Эйбу Кэди больше всего запала в память преданность отца родственникам в Старом Свете. Его настойчивое стремление вытащить их из Польши. Моррис помог перебраться в Америку полудюжине двоюродных братьев и сестер и оплатил проезд до Палестины другой полудюжине. Но при всех своих стараниях ему никак не удавалось убедить тронуться с места своего отца, раввина в Продно, и двух младших братьев. Один был врачом, а другой удачливым торговцем, и все оставались в Польше, пока их не постиг там трагический конец.
София, дочь Морриса, была простой и скромной девушкой. Она вышла замуж за такого же простого и скромного молодого человека, многообещающего коммивояжера в Балтиморе, где обосновалось большинство членов семьи Кадзинских. До чего приятно было ездить в Балтимор, где собиралась вся семья. Жаловаться было не на что. Америка в самом деле была отличной страной. Всем сопутствовал успех, и они всегда держались тесным кругом, несмотря на неизбежные в каждой семье ссоры и обиды.
Голова у Морриса и Молли болела лишь из-за Бена. Они гордились спортивными подвигами своего сына. Они не могли отрицать, что на них падал отсвет его славы. Даже когда Бен кончил школу, в память о нем остался боевой клич команды: «Дай им, бей их, Бен, Бен, Бен»!
Бен Кэди был типичным ребенком тридцатых годов. Он не мог видеть цветного, без того чтобы не испытать чувства боли. Мучительно переживая их угнетенное положение, презирая высокомерие, свойственное Югу, он все больше и больше прислушивался к голосам умных фанатиков, которые призывали к освобождению эксплуатируемых масс. Это влекло его больше всего на свете. Он жадно слушал Эрла Браудерса, и матушку Блурс, и Джеймса Фордса, которые, приезжая с Севера, страстно излагали свои убеждения на общих встречах с черной публикой, проходивших в маленьких темных залах предместий, населенных черными.
— Видишь ли, сынок, — говорил ему Моррис,— я понимаю, что ты не хочешь быть пекарем, и меня это только радует. Я не хочу, чтобы мои дети стали пекарями. Мы можем нанять управляющего, нанять бухгалтеров, и дело всегда будет приносить доход. Так что можешь не стараться ублажать меня. Не становись пекарем. Но ты только посмотри, Бен: девять колледжей, включая университет Западной Вирджинии, на коленях смиренно молят тебя, чтобы ты со своими спортивными достижениями дал им возможность учить тебя.
Бен Кэди был смугл, с черными волосами, бровями и глазами; и, когда они не пылали азартом на спортивном поле или площадке, они горели страстью, относительно которой невозможно было обмануться.
— Я хочу несколько лет пошляться по свету, папа. Понимаешь, просто посмотреть, что к чему. Может быть, наняться на судно.
— Тебе просто хочется побездельничать.
Эйб приглушил передачу шоу Джека Бенни, потому что в соседней комнате стали громко разговаривать. Появившись в дверях, он уставился на собеседников. Он казался вдвое меньше Бена.
— Эйб, иди занимайся уроками.
— Сейчас июль, папа. У меня нет никаких уроков.
— Значит, ты явился поддержать Бена, чтобы вы вдвоем навалились на меня?
И в такие минуты Моррис Кэди начинал рассказывать о молодости в Польше, о том, как нелегко было в Палестине, как он всю жизнь старается ради семьи. Затем повествование переходило к жене — Молли, самой лучшей женщине, которую Бог когда-либо создавал, и потом — к детям.
Вот взять Софи — ну что можно о ней сказать плохого? Скромная девочка, которая нашла себе такого же скромного молодого человека. Всего три года женаты — и уже двое великолепных детишек. Сколько «нахес» имею я от своих внуков! Может быть, ее муж Джек и дурак, но он заботится о семье, а к Софи относится так, словно она из чистого золота.
А сколько наград Эйб получил в школе! Никто из членов семьи не сомневался, что Эйб гений. В свое время он станет великим американским еврейским писателем.
— Бен, — увещевал Моррис, — да опусти ты задницу на стул и подумай. Все свои школьные годы ты пользовался лишь одним методом — грубой силой. Теперь ты не хочешь быть пекарем. Ну так у меня не будет болеть голова на этот счет. Но пятнадцать колледжей, включая университет Западной Вирджинии, просто умоляют тебя, чтобы ты, ради Бога, осчастливил их и получил у них ученую степень. Неужели я требую от тебя слишком многого, когда хочу, чтобы ты получил образование?
Лицо Бена было мрачным.
— Что, по твоему мнению, чувствуем мы с матерью, когда ты отправляешься на этот гойский аэродром и выделываешь в воздухе на самолете свои сумасшедшие штучки? Пишешь дымом в воздухе наши имена. Ради этого я лез из кожи вон, чтобы вырастить тебя? И вот что я тебе скажу, Бен: тебе бы стоило посмотреть на лицо матери, когда она слышит по возвращении твои шаги на крыльце. Каждую минуту, что ты проводишь в небе, твоя мать заживо умирает. Ты только представь себе: она что-то готовит у плиты, а потом говорит мне: «Моррис, я чувствую, Бен никогда уже не будет этого есть». Смотри на меня, сын, когда я говорю с тобой.
