохому, но к законному мужу. Немножечко повеситься, тем не менее, хотелось, тем более что совершенно ясным стало и другое – вместо курьера «кузнецы сковали пшик!». А потом…
А потом исчез старик Штейн и вешаться Никите решительно расхотелось – чего-то подобного он подспудно и ожидал на протяжении всех последних дней…
Главпочтамт Благовещенска выглядел немножечко скромнее своего столь солидного наименования – обычное почтовое отделение при старом, тоскующем хотя бы о косметическом ремонте здании железнодорожного вокзала. При почтамте имелась и крохотная камера хранения, в которой запыленный старичок в обтерханной кепке, промасленной телогрейке и почему-то в бухгалтерских нарукавниках выдавал посылки, бандероли и прочие «почтовые отправления». Старик равнодушно взглянул на очередного посетителя культурного вида и буркнул: «Вам чего, гражданин?»
– Марк Наумович, здравствуйте! Сколько лет, сколько зим… Признаться, заждался я вас, голубчик… – Орехов вынырнул из какого-то закутка и решительно оттеснил слегка растерявшегося Штейна на улицу, где и усадил на решетчатую привокзальную скамейку. – Поговорим, Марк Наумович? Только вот давайте без лихих фокусов – у меня наган в кармане смотрит как раз вам в бок, а стреляю я очень-очень быстро… За посылочкой пришли?
– Как вы… И на чем же это я… прокололся? – Штейн зябко повел плечами, как-то весь съежился-ссутулился и хмурым невидящим взглядом устремился куда-то вдаль.
– Вы? А ни на чем… Вы все придумали и продумали просто великолепно! Да чего там скромничать – гениально! Всякие там глупые контрабандисты крадутся ночами через границы, волокут на себе тюки с товаром, жизнью рискуют… А вы оказались посмышленее темных спиртоносов и мануфактурщиков. Вы накарябали парочку доносов на самого себя, потом открыто пришли в ОГПУ, слегка поломались, потом милостиво позволили себя уговорить прокатиться за казенный счет в комфортных условиях именно туда, куда вам и было нужно! А доблестное ГПУ, которое, кстати, сбилось с ног, разыскивая мифического Лещинского, тщательно охраняло и сдувало пылинки с вас – настоящего, подлинного курьера господина Фаберже! Нет, вру чуть-чуть… Охранял я вас не очень – бандитов вам пришлось прикончить самому. Кстати, как и, главное, зачем? – Никита с нескрываемым любопытством и даже несколько уважительно окинул взглядом далеко не богатырскую фигуру старика.
– Так на чем же все-таки я прокололся?
– А, вы опять об этом… Да говорю же: вы – ни на чем. Во всем виноват ваш пиджак.
– Кто?! То есть, что?… – во взгляде Штейна была такая искренняя растерянность и какие-то поистине детские обида и непонимание, что на какое-то мгновение Орехову стало смешно.
– Да вешалка у вашего пиджака оборвалась, он упал, из кармана выпал кошелек, еще какие-то бумажки… Смотрю – квитанция почтовая… Тут до меня, как говорится, и дошло: мы, дураки, землю роем, курьеров и тюки с золотом ищем, а вы преспокойно послали на свое имя посылочку в славный город Благовещенск и отправились туда же, да еще и под охраной ОГПУ. Ей-богу, я по вашим карманам не шарил – простая случайность. Что ж вы такую ценную бумаженцию так небрежно хранили?
– М-да, камень на дороге способен изменить судьбу империи…
– Это вы про квитанцию? Да, не повезло вам… Как говорят, «и на старуху бывает проруха!». Так что там с бандитами, «товаришч» Штейн? Только не рассказывайте мне неубедительную «сказку о двух повздоривших уркаганах». Если у человека нож вдруг «появился» под ребрами, то при всем желании не может он выстрелить врагу прямехонько в лоб – слишком короткая дистанция, да и не до того умирающему… Точно так же человеку с дыркой во лбу не до глупостей вроде размахивания ножом… Вы подошли вплотную к «худому» и ткнули его ножом, а в следующую секунду развернулись и влепили пулю «пахану». Удар ножом был в правый бок – так мог ударить только левша. А вы помните, как во время первого застолья с нашими попутчиками резали колбасу левой рукой, да еще и смеялись – мол, они у меня взаимозаменяемые? Вижу, помните… Да и кроме вас вроде и некому – никому они не мешали…
– Я работал с ними некоторое время, – поморщился Штейн. – Нет, я не ходил с ними на «гоп-стоп», я помогал иногда… реализовывать вещи… «ювелирку и прочее рыжевье».
– Да не стесняйтесь вы, говорите проще: «скупка и продажа краденого-награбленного»…
– Черт с вами, пусть так. Короче, были у меня долги перед ними. Я и позвал их с собой. Сочинил легенду о «жирном карасе», который повезет кучу золота и валюты… Опять же думал, если что не так, то они помогут и…
– От меня избавиться, да? А «хабар» вы делить не собирались ни с кем, а уж тем более с ними! Урки обман или еще что-то почуяли, наглеть начали, да? И тогда вы их…
– Ну да, да! Когда-то в юности я был неплохим фехтовальщиком и стрелком.
– Не скромничайте, Марк Наумович, – вы и сейчас еще ого-го! Вы так ловко прятали свои нож и наган, что даже я, человек вообще-то опытный, ничего не заметил! Ну что, господин курьер, идемте сдаваться?
– Послушайте, Никита… У меня есть другое предложение, – старик задумчиво посмотрел куда-то за спину Орехова и затем очень серьезно – ему в глаза. – Я предлагаю вам послать к черту эту страну и вместе уходить в Харбин. С ценностями, естественно…
– Вместе? Да вы, Марк Наумович, я смотрю, как-то резко поглупели… Это мне, чекисту, с вами вдвоем бежать за кордон?
– Ну почему вдвоем? Втроем… – раздался за спиной негромкий голос. Голос, который Никита никогда не перепутал бы ни с чьим другим. Орехов почувствовал, как медленно леденеет затылок, неприятно затихло в груди, а под ложечкой разливается холодная пустота – как перед штыковой атакой…
– Говорили мне, что я еще не знаю женщин и должен бояться их как огня. Что они лживые, подлые… – Никита не отрываясь смотрел в еще вчера такие родные и самые милые на свете глаза и чувствовал, как что-то умирает в нем – что-то, не имеющее четкого и ясного определения, но важное и дорогое невероятно, без чего и жизнь не в жизнь… – Вы всё лгали мне…
– Нет, Никита, – Надежда горько усмехнулась и посмотрела с нескрываемым вызовом, – в главном я вам не лгала! Здесь не время и не место для подобных объяснений, но я все же скажу: вы лучший из всех, кого я когда-либо знала, и если бы вы позвали бы меня куда угодно, хоть на край света, я бы пошла! Папа, ну что ты молчишь! Мы должны его уговорить!
– Ах, так вы еще и «папа». Семья – во как!.. Значит, поскольку я вас, мадам, на край света не зову, вы предлагаете мне с вами… и с папой, разумеется!.. прихватить чужие бриллианты и «сбечь» в Харбин… Здорово! Только вот есть крохотное «но» – ничего не получится!
– Ну почему?! Да и бриллианты никто воровать не собирается – папа за небольшие комиссионные переправит их в Финляндию законному владельцу…
– А ценности-то тю-тю – они уже в местном ОГПУ и «владеть» ими будет трудовой народ, а без цацек зачем я вам? Увы, господа…