Оба, и Эйб и Бен, стояли, понурив головы и переминаясь с ноги на ногу.
— Что тебе не дает покоя, сынок?
Бен медленно поднял глаза.
— Бедность, — сказал он. — Фашизм. Неравенство.
— Ты думаешь, я в Польше не слышал всю эту ерунду, что выдавали комми? Ты еврей, Бен, и в конце концов коммунисты предадут тебя. Я-то из первых рук знаю, какую мясорубку они устроили в России.
— Папа, перестань давить на меня.
— Не перестану, пока ты не получишь образование. Я понимаю, сынок, что для молодых людей считается очень модным ходить в кварталы цветных и танцевать там со «шварцес». Сначала ты танцуешь с ней, а потом приводишь в дом и знакомишь со своей матерью.
Моррис вскинул руку, призывая к молчанию прежде, чем Бен успел ответить.
— Посмотри, чем ты занимаешься. Летаешь. Стал комми, обнимаешься с черными. Бен, я до мозга костей чужд каких-то предрассудков. Я еврей, корни которого в Старом Свете. Неужели ты полагаешь, я не знаю, как достается этим черным. Кто, кроме того, от всей души сочувствует им и относится к ним со всем уважением? Евреи. Но если что-то пойдет не так и если черные взорвутся... что, по твоему мнению, станет... с нами?
— Ты кончил, папа?
— Глух как пень, — подвел итог Моррис. — Мне кажется, что говорю со стенкой.
2
Мы не знали, что мой брат Бен был убит, потому что нам не сообщили ни телеграммой и никаким иным способом. Наконец мы получили письмо от одного из его приятелей по эскадрилье, в которую входили американские добровольцы, сражавшиеся на стороне правительства Испании. Часть из них были просто наемниками, а другие, подобно Бену, настоящие антифашисты. Словом, компания была разношерстная. Как бы там ни было, но показалось довольно странным, что все письмо было заполнено рассуждениями о деле, за которое погиб Бен, и рассказами о том, какие трусы фашистские летчики.
Бен летал на русском биплане, который в Испании назывался «чатос», «курносый». Самолеты были устаревшей модели, и немецкие «хейнкели» и итальянские «фиаты» к тому же превосходили их количеством. В том бою Бен сбил бомбардировщик «юнкерс», а потом на них набросилась целая свора. Трем американцам пришлось противостоять тридцати пяти «хейнкелям», говорилось в письме.
О гибели Бена нам потом рассказал посетивший нас в Норфолке парень, что был в батальоне Линкольна в Интернациональной бригаде. Его ранило, он потерял руку и вернулся в Штаты, поскольку был добровольцем.
Из Балтимора приехали все родственники, как только до них дошло известие о гибели Бена, и пришли все старые друзья с Черч-стрит. Дом был полон день и ночь.
Приходили и другие — кое-кто из учителей Бена, его тренеров, одноклассники и соседи, многие из которых до того даже не здоровались с нами и ногой не ступали к нам на порог. Были даже два священника — баптистский проповедник и католический пастор нанесли визит маме и папе. Папа всегда ое имени своей пекарни жертвовал на все церкви.
Первые две недели мама не переставая готовила. Она снова и снова повторяла, что гости не должны оставаться голодными. Но мы-то все знали, что она стоит у плиты, чтобы дать выход нервному напряжению; она старалась занять себя, чтобы не думать о Бене.
Наконец силы изменили ей, и пришлось прибегнуть к успокоительному. Они с папой надолго уехали отдохнуть у Софи в Балтиморе, а потом в Кэтскиллз и в Майами. Но каждый раз, возвращаясь домой, они не могли отделаться от впечатления, что возвращаются в мертвецкую. Мама и папа поднимались в комнату Бена и сидели там часами, глядя на его рисунки и спортивные трофеи, читали и перечитывали его письма.
Думаю, что после смерти Бена они никогда уже не были такими, как прежде. Они стали стареть в тот день, когда пришло известие о его гибели. Смешно, до тех пор я никогда не представлял себе, что мои родители могут стать стариками.
Некоторые из друзей Бена, коммунистов, заходили к нам и говорили отцу с матерью, что смерть Бена была не напрасной. Они уговорили родителей посетить собрание в Вашингтоне в поддержку правительства Испании. Бена превозносили там до небес и прославляли маму с папой, у которых был такой сын, преданный антифашистской борьбе. Нам стало понятно, что они просто использовали нас, и мы никогда больше не посещали никаких митингов.
Мне кажется, что Бен, мой брат, был самым главным человеком в моей жизни.
Я многое помню о нем.
В Хейле можно было за 15 долларов в день снять большое судно, вмещавшее сорок или пятьдесят человек, на котором компания могла поплавать по Чезапикскому озеру. Хотя я был совсем мальчишкой, - 6рат всегда брал меня с собой. Впервые я попробовал виски на одной такой школьной вечеринке. Меня вывернуло наизнанку.
В задней части двора у нас стоял гараж с небольшой квартиркой над ним. Люди, которые до нас владели этим домом, предоставляли ее прислуге, цветной паре. Но мама сама любила заниматься домашним хозяйством, и только раз в неделю приглашала уборщицу, так что мы использовали эту квартирку как наше убежище